Ему совершенно нечего и некого было бояться. Его никто не мог увидеть. Подъезд высотки был пуст. Кто-то уже ушел. Кто-то еще не ушел. Вероятности встретить кого-то на своем пути практически не было. А даже если и встретил бы, абсолютно никаких проблем. Он идет в гости к друзьям. Почти девять утра в Москве, вполне нормальное время для завтрака. Поэтому в одной руке он держал коробку с овсяным печеньем, в другой – средних размеров пакет с выглядывающим из него длинным батоном и круглой буханкой черного хлеба. Что было под хлебом, знал лишь он один. И что было в коробке с овсяным печеньем, тоже знал он один.
Он остановился у запертой двери и отдышался. Надо-надо снова выходить на пробежку. За зиму ожирел, заматерел, вот как следствие появилась одышка. В его деле этого быть не должно. Это промах. Он вытер потный лоб тыльной стороной ладони, бросил осторожный взгляд вниз, потом вверх, прислушался. Тихо, как в могиле. Хотя изречение достаточно глупое и его легко можно оспорить. Кто там был, чтобы вернуться и рассказать? Так, предположения одни. Может, жмуриков демоны с чертями так донимают, что корчатся они и орут на своем им одним понятном языке.
Он позвонил в дверь, прислушался. Вскоре за дверью послышалась возня, дверной глазок потемнел – его рассматривали, потом щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и недовольный женский голос спросил:
– Раньше нельзя было?
– Никак нет. – Он угодливо улыбнулся: а чего не покривляться напоследок?
– Еще бы в шесть утра приперся! – фыркнула молодая женщина, решив, что он не понял ее упрека. – Мы с Гавром только-только отпыхтелись. Еще в себя не пришли…
Только тут он рассмотрел, нет, скорее угадал, что на ней кроме легкого шелкового халата и пары украшений ничего нет. Груди вольготно мотались под шелком, таращась на него вздувшимися сосками. Зад также вольно гулял, не стиснутый резинками трусиков.
– Все бы вам трахаться, – укорил он ее с неискренней нежностью. – Нет бы о деле подумать, а они…
– Гавр! – крикнула женщина в сторону запертой спальни. – Выползай давай! Тут к нам твой клиент пришел!
Гавр, для нормальных людей, то есть по паспорту – Гаврила, выскочил из спальни в широких длинных, до колен, шортах, с крупным крестом на шее, болтающимся на толстой золотой цепи.
– О! – протянул он руку для приветствия. – Ты чего такую рань-то? Мы же только на двенадцать договаривались.
– Обстоятельства. – Он старательно отводил глаза от женщины, пышущая разгоряченная плоть которой не могла не волновать.
– А это чего? Для конспирации, что ли? – Гаврила ткнул пальцем в пакет с хлебом и коробку с овсяным печеньем.
– Какая конспирация, господи? – Он тихо рассмеялся. – Шел из булочной, мне позвонили, навязали «обстоятельства». Вот я и… И перенес время нашей встречи. В конце-то концов, что меняется: девять часов, двенадцать, так ведь? Это ведь уже у вас, так?
По тому, как мгновенно и маетно переглянулись Гаврила и его девка, которую он везде представлял как свою жену, совсем позабыв про законную, оставленную с детьми где-то в Рязани, он сразу понял – у них проблемы. Не у него – нет. У него проблем быть не может. Проблемы у них!
Решили выжать из него побольше? Лишняя тысяча – не помеха для таких уродов, встающих из постели в перстнях с сапфирами и в цепях на полкило золота. Или просрали то, что обещали? Но это же невозможно! Он видел это в их руках. Видел! Или думал, что видел?
Но обозначил уже там, где обещали его не просто завалить деньгами, но и помочь уехать. Уехать к чертовой матери из этой страны, где восемь месяцев холодная, голодная зима.
– Ребятки, давайте сразу к делу, а потом вот чайку попьем. – Он мотнул коробкой с овсяным печеньем. – Итак? Вы готовы?
– Мы-то… Мы-то всегда готовы, как пионеры. Век свободы не видать! – Гаврила оскалился как дурак, царапнув себя большим пальцем левой руки по кадыку. – Только клиент наш гребаный чего-то замутил.
– Не понял, – спокойно произнес он, хотя понял все и сразу.
У них нет того, за что он выплатил аванс. Пускай не очень большую сумму, но все же они для него не лишние. И он еще раз повторил:
– Не понял.
– Чего тут не понять-то?! – взвизгнула наглая голая девица, едва прикрытая тонким шелком. Она выступила чуть вперед, подбоченясь, уставив в него свои наглые соски и зверски сверкающие глазищи. – Нет у нас того, что ты хочешь! Нету!!! Еще раз повторить?!
– Я заплатил аванс.
Он наклонился и поставил к стене пакет с батоном и черным хлебом, прислонил его понадежнее, коробку с печеньем оставил в руках, принявшись в ней возиться, будто в самом деле чай пить собрался. Распрямился, холодно глянул в сверкающие наглостью глаза девки и еще раз повторил, шагнув вперед:
– Я заплатил аванс.
Она даже не поняла, что случилось. И, наверное, совсем не почувствовала боли. Лицо ее не исказилось нисколько, когда он острым как бритва ножом, любовно названным «малыш», полоснул ей по горлу. Быстрым, коротким, заученным и отточенным до мастерства движением он вскрыл ей сонную артерию. Она не успела ни удивиться, ни ахнуть, ни предупредить своего дружка, который что-то бубнил за ее спиной про потраченные деньги.
Гавриле досталось, когда девка начала заваливаться вперед и чуть на левый бок. Ему он тоже раскроил горло. Но Гаврила оказался сильнее своей девки. Он успел схватиться руками за горло, успел что-то прошипеть и еще глянуть на него в диком изумлении. Потом и он упал. И легли они как на картине – крест-накрест. Два голубка, возжелавшие его одурачить. Он ведь все равно найдет, за чем пришел. Даже если ему придется перерыть здесь все вверх дном.
С тяжелым вздохом он полез в карман штанов за тонкими резиновыми перчатками.
Перерыл он все, не осталось ни одного потайного места, но ничего не нашел, кроме своих же денег, все так же перетянутых желтой резиночкой. Он их забрал – это его! А больше ни к чему не прикоснулся. Ему не нужно! Неужели он позарится на золотую цепь или цацку с сапфиром?! Да чушь! Он не алчен до такой степени! Он любит зарабатывать, но крупно. На мелочах, таких, как эта дурацкая цепь или перстень с сапфиром, легко можно проколоться или вляпаться. Ему не надо. Да и брезгует он этими свиньями! Брезгует снимать с них что-то. Он их просто ненавидит. Ненавидит настолько, что позволил своему «малышу» исколоть их вдоль и поперек. «Малыш» не подвел, порадовал, как всегда, виртуозно. От этих свиней почти ничего не осталось.
Он остановился, лишь когда услышал какой-то шум в подъезде. Сюда, конечно же, никто не придет, в этом он был уверен. Но все равно надо было сворачиваться. Время поджимало. Он подхватил пакет, который стоял возле стены. Вытащил слегка подрагивающими окровавленными руками хлеб за самый краешек, положил на чистое, не забрызганное кровью место на столе. С остальным прошел в ванную комнату. Там неспешно разделся догола, дотошно свернул всю одежду изнанкой наружу, замотал целлофаном из-под хлеба. Потом долго и тщательно купался, несколько раз намыливаясь и скобля ногти щеткой. Вытерся полотенцем, которое принес с собой. С самого дна вытряхнул на чистое место на полу комплект чистой одежды. Грязную убрал в пакет. Потом оделся, причесал влажные волосы. Вернулся в комнату за хлебом и коробкой с печеньем. Все осторожно положил в пакет, пятнами крови вниз. Потом долго стоял у входной двери, когда от тишины в подъезде начало давить уши, он осторожно вышел из квартиры. Дверь прикрыл. Потом снял перчатки, сунул их на самое дно пакета и, чуть насвистывая, пошел вниз по лестнице. Вышел на улицу, посетовал на позднюю весну и пошел к мусорным бакам, возле которых только что остановилась мусороуборочная машина.
Все! От одежды и окровавленного хлеба с печеньем он избавился – надежнее не придумать. На его глазах контейнер опрокинулся в зловонное нутро мусорной машины. Улики уничтожены. Но…
Но цели-то он так и не добился, черт! Куда могли эти ублюдки подевать то, за что он выплатил аванс?! Куда? Он же видел это своими глазами. Правда, не оригинал и не в полном объеме, но видел же! И что же получается?!
Получается, что либо эти свиньи не выкупили у первоисточника интересующую его вещь, либо он не нашел это в их доме. Последняя мысль так резво подстегнула его, что он тут же решил вернуться.
Он кое-что просмотрел. Кое-что пропустил… кажется…