Кольская Анастасия Станиславовна влетела в школу на своих тоненьких шпильках привычно легко и стремительно. Старательно поджимая живот, она распахнула легкий бежевый плащик. Быстро осмотрела себя в зеркале, висевшем сразу за дверями. Вздохнула про себя: опять набрала килограмм. Диета не помогала, тренажеры, установленные дома в цокольном этаже, тоже не помогали. Сколько себя ни истязала, не похудела ни на грамм.
– Это, мать, у тебя от сытой, спокойной жизни, – похохатывал муж, нежно шлепая ее по бокам. И тут же щурился хитро и подмигивал. – Может, мне загулять, а, мать? Может, тогда нервничать начнешь и сбросишь килограмма три?
Настя нервно хихикала в ответ, грозила ему кулаком, но всерьез его угрозы не воспринимала. С мужем прожили сто лет, кажется. Любили друг друга искренне и преданно. Растили детей. Долго растили, трудно. Сын часто болел, приходилось ездить с ним за границу на лечение. Дочка оставалась с мужем. И душа у нее разрывалась за них обоих. Потом все пошло как по маслу – цитата ее педагогического состава. Жизнь стала спокойной, размеренной, дети выросли, определились. Муж все чаще время стал проводить дома, назначив генерального – приличного парня из дальней родни. А она вдруг засобиралась на работу, устав скитаться по большому дому.
– Ну вот! – ворчал супруг, встречая ее, уставшую, на пороге дома. – Я в дом, жена из дома. На кой тебе это надо, Настена?
– Похудеть хочу, – шутила она, щурясь от усталости, и с благодарностью влезала в домашние тапки, брошенные мужем к ее ногам. – А то вообще колобком стану скоро…
Честно? Работа ей нравилась. Нравились дети, причем всякие нравились: спокойные и озорные, хулиганистые и воспитанные. Нравился педагогический состав, за исключением одного-двух человек. Она очень мечтала с ними расстаться, очень. Повода все не было к ним придраться. Нравился шум школьной перемены и тишина в коридорах, когда шли уроки. Нравилось, когда каждый, кто встречался с ней, уважительно кивал и быстро проговаривал:
– Здрасте, Анастасия Станиславна.
– Надоест когда-нибудь, Настена. Когда-нибудь тебе это надоест, – обещал муж, наслаждающийся тишиной и покоем их большого уютного дома. – И захочется ко мне под крылышко.
Под его крылышком ей было очень хорошо, очень, но иногда немного душно. И еще был у нее крохотный бабий секретик. Настя Кольская считала, что если постоянно будет мелькать у мужа перед глазами, то очень быстро надоест ему. Она ведь уже не молода, морщинки режутся, как зубки у младенцев, что ни месяц, новые. Раз посмотрит – не заметит. Второй присмотрится, а на третий и пальцем ткнет. А так…
А так он по ней даже скучает. Звонит часто, дома ждет. Хорошо!
– Здравствуйте, Анастасия Станиславовна.
Охранник у входа непривычно резво вскочил с места и вытянулся по струнке.
– Здравствуй, Михалыч, – удивленно заморгала Кольская. – Чего это ты как на плацу? Случилось чего?
Антон Михайлович – бывший военный, исполнительный, внимательный, трудолюбивый и просто хороший мужик – вдруг побледнел.
– А вы разве ничего не знаете? – удивился он.
– А что я должна знать?
– У нас такое ЧП, Анастасия Станиславовна! – Михалыч округлил глаза. – Ужас просто!!!
Кольская насторожилась и быстро осмотрела фойе. Только теперь заметила, что не все так привычно. Дети возле раздевалки шумят, как обычно, но как-то не так. Разбились на группы, шеи вытянуты, глаза страшные. Слухи, стало быть, уже вовсю гуляют по школе. Судя по обстановке, страшные слухи.
– Что, Михалыч, не томи?!
Кольская свела полы плаща, устав держать пресс под напряжением. Даже спина заныла. Худеть надо, ох, надо худеть!
– ЧП у нас! – снова повторил охранник. – Девочка одна из одиннадцатого класса из окна выбросилась.
– Где??? – ахнула Кольская и почувствовала, как белеет ее лицо, даже больно сделалось у висков.
Вот вам и стресс, худей теперь на здоровье, Настасья Станиславовна. Что теперь начнется, представить тошно.
– Что где?!
Из угла, где висел динамик, брызнула трель звонка, дети заспешили, забегали, и через минуту в фойе никого не осталось. Спина у охранника вдруг прогнулась, и он обессиленно опустился на свой стул. Глаз с директрисы он не спускал. Больных и почему-то виноватых глаз. Будто он не уберег бедную девочку.
– Из какого окна выбросилась?! Жива???
– Нет, что вы! Какой жива! Этаж-то восьмой!
– Господи, да погоди ты, не путай меня! – прикрикнула она на него,
Вздохнула, выдохнула. Сделалось душно, и она снова распахнула плащ. Михалычу не до ее фигуры. Плевать он хотел на окружность ее талии. Он в шоке теперь пребывает от ужаса содеянного глупышкой одиннадцатиклассницей.
– Какой восьмой? В школе шесть этажей!!!
– Так она дома выбросилась! Из окна собственной квартиры.
– Ух ты, господи! – выдохнула Кольская.
Дышать стало немного проще. Будут, конечно, будут проверки. Долгие беседы с классным руководителем. Школьным психологом. С ней лично и в ее кабинете, и в кабинете наверху. Потом их соберут всех вместе и снова станут беседовать. Но, думается, обойдется без последствий. Девочка покончила жизнь самоубийством – это жутко, страшно, непоправимо, но… вины их и конкретно ее – здесь нет.
– Из полиции никого пока не было? – уточнила Кольская, немного порозовев, это она тоже ощутимо почувствовала по легкому покалыванию на скулах.
– Нет, пока нет.
– Ты-то, Михалыч, откуда узнал?
– Из прокуратуры звонили прямо на мой телефон, вас спрашивали. И еще из областного отдела образования звонили тоже на мой телефон и тоже вас спрашивали.
Начинается!
– Ладно, разберемся, – кивнула она и шагнула от его стола по блестящему полу, выложенному плиткой затейливым узором.
– Настасья Станиславовна. – окликнул ее охранник. – Тут вот какое дело-то…
– Что еще?
Она обернулась, нетерпеливо ерзая в сумке рукой, пытаясь нащупать ключи от своего кабинета.
– Девочка та – Галкина Нина.
Она замерла, как стояла – чуть согнувшись, с растопыренной пятерней в распахнутой сумке.
Галкина! Как же, как же! Очень проблемная девочка восемнадцати лет. Считающая, что с наступлением совершеннолетия устав школы и прочая дребедень типа уроков ее не должны больше волновать. Воспитывалась отцом и бабушкой до недавнего времени. Бабушка пару лет назад умерла от старости и болезней. Отец и дочь остались одни. Но будто ладили даже. Он ее хвалил как хозяйку, как дочь, когда его вызывали. Только вот они ее как школьницу похвалить не могли.
– Помню Галкину, и что? – Ключи нашлись, она вытащила руку из сумки, выпрямилась. – Она же не обвинила в своей смерти весь педагогический состав, нет? И слава богу!
Михалыч снова встал, вытянулся, рот открыл и тут же захлопнул, а глаза его сделались еще ужаснее.
– Михалыч, ты чего таращишься, как окунь? Дело говорить можешь?
– Могу, – покивал он.
– Так говори! – прикрикнула Кольская, нетерпеливо гарцуя на месте, там теперь в кабинете наверняка телефоны разрываются.
– Не весь, – бухнул охранник и снова примолк.
– Что не весь?! – Она начала закипать.
– Вы спросили, что не обвинила ли Нина весь педагогический состав в своей смерти?
– Ну!
– А я говорю, что обвинила, но не весь.
– Та-а-ак… – снова заныло внутри и побелело снаружи. – Она что, записку оставила посмертную?
– Болтают, что да.
– И? Содержание той записки тоже выболтали?
– Ну да.
– И?!
– Классную обвиняет будто.
– А классная у нее… – Кольская постучала себя ногтем указательного пальца по зубам. – Корнеева, если не ошибаюсь?
– Да, Корнеева.
– Ух ты!!!
Вот вам и повод!
Корнеева была одним из тех самых педагогов, от которых Кольской до зуда хотелось избавиться. Нет, педагогом та была от бога. Все показательные уроки проходили на ура. По пятибалльной шкале все проверяющие ее оценивали на семь! И дети ее будто уважали и побаивались. Не любили, нет. Уважали и именно побаивались. И с родителями та была всегда сдержанна и мила. Но…
Но Кольская ее терпеть не могла. У нее просто скулы сводило, когда Корнеева обреталась поблизости. И что самое страшное, объяснить причину своей нездоровой – как она полагала – неприязни она не могла, как ни старалась.
– Лапа, может, ты ей завидуешь? – предположил как-то муж, пристроив голову на пухленьком животике Кольской.
– Я??? Завидую??? С чего бы! – Она гневно стряхнула голову мужа на кровать. – От нее муж ушел, сын сбежал к отцу следом. У нее ни друзей, ни врагов! Она… Она скучная, серая, заурядная! К ней и дети-то относятся не так, как надо. Они вообще-то либо любят, либо нет. А к Корнеевой у них особое отношение – дистанционная боязнь, вот!
– А она красивая? – вдруг спросил ее тогда муж, со скучной миной выслушав все ее доводы.
– Кто? Корнеева?
– Да.
– Красивая? Молодая?
И она, к стыду своему, скомкала тогда свой ответ. Скомкала и перевела разговор на другую тему. Муж сделал вид, что не заметил ее уловки. Но он, конечно же, заметил и все понял.
А она насупилась, затаилась и больше никогда о ней с ним не разговаривала. Он не должен был знать о ее тайных демонах. И даже догадываться не должен был.
Ну не поворачивался у нее язык назвать Корнееву молодой, красивой и стройной! Не поворачивался! И признать ее таковой ей было сложно. А та ведь такой и была: молодой, утонченно красивой и шикарно сложенной.
И проработала она столько лет в ее школе лишь потому, что весьма удачно камуфлировала все свои достоинства. Одевалась не пойми во что. Под ее одеждой тело не угадывалось вовсе. Не красилась совершенно. И волосы, господи! Свои красивые густые волосы Корнеева скручивала тугим отвратительным узлом на затылке, обнажая до неприличия высокий лоб и тонкие от природы брови. Пройдись по ней рука художника, заблистала бы. Но тогда…
Тогда Кольская ее просто выдавила бы, и все! Она не позволила бы ей существовать рядом с собой, такой необычайно привлекательной. И даже не в этом дело было. А в чем-то еще неуловимом и коробящем ее постоянно. Что это было, она не понимала и объяснить не могла.
– Сама Корнеева здесь? – спросила она у охранника.
– Нет пока. В учительскую звонили, там сказали, что ей ко второму уроку.
– Какой теперь второй урок, господи? – проворчала Кольская, а в груди вдруг разлилось непозволительное тепло.
Все, все, это конец. Она теперь выставит ее вон из школы – и все! Никаких уроков. Никакого присутствия в их школе этой милой гордой красавицы. И тут на этих мыслях Кольскую будто кто в грудь ударил мягкой лапой.
Вот же оно! Вот прозрение!!!
Она не терпела Корнееву за ее независимый гордый вид. Ухитрялась каким-то неведомым образом эта невыразительная на первый взгляд женщина казаться неприступной, гордой и в то же время человечной. Никто из учителей их школы не мог похвастаться тем, что при виде их школьники начинают выпрямлять спины, отряхиваться, прятать сигареты за спину и сдержанно и почтительно здороваться.
А Корнеева похвастать этим могла, а не хвасталась.
Пусть теперь катится ко всем чертям! Кольская мстительно улыбнулась, подходя к дверям своего кабинета. Вставила ключ в замок и тут же вздрогнула, услыхав за спиной вежливое «здрасте».
– День добрый, – ответила она, поворачиваясь.
За спиной стоял незнакомый мужик в грубой кожаной куртке, с очень короткой стрижкой, лицом, выбритым до синевы, и тремя порезами на подбородке, с очень тяжелым хмурым взглядом темных глаз и удостоверением полицейского в руках.
– Володин, – кивнул он и тут же убрал удостоверение, хотя она прочесть его не успела. – Володин Илья Иванович.
– Кольская Анастасия Станиславовна, – игриво шевельнула она бровями и улыбнулась. – Вы ко мне?
Мужик ей, невзирая на суровость внешнего вида, понравился. Правильный, обстоятельный и надежный, как скала, сделала она вывод, пропуская его вперед себя в кабинет.
– К вам для начала, – пробубнил он, неуверенно входя в ее шикарно обставленный кабинет с круглым панорамным окном почти во всю стену. – О происшествии с вашей ученицей уже слышали?
– Д-да, – неуверенно произнесла Кольская и, повернувшись к нему спиной, закусила губу.
Может, не стоило называться осведомленной, а? Может, нужно было разыграть изумление, испуг? А то разулыбалась при встрече, как дура. Совсем не соразмерно случаю.
С другой стороны, директор должен знать все. И если она к девяти утра еще не знает о том, что случилось с ее школьницей вчера, грош цена ей как директору.
– Охранник только что сказал мне. – Кольская уселась в свое кожаное кресло с высокой спинкой, закинула нога на ногу. Глянула на него с тревогой и печалью, как полагалось. – Ужасно!!!
– Да, – коротко кивнул Володин.
Тоже сел на стул у стены, хотя она и не приглашала. Наверное, привыкла к ученикам, стоящим перед ней навытяжку.
– Что можете сказать по существу вопроса? – спросил он, рассмотрев за лощеной привлекательной внешностью директрисы и ее дежурной скорбью настороженный интерес.
– Я??? – изумленно воскликнула она и заморгала часто-часто. – Я ждала подробностей от вас, как от представителя…
– Понял, – перебил он и тут же поймал себя на мысли, что эта нарядная привлекательная женщина ему очень неприятна. – Ваша ученица, ученица одиннадцатого класса Галкина Нина вчера поздно вечером выбросилась из окна своей комнаты. Следов насилия на теле обнаружено не было. Из чего следствие сделало предварительный вывод, что это самоубийство.
– Она оставила записку?
Вопрос Кольская задала неправильно. Не справилась с домашним заданием, как сказала бы она сама. Это прозвучало не как вопрос, если точнее, то как утверждение. И в утверждении том сквозило нечто, напоминающее торжество. Тайное мстительное торжество.
Неприятная женщина, снова подумал Володин, поняв, что про записку директор школы уже знает.
– Да, записка есть, – кивнул он. – Вам что-то об этом известно?
– Охранник говорил…
– У вас не охранник, а просто кладезь полезной информации! – зло фыркнул Володин, перебивая ее. – Просто тайный агент какой-то!
– Да, Михалыч у нас такой. – Она кротко улыбнулась, пытаясь растопить лед, которым сковало самого Володина и все пространство вокруг него. – В курсе всего и всегда. Сведения получены будто бы от отца Нины.
– Нина… – задумчиво обронил Володин и глянул на окно, похожее на гигантский иллюминатор. – Галкина Нина… Какой она была?
– В смысле успеваемости? – уточнила Кольская.
– Во всех смыслах. Успеваемость нас интересует тоже.
– А еще?
– Друзья, недруги, контакты. Все, понимаете?
– Д-да, но… – Она погладила себя по коленке, опустила глаза, боясь выдать недоуменное раздражение. – Я вряд ли могу вам ответить на этот вопрос. Уместнее поговорить с классным руководителем, учащимися.
– Поговорим, поговорим, – пообещал Володин с понимающей ухмылкой.
Не любила Анну директриса, сильно не любила, понял он тут же
Почему?
– Разве не было у вас с ней проблем?
– С кем? – осторожно поинтересовалась Кольская.
И тут же про себя подумала, что да, да, были проблемы, и еще какие! Только не с погибшей девушкой, а с ее классной руководительницей. Она – эта надменная малоприметная красотка – просто сводила с ума директрису своим одним лишь присутствием. И еще… Еще…
Господи, суть проблемы не просматривалась, поэтому и говорить с этим Володиным было не о чем. Он тоже заподозрит ее в предвзятости, как и ее муж. И понять, что она не хочет видеть эту Корнееву просто так, безо всяких «потому что», им было трудно.
– С Галкиной, – продолжал хмылиться Володин, внимательно рассматривая ее богатый кабинет. – Были проблемы?
– Я не могу сказать точно, – все осторожничала Кольская, начав покусывать губу – верный признак раздраженной неуверенности. – Что-то было, кажется. Пропуски, возможно. Господи, Илья Иванович, у меня их знаете сколько?!
– Догадываюсь, – безучастно посмотрел он ей в глаза. – И тем не менее директор должен быть в курсе, вам не кажется?
– Директор в таких случаях вызывает к себе классного руководителя, и тот вводит меня в курс. Давайте ее уже позовем?
Кольская, приторно улыбнувшись гостю, как можно грациознее вытянулась над столом, добралась до телефонной трубки и быстро набрала номер учительской. Там не ответили. Набрала охранника:
– Михалыч, Корнеева пришла?
– Только что, – шепнул он ей. – У раздевалки застряла со своими ребятами.
– Они что, не на уроке?!
– Ее все ждали. Плачут тут все. И Корнеева тоже, – надрывался в шепоте охранник.
Кольская закатила глаза, покачала головой, изображая негодование. Сама-то, честно, ликовала. Еще один повод для взысканий. Нет, до конца года милая Анна не доработает точно.
– Бардак какой-то!!! Она что себе позволяет?! – пробормотала она скороговоркой, отбила беззвучный марш коготком по своей коленке и приказала: – Давай ее сюда, живо!!!
Они молча ждали прихода Анны Ивановны Корнеевой.
Великих сил ей стоило сохранять приличествующее случаю печальное выражение на лице. Великих сил стоило оставаться на месте и с печалью смотреть за окно. Хотелось носиться по кабинету и зычно хакать «ха», потом шлепнуть в ладоши и еще раз «ха». Потом она бы встала у окна, осмотрела школьный двор и подумала, что больше никогда не увидит, как пробирается загаженным пустырем на уроки эта чудачка.
Не место ей в ее школе! Не место!!!
Володин не знал, куда себя деть.
Почему он не позвонил ей утром? Боялся, что начальство не одобрит? Узнало бы оно? Идиот! Надо было еще ночью позвонить и предупредить, предостеречь, пожалеть. Ночью замотался, вымотался, обессилел от вида бесформенного тела, от страшных мужских слез отца погибшей, от опросов. Потом еще эта посмертная записка, как гром среди ясного неба.
Угораздило же ему вчера выбрать в понятые именно ее! Угораздило же потом разделить с ней ее скудный ужин. И думать зачем было о ней весь вечер?! Думать, мечтать. Мечтать скупо, неуклюже, о забытых чувствах типа нежности, о раннем утре в обнимку с ней.
Идиот!
Сейчас она войдет в кабинет к этой стерве, которая за что-то ее ненавидит – вон как обрадовалась, даже скрыть не удается, – увидит его, Володина. И потом не то что разговаривать с ним, смотреть в его сторону не захочет. Он мог ее предупредить, мог. Мог помочь подготовиться. Мог помочь немного справиться с собой. А так…
А так она вошла в кабинет к Кольской совершенно раздавленной, с перепачканным от поплывшей туши лицом, покрасневшим носом и расплющенными какими-то губами. Потом он понял, что размазалась бледно-розовая помада. А с первого взгляда даже перепугался.
– Здравствуйте.
Анна вошла в кабинет, застыла у дверей. Почтительно склонила голову в сторону директора, коротко кивнула полицейскому. Кивок совершенно обычный, как понял Володин. Может, пронесет и ему не придется перед ней оправдываться? Может, она поймет его щекотливое положение в данной ситуации. Ну что он не мог, не имел права нарушать инструкции и все такое? Это он ненавидел больше всего. Оправдываться и угождать. Ненавидел! И никогда не оправдывался и не угождал. За что и любим не был многими.
– Здравствуйте, Анна Ивановна. – Кольская строго дернула подбородком и свела в тонкую линию губы. – Могу я у вас узнать, что, черт возьми, происходит?!
– Что? – вяло отреагировала Корнеева и посмотрела почему-то на Володина. – Что происходит?
– У вас! В вашем классе, черт побери!!! – начала набирать обороты Кольская, строго следуя установке: разнести в пух и прах подчиненную за происшествие. – Вы чем там вообще занимаетесь?! Самоубийц выращиваете???
Анна опустила глаза в пол. Тут же заметила, что носы ее туфель начали облезать и на дорогом полу кабинета Кольской смотрятся инородно и отвратительно. Пора выбрасывать рабочие лапти, как всегда называл их Сашка. Пора покупать что-то на замену. Туфли на тонкой шпильке, которая теперь подрагивает от негодования на ноге Кольской, не по ней. Ей перед детьми надо стоять навытяжку. Ей перед ними ответ держать. Перед ними и за них.
Нина, Нина…
Что такого могло случиться в твоей семье?! Зачем же так-то?! И почему обвинила ее?! Господи! Как чудовищно нелепо, страшно, неповторимо страшно, необратимо. Нины больше нет. А они все остались. Ее отец, орущий от горя так, что одноклассники Нины не смогли там быть, сбежали. Она сама, еще вчера ставившая злополучную двойку и не думающая ни о чем, кроме своего чертова педагогического долга. Кольская, надувшаяся от возможности хлестнуть ее побольнее. Как ее распирает! Пучит просто! Еще и зритель в лице Володина имеется, как не войти в раж.
Володин…
Сидит, смотрит мимо нее. Холодно смотрит, казенно. Ждет оправданий? А их нет. Что она могла сказать? Что она знала?
– Почему молчите, Анна Ивановна?!
Кольская приподнялась, подавшись вперед, но тут же поймала взгляд Володина на выпятившемся неудачно животике и быстро юркнула на место. Кажется, она заигралась. Надо сбавить обороты, он-то просто молчит. Пусть вступает.
– Мне нечего сказать вам, Анастасия Станиславовна, – развела руками Анна и зачем-то одернула юбку, хотя та совершенно пристойно прикрывала ее колени. – Нина была девочкой проблемной, это ни для кого не было секретом. После того как ей исполнилось восемнадцать, она возомнила себя абсолютно свободной.
– Свободной от чего? – вставил Володин, делая пометки в блокноте.
– От обязательств, от обязанностей. Могла не приходить на уроки, могла приходить, но не учить. Вчера вот вместо контрольной оставила в своей тетради записку для меня. Достаточно циничную, достаточно дерзкую.
– Покажите! – повелела Кольская, шевельнув в сторону Корнеевой пальцами.
– Я так понимаю, что вчера она в школе была? – уточнил Володин.
– Да, вчера была.
– Как выглядела?
– В смысле? – не поняла Аня, копаясь в сумке, пытаясь найти тетрадь погибшей девушки. – Одета? Одета как всегда – джинсы, короткая футболка, едва пупок прикрывающая, она смело одевалась. Макияж больше на боевую раскраску похож. Я, разумеется, ей сделала замечание.
– А что она? – Володин строчил по клеткам как под диктовку.
– Она? Да ничего. Улыбнулась, как обычно, дерзко. Цинично добавила, что скоро мы все от нее избавимся…
– Вот!!! – завопила вдруг Кольская и вскочила все же с места, метнулась к Анне, выхватила у той из рук тетрадь Галкиной, начала листать, продолжая надрываться: – Вот!!! Это был сигнал, Анна Ивановна! А вы не прореагировали! Не забили тревогу!!!
– Не думаю. – Аня осторожно отступила в сторону от пышущей жаром и негодованием директрисы, дабы не быть задетой ее растопыренными локтями.
– А все же, Анна Ивановна, – позвал ее Володин. – Могли означать ее слова, что…
– Ай, да бросьте! – возмутилась она, сердито покосилась в его сторону. – Она заканчивала школу и через день повторяла, что скоро она ото всех избавится, что скоро от нее мы избавимся. От проблем с ней… Вариантов было много.
– И тем не менее. – Кольская нахмурилась в сердцевину тетрадки, где успела зачитать шкодливую запись школьницы. – Вы не должны были пропускать мимо ушей так часто повторяющиеся угрозы. Это ведь угрозы! Не что-нибудь!
– Возможно, – вдруг согласно кивнул Володин и потянул руку к тетради. – Позвольте взглянуть?
Кольская нехотя ему протянула тетрадку. Аня догадливо улыбнулась.
Петровский! В записке Галкиной, которую та написала вместо контрольной, упоминался Петровский – любимчик Кольской. Она не просто млела от него, она с ним иногда и заигрывала. Честно, честно! Аня сама не раз видела, как неприлично выгибает стан перед выпускником директриса, поймав того на перемене в коридоре или возле столовой. Мальчик был поразительно хорош собой. А еще был хорош собой его папа. И еще папа часто перечислял на расчетный счет школы спонсорскую помощь. Как не любить такое дитя?! И тут вдруг его имя вскользь упомянуто в такой нехорошей истории. Как тут не занервничать!
Володин внимательно прочел записку погибшей. Полистал ее тетрадку, покачал головой, снова протянул ее Кольской:
– А говорите, ребенок без проблем. Двойка на двойке.
– Ну… Так было не всегда. Так ведь, Анна Ивановна? – Анна Ивановна ее не поддержала, промолчав. Кольская решила ее уколоть, добавила со значением: – И не у всех педагогов.
– Проверим, – пообещал Володин.
– Проверьте! – фыркнула директриса, но, вспомнив об осанке, тут же выпрямила спину, поджала живот и юркнула в свое уютное кресло с высокой спинкой. – У Анны Ивановны вообще, кажется, все дети проблемные.
– Зачем вы так? – ахнула Аня и чуть не заплакала от обиды.
Да, дети не носили ей ни сумок, ни цветов, ни тем более домой подарков. И извергами она их порой про себя называла. Но это же ничего не значило! Ничего!!! Она была всегда с ними ровной, справедливой и честной. И подарков бы никогда не приняла. Сочла бы это подкупом, подхалимством. Что касается успеваемости, то тут у ее детей все в полном порядке. А проблемные – вроде Галкиной – существуют всегда и везде.
– Мы проверим, Анна Ивановна, вы не расстраивайтесь, – рассыпал Володин обещания направо и налево.
Хотя внутри его все ныло препротивно.
Когда проверять школьные журналы этой малолетней самоубийцы?! Кому этим заниматься?! Вчерашнее убийство на контроле у руководства, по нему еще никаких наработок, а тут это еще. Странно, что сегодня побриться успел и брюки почистить с ботинками. Скоро спать будет стоя, как конь!
И Анну было жалко, очень жалко. Хорошая женщина, милая, правильная. За что и не любит ее, видимо, директриса. Ведь сможет, стерва, создать ей проблемы, еще как сможет. А вкупе с посмертной запиской девушки, да еще и записью этой в тетрадке…
Вот бесхитростная душа. Другая бы уничтожила, выдернула лист, и все. Нет листа – нет лишних вопросов. А она с этой тетрадью в школу притащилась. И даже когда узнала про самоубийство девушки и ее посмертную месть, предъявила улику следствию.
– Анна Ивановна, вам вчера поздно вечером никто не звонил? – вдруг вспомнил Володин про номер на определителе Галкиных.
Номер был ее.
– Звонок был, – поежилась она, будто озябла и обхватила себя руками. – Очень странный звонок.
– И в чем заключалась странность?
Володин смотрел на нее с сочувствием. Хотя мог поклясться, значение его взгляда она не понимает. Его никто не понимал, даже покойная мать.
«Зверенышем вечно смотришь! – лупила она его по башке по делу и без дела. – Не глаза, а угли. Так и жгут, так и жгут».
На работе тоже вечно жаловались:
«Ты, Иваныч, рентген-то свой убери. Заикаться станем от того, как ты зыришь…»
Аня не понимала, насколько ему жаль ее. Она усердно отводила взгляд от него и без конца поправляла юбку и одергивала рукава на бледно-розовой кофточке. Неуютно ей было в его присутствии. Он понимал. И все равно он жалел ее. И дело было даже не в том, что проблем у нее с выбросившейся из окна девицей может быть воз и маленькая тележка. А в том, что слишком уж много навалилось на нее за последние сутки. Сначала кровавая бойня у соседей сверху. Потом ученица. Что дальше? Ее бы оградить, защитить, а кому?! Ему сто процентов некогда. Гулять под луной некогда. В кино ходить, в кафе просиживать и разговоры милые говорить тоже некогда.
Так он не человек, а зверь, выросший из звереныша, которого в нем мать узрела еще при рождении.
Володин вздохнул.
– Так в чем странность вечернего звонка, Анна Ивановна?
– Позвонили, – произнесла она, низко опустив голову. – Я спросила, кто? А мне в ответ… «Издохни, сука». Или что-то в этом роде.
– Ничего себе! – присвистнул Володин.
Встал с места и беспокойно заметался по просторному кабинету с дорогой офисной мебелью, кожаным креслом и стульями, огромным круглым окном, напоминающим гигантский иллюминатор в гигантской подводной лодке. И как-то так незаметно подобрался к Анне и встал прямо перед ней.
– Кто звонил? – спросил он тихо.
Недостаточно тихо, чтобы его можно было не понять. Но достаточно для того, чтобы его не услышала Кольская.
– Я не знаю! – пожала она плечами и жалко улыбнулась, посмотрев на него все же. – Шепотом говорили. Таким громким, зловещим.
– И все? Просто сказали: издохни, сука, и все?
– Да, все.
– А вы? – Он быстро обернулся на директрису, которая усиленно делала вид, что перебирает на столе какие-то бумаги, на самом-то деле подслушивала. – Вы испугались?
– Конечно! – широко распахнула она глаза, оказавшиеся удивительного небесного цвета.
Вчера он не рассмотрел. Вчера больше на ноги смотрел, на рот – такой влекущий, яркий. Грудь опять же в вечернем платье великолепно просматривалась, когда она ему на самый первый звонок открыла. Плечи, спина. Все было великолепно в ней.
– И что сделали? – засмущался Володин.