Два «Тигра» вывернули из-за леса и, разойдясь на несколько десятков метров друг от друга, взревели двигателями. Отсюда, с безымянной высоты 112,8, из передней линии окопов Шелестову было хорошо видно, как немецкие танки выбросили сзади себя клубы сизого дыма и поперли вперед, сминая редкие низкорослые деревца, вдавливая широкими гусеницами в черную осеннюю землю чахлый кустарник. Четыре трехтонных грузовика выползли один за другим и стали высаживать пехоту. Танки открыли огонь, и над лесочком стали гулко отдаваться эхом выстрелы танковых орудий.
Шелестов невольно пригнулся, услышав, как над головой прошелестели снаряды. Взрыв, второй! Снаряды упали далеко за окопами и блиндажами командного пункта батальона.
– Откуда они взялись? – подбежавший по ходу сообщения Буторин упал грудью на бруствер и приложил к глазам бинокль. – Смотри, еще грузовики. Они сюда роту пехоты бросили!
Где-то левее грохотал бой. Видимо, немцы под прикрытием атаки позиций батальона левее просочились сюда, к высоте, чтобы уничтожить командный пункт. А может, они и не знали, что здесь КП, не всевидящие же они, да и авиации в воздухе не видать. Просто решили высотку взять и отсюда накрыть наши позиции севернее Тырвы.
– Уходите отсюда скорее! – закричал какой-то майор с седыми висками и шрамом на щеке. – Не видите, немцы прорвались!
– Вы кто такой? – резко осадил офицера Шелестов.
– Заместитель начальника Управления СМЕРШ 196-й стрелковой дивизии майор Капитонов! – вскинул руку к полевой фуражке офицер и тут же стал просить снова: – Пожалуйста, уезжайте, здесь сейчас опасно. Охрана КП – всего один взвод автоматчиков!
– Вам два лишних автомата сейчас не помешают, – ответил Буторин, но майор перебил его и резко выбросил руку влево:
– Вы туда, туда посмотрите!
Левее высоты, из-за леса, один за другим выползали немецкие бронетранспортеры. Они сразу начали высаживать пехоту и открыли огонь из пулеметов по окопам. Несколько пуль протяжно пропели над ходом сообщения. Коротко свистнула еще одна и зарылась неподалеку в бруствер окопа.
– Занимайте оборону, майор, – строго приказал Шелестов и, пригнувшись, побежал по ходу сообщения на левый фланг.
Буторин правильно оценил ситуацию. Танки не спешили выходить на позиции автоматчиков и били из пушек на расстоянии. Пехота перебежками двигалась за танками в неспешной фронтальной атаке. Немцы явно что-то выжидали.
А вот на левом фланге они действовали открыто и напористо. Под прикрытием непрерывного пулеметного огня нескольких бронетранспортеров немецкая пехота в полный рост бросилась на русские окопы прикрытия командного пункта. Если им здесь удастся захватить часть позиций, то танки с пехотой сразу пойдут вперед, поддерживая эту фланговую атаку.
Пробегая мимо блиндажа командира батальона, Шелестов услышал, как комбат приказывает прислать санитара и заменить радиста. Еще один взрыв возле блиндажа заставил Шелестова нырнуть ниже бруствера. Посыпалась земля. Мимо проползли двое красноармейцев с ручным пулеметом и мешком с дисками. Спина Буторина мелькала уже возле самых окопов, когда рядом снова взорвался снаряд.
Откашлявшись и протерев глаза, Максим увидел, что один из бойцов лежит на спине с открытыми глазами и почти вся его голова в крови. Он бросился к раненому, прижал пальцы к шее, но уловить пульс так и не смог.
– Товарищ подполковник, – послышался рядом слабый, едва различимый в грохоте боя голос.
Шелестов повернул голову и увидел рядом в старой воронке сержанта. Штанина у бойца выше колена была в крови. Максим упал на живот и пополз к раненому, но тот покачал головой.
– Не надо, я сам. У меня есть индивидуальный пакет. Перетяну ногу и к санитару доползу, а Сашке уже не поможешь… Вы пулемет… возьмите. Ребятам там трудно без него будет.
Шелестов достал из кармана шинели упаковку с бинтом и разорвал ее. Вложив бинт в руку раненого, Максим чуть сжал ее, кивнул и пополз к пулемету. Пули густо свистели над головой – немцы вели шквальный огонь из пулеметов, и бронетранспортеры подходили уже к самым окопам охранения. Доползти до окопов и передать бойцам ручной пулемет Шелестов не успевал. Еще немного, и враг выскочит из-за бронетранспортеров и кинется в окопы.
Скатившись в ближайшую воронку, Шелестов установил на ее краю сошки пулемета, рядом под рукой положил мешок с полными дисками. Тут же фуражку с его головы сбило пулей, но Максим даже не пригнулся. Сейчас его переполнял не страх, а радость, что он успел, что правильно поступил, схватив пулемет. Еще десяток-другой метров немцы пробегут, а потом в окопы полетят их гранаты, а следом они сами бросятся туда. Немцев больше, и исход рукопашной предрешен. Советские автоматчики не отойдут, они будут до последнего прикрывать командный пункт батальона.
Шелестов нажал на спусковой крючок. Промахнуться с расстояния в сотню метров было сложно, Максим хорошо умел стрелять, и сейчас он с торжеством видел, как его длинные очереди косят ряды немецких солдат, как падают по два, по три человека, сраженные пулями, как фонтанчики земли всплескиваются под ногами врага.
Немцы не сразу поняли, откуда ведется огонь. Шелестов сменил опустевший диск на новый. Эта пауза спасла ему жизнь и дала возможность нашим в окопе собраться с силами, сменить позиции. А еще Шелестов увидел, как кто-то пробежал по ходу сообщения к переднему окопу и резким взмахом руки бросил гранату. Солдат упал на дно окопа, с его головы слетела фуражка, обнажив седой ежик волос. Буторин!
Из кузова, откуда немец поливал наши окопы из пулемета, полыхнуло пламя и вспучились клубы дыма. Машина сразу остановилась. Шелестов снова открыл огонь по пехоте, повел стволом и удачно срезал пулеметчика во втором бронетранспортере. Солдат исчез, а сам пулемет, закрепленный на турели, остался с задранным стволом в небо.
Наконец немцы поняли, откуда ведется губительный огонь: на воронку, из которой стрелял Шелестов, обрушился шквал свинца. Земля перед ним просто взорвалась рыхлой волной, поднятой пулями. Максим сполз на дно своего укрытия. Надо срочно менять позицию.
Над головой пронесся шелест летящих снарядов. Потом еще и еще. По ушам резко и больно ударило от близких разрывов. Кто-то на КП батальона вызвал на себя огонь артиллерии.
Сколько продолжался грохот, Шелестов не знал. Он лежал в воронке, закрывая голову руками, а земля под ним вздрагивала и стонала, как живая, терзаемая огнем и металлом. Максим вжимался в нее и, кажется, шептал: «Потерпи, родная, мы спасем тебя, потерпи…»
Буторин умывался, стараясь не намочить бинт на голове. Его чуть задело осколком, но крови на лице было почему-то много. Он вспомнил, как вчера совсем юная девушка-санинструктор, почти школьница, пока обтирала его лицо тампоном и бинтовала голову, все время шмыгала носом. Промакивая лицо полотенцем, Буторин рассматривал себя в зеркало. Хорош, ничего не скажешь.
В дверь вежливо постучали. Шелестов, стоявший у стола над картой, не поднимая головы, сказал:
– Войдите.
На пороге с виноватым видом появился майор Капитонов, держа в руке солдатский вещмешок.
– Ну, заходите, заходите, – Шелестов удивленно посмотрел на майора. – Что вы там замерли?
– Здравия желаю! – громко поздоровался майор, но потом его голос снова поник: – Эх, влетело мне вчера от начальника Управления. Не должен я был вас пускать на передовые позиции. Охрану должную не обеспечил.
– Это – да, – сразу отреагировал Буторин и повел носом: – А в мешке что?
– Да это зам по тылу велел передать. Он же вас на довольствие, так сказать, принял. Понятно дело, что в офицерской столовой вы бывать не сможете. Так вот, сухим пайком хоть…
– Виноватым вы себя не считайте, Олег Романович, – возразил Шелестов, бросая на стол карандаш. – Не ваша вина, что немцы прорвались на КП батальона. До этого там было безопасно. А вообще-то, о чем можно говорить, когда мы с вами на войне. Поэтому давайте без самобичевания. Рассказывайте, что это за подразделение и как оно себя ведет на передовой. Что необычного, кроме того, что немцы затыкают дыры в обороне тем, что подвернулось под руку.
Буторин посматривал на командира, на представителя Управления контрразведки дивизии и наливал в чайник воду. Комнату им выделили в поселке, здесь размещались инженерные службы тылов Красной Армии, и Буторин быстро договорился с армейскими специалистами. Уже к вечеру у них в комнате стоял приличный самодельный умывальник, два примуса, а под потолком горела лампочка, запитанная от военной дизель-электростанции. Ну а к солдатским кроватям оперативникам было не привыкать.
– Вот что нам удалось установить, товарищ подполковник, – начал Капитонов, повесив на гвоздь у двери фуражку и присаживаясь за стол. – Это сводный батальон из числа курсантов разведшколы «Абвергруппа-104». Данные мы получили от трех пленных, захваченных за последние две недели. Я тогда еще тоже очень удивился такому расточительству. Все-таки поиск подходящих кандидатур для обучения в разведшколе – дело не совсем простое. И убеждения, и здоровье, и умственные, простите, способности должны быть на приличном уровне. А тут из них пехоту сделали. Их ведь готовят по нескольку месяцев, а теперь все это добро – под наши пулеметы.
– Что, прямо вот так в атаки ходят? – Буторин замер у кухонного стола с пачкой чая в руке.
– Хороший вопрос, – кивнул задумчиво майор. – Я вот тоже считаю, что ведут они себя не так, как другие немецкие части. Своих оборонительных позиций у них нет. Бросают ротами и взводами на отдельных участках, где есть возможность прорыва, используют в качестве разведподразделений, участвуют малыми силами во время разведок боем для прощупывания наших позиций.
– Насчет этой абвергруппы что-то есть у вас? Поделитесь.
– Есть, конечно, – кивнул Капитонов. – «Абвергруппа 104» находится в подчинении «Штаба Валли». Это подразделение…
– …мы знаем, – перебил майора Буторин. – Специальный разведывательный орган абвера, созданный в июне 1941 года для организации и проведения разведывательной, контрразведывательной и диверсионной работы против Советского Союза. Подчинялся управлению «Абвер-заграница». В частности, отделу «Валли-2».
– Совершенно верно. С апреля 1944 группой руководит лейтенант Голли Гиндер, агентурный псевдоним «Рихард». Основная часть курсантов – бывшие советские военнопленные и украинские националисты. С 1944 года в «Абвергурппе-104» началось обучение агентов на специальных курсах под руководством бывшего майора РККА Озерова. В это же время была создана штурмовая команда, которая обучала разведчиков переднего края. Группа состояла из добровольцев из числа украинских легионеров и агентов, уже проверенных работой в советском тылу. Во время дислокации подразделения в Гросс-Рерсдорф было организовано обучение в двух группах: первая состояла из русских (10 человек), вторая – из западных украинцев (25 человек). Группы были изолированы друг от друга, при этом украинская группа имела более широкую программу. Группой руководил офицер штаба «АГ-104» некто Макс. Специальными курсами руководил бывший майор Красной Армии Озеров.
– Где базировалась абвергруппа до последнего времени?
– В Пскове, Максим Андреевич.
– В Пскове? – Шелестов с Буториным переглянулись. Оба помнили наставления Платова перед отъездом на передовую.
– Какие части еще стояли в Пскове за время оккупации? – спросил Шелестов.
Капитонов с шумом выдохнул, как будто собирался с силами или с мыслями. Он свел брови над переносицей и стал похож на школьного учителя. Заговорил, глядя на карту, расстеленную на столе, но показывать на ней было нечего.
– Тогда, в 41-м, к Ленинграду первыми вышли 16-я, 18-я немецкие армии и 4-я танковая группа. В Пскове, учитывая, что он всегда был серьезным транспортным узлом, немцы стали формировать свое тыловое хозяйство. Фактически всей группы армий «Север». Нам удалось установить, что в Пскове были расквартированы командование и хозяйственная инспекция группы армий «Север», командование 18-й армии, штаб оперативной команды 1-а (служба безопасности СД), военно-строительная организация Тодта, госпитали. Не обошлось и без разведшкол. В деревне Печки под Псковом разместилась разведывательно-диверсионная структура СД Предприятие «Цеппелин», а в самом городе эта самая «Абвергруппа-104» и разведывательно-диверсионный отдел армейской разведки абвер «Норд – 1-Ц». Примерно с мая 1943 года появились подразделения власовцев, эстонские комендатура и полиция, латышские добровольцы, испанские легионеры из «Голубой дивизии», штаб железнодорожных войск. Временами в городе было расквартировано до 70 тысяч солдат. Постоянный гарнизон имел численность около 20 тысяч.
– Змеиное гнездо какое-то, – усмехнулся Шелестов. – Что-то в городе осталось после ухода этих подразделений? Особенно нас интересуют разведшколы.
– Кто-то уходил в последний момент, паника тоже была, судя по тому, в каком состоянии мы застали помещения, в которых они работали. Но я бы сказал так, что разведшколы ушли первыми и без паники. Как будто нос по ветру держали и сразу поняли, что наступает конец. Ни бумажечки, ни обрывка документа. Все вывезли тщательно и старательно. Все свои архивы.
– Так что их может интересовать в освобожденном Пскове? – поинтересовался Буторин, подсаживаясь к майору.
– А вы полагаете, что их интересует именно Псков? – с сомнением спросил Капитонов.
– Или пригороды, – веско ответил Буторин и стал расставлять на столе кружки. – Будем завтракать и будем думать!
Коган и Сосновский смотрели на командира батальона спокойно и чуть насмешливо. Капитан Логачев никак не мог понять, зачем оперативникам НКВД, да еще прибывшим из Москвы, нужно лезть в пекло пехотной атаки.
– Так они что, из СМЕРШа? – спросил он полкового особиста, старшего лейтенанта Осмолова.
– Нет, – стал терпеливо отвечать Осмолов. – Они не по линии СМЕРШ, они из Москвы, из Главного управления НКВД.
– Я в ваших структурах запутался, – недовольно ответил комбат. – Вы мне, товарищи, русским языком объясните, какого рожна вам надо с моими солдатами на фашистские пулеметы идти? Язык нужен? Так мы вам наловим их, сколько надо. Хоть с десяток. Будут офицеры, и офицеров прихватим!
Коган оглянулся на дверь канцелярии и прикрыл ее плотно. Сосновский снял фуражку, пригладил волосы и посмотрел на комбата с сожалением.
– Послушайте, Логачев! Вы себе голову не забивайте. Ваше дело – воевать, гнать врага с нашей земли, а наша работа – вылавливать предателей, шпионов и диверсантов. Завтра нам нужно с вами вместе идти в атаку. Давайте договоримся вот о чем: вы свое дело делайте и на нас внимания не обращайте. Передайте своим ротным командирам, чтобы они солдат проинструктировали. Кое-кого придется брать живыми, и мы будем делать это сами. Вашим бойцам и так работы хватит. Главное, чтобы мы вам не мешали, а вы нам. Вот и Осмолов с нами пойдет. А уж его-то все в полку знают.
Особист утвердительно кивнул и развел руками. Мол, не мне и не вам тут решать. Комбат только махнул рукой. Коган сразу по выражению лица Логачева понял, что еще тревожит комбата.
– Ты, капитан, не получал от командования приказа обеспечить нашу безопасность? Не получал. Тебя просто комполка предупредил, что мы с твоим батальоном идем. Никакой ответственности за нас тебе нести не надо. Так что не переживай на этот счет.
Вчера вечером старший лейтенант Осмолов сообщил, что в полосе наступления полка обнаружено как раз то подразделение немцев, которое интересует московских оперативников. Во время разведки боем, которую ночью проводили немцы, осталось несколько убитых. У двоих на руке нашли русские наколки. Скорее всего, даже лагерные, как предположил Осмолов.
За час до рассвета в передовом окопе замелькали тени. Солдаты занимали свои места. Почти неслышно: без бряцанья оружием, без разговоров. Только дыхание и топот сапог.
Сосновский стоял в полный рост возле пулеметного дзота и смотрел не столько вперед, в темноту, сколько на солдат, с которыми ему предстояло идти сейчас в атаку. Коган, как всегда с равнодушным ко всему на свете видом, сидел на дне окопа на снарядном ящике, сдвинув фуражку на глаза, и, казалось, дремал, досматривая утренние сны. Каску, которую ему выдали в роте, он положил рядом с собой, и она холодно блестела в темноте.
Серый невнятный сумрак плыл над окопами, как дымка. Было в этой осязаемой картине что-то таинственное и зловещее. Почему зловещее, Сосновский хорошо понимал. Сколько людей поляжет в этой атаке, кому жить, а кому умереть, будет ясно через несколько минут, через час, если удастся выбить врага из окопов с первого раза. А если не удастся? Значит, отползать или лежать, окапываясь, и ждать новой команды, ждать в лучшем случае еще одной короткой артподготовки. А потом – снова рывок вперед, перешагивая через тела товарищей.
Ветер холодил лицо, пробирался под шинель, но солдаты стояли, прижавшись грудью к брустверу окопа, неподвижно, словно статуи. Они смотрели в темноту, туда, где чернели фашистские позиции: блиндажи, пулеметные точки, окопы. Там, в той стороне, где сгущался мрак, их ждал бой. О чем думали эти солдаты? Сосновский знал от комбата, что основная часть его бойцов воюет не первый год. Есть новобранцы, но и они прошли горнило войны за последний месяц. Многому научились. Вообще-то это были матерые бойцы: уверенные, умелые, беспощадные в бою и снисходительные в минуты затишья. Привыкшие ко многому, в том числе и к потере товарищей. Тех, с кем только что курил одну цигарку на двоих, с кем ужинал из одного котелка, с кем спал под одной шинелью, чтобы согреться.
О чем они думали, о предстоящем бое? Вряд ли. Там все доведено до автоматизма, там тело командует головой. Думать о предстоящем бое бесполезно, потому что ты и представления не имеешь, как все сложится, как там все будет. А вот о доме, наверное, сейчас думал каждый. Там, где осталась мать, где ждали, надеясь на весточку. Каждый видел перед собой взгляд матери или жены: тревожный, решительный и все же полный надежды.
Сосновский вслушивался в голоса, которые иногда слышались в темноте. Тихий шепот доносился из окопа, как шорох сухих листьев. Кажется, это сержанты поучали неопытных бойцов, давали советы. Никто не говорил о том, как сейчас все поднимутся в атаку, как смогут прорваться или не смогут с первого раза. Нет, таких пустых разговоров не было. Каждый надеялся на победу, надеялся вернуться домой живыми. Добить гада в его логове и вернуться к своим. Молодые бойцы, а ведь у кого и отец воюет, у кого-то старший брат. Кто-то давно не получал писем. Неизвестно, живы ли.
Нет, не чувствовал Сосновский в этих людях страха. Скорее решимость подняться в атаку, добежать до вражеских окопов и выбить оттуда врага.
И о немцах наверняка тоже думали. Сосновский это хорошо знал. И молодые солдаты думали, и опытные, закаленные бойцы тоже. Немцы, засевшие в своих окопах, точно так же, как и русские, готовились к схватке. Никто из них не хотел умирать – это он знал точно. Но в одном утверждении не сомневался каждый солдат: защита своей родной земли, своей семьи и Родины – это высшее предназначение. Надо выстоять, во чтобы то ни стало, надо победить. И никто – ни он, ни его товарищи – этого не забудет.
Ночной воздух становился холоднее, и солдаты крепче сжимали винтовку. Сейчас ударит артиллерия, полетят через голову снаряды, мины. А потом раздастся команда. Впереди был бой, впереди – битва за жизнь, за будущее.
Часовая стрелка медленно проползала свое заключительное деление. Началось! Утреннюю тишину в клочья разорвала канонада. Почти все бойцы невольно подняли глаза и стали смотреть в ночное небо, которое распарывали огненные стрелы реактивных снарядов «катюш». Вместе с «катюшами» с закрытых позиций била дивизионная артиллерия.
Немецкие позиции, которые до этого были невидимы в темноте, осветились вспышками, в свете огненных сполохов вспучивались черные фонтаны земли, расползались облака дыма. Картина нереальная, футуристическая. Она завораживала, сковывала ощущением восторга и надежды, что в этом аду невозможно выжить. И что пехота, пойдя в атаку, не встретит там никакого сопротивления.
Вот улетел вперед последний снаряд, еще полыхали и грохотали впереди разрывы, а здесь, над окопами стрелкового батальона, вдруг повисла густая осязаемая тишина. Почти все поняли, что последует за этим.
– Батальон! За Родину! В атаку, вперед!
Еще кричали командиры, дублируя команду для своих подчиненных, покрикивали ободряюще сержанты, а из окопов уже поднимались солдаты. Десятки, сотни – бежали по сухой траве, чуть пригнувшись, держа винтовки наперевес. Никаких звуков, никаких криков «ура». Рано еще кричать. Сейчас главное – максимально сблизиться с врагом, если он еще остался там, в развороченных окопах. Только топот сотен ног, только хриплое дыхание! И вот уже посветлел горизонт, вот-вот брызнут первые лучи солнца, лучи надежды.
В небо взвились осветительные ракеты, повисли, заливая мертвенно-бледным светом поле перед немецкими окопами. А потом по нашим цепям ударил пулемет… Защелкали выстрелы, над головами засвистели пули, и вот теперь по утреннему, пока еще темному полю разлилось мощное русское «ура». Неудержимое, торжествующее, мощное, как надвигающийся тайфун!
Сосновский и Коган бежали рядом, замечая огоньки встречных выстрелов. Еще не совсем рассвело, и враг еще плохо различал атакующих. Неподалеку залегли двое солдат, заработал ручной пулемет. Несколько очередей – и вражеский «косторез» заткнулся в окопе. Полетели первые гранаты, разрывы освещали на миг бруствер, фигуры немцев. Значит, первые бойцы уже достигли позиций, добежали на расстояние броска гранаты.
Где-то справа грохнул взрыв. Сосновский пригнулся и сразу же ощутил удар по стальной каске. Он продолжал бежать, прислушиваясь к ощущениям. Боли нет, по щеке ничего не течет, голова не кружится. Значит, осколок прошел вскользь.
– Миша, быстрее! – крикнул Коган, Сосновский каким-то чудом сумел его услышать.
Надо было торопиться, пока не началась рукопашная, пока первые смельчаки не начали освобождать окопы от немцев. Там пленных не берут. Некогда, не до этого…
Вот и первая линия окопов. Явно слышны возня, глухие удары, редкие выстрелы, крики. Первыми идут сержанты с автоматами. С ними проще развернуться в тесном пространстве. Следом пехотинцы добивают тех, кто остался, прикрывают командира. Штурм длится несколько минут. Если не успели, считай, тебя остановили, а значит, жди контратаки. В чужом окопе трудно обороняться.
Но до этого не дошло. В ходы сообщения полетели гранаты, автоматные очереди уже не слепили – рассвело.
Мелькнуло лицо комбата, послышался короткий приказ, и слева фланговым ударом одна из рот ворвалась на вторую линию. Здесь оказалось проще, наверное, большая часть снарядов обрушилась именно сюда, потому что сопротивляться здесь было практически некому. Окопы обсыпались, от блиндажей осталась лишь непонятная груда земли и торчащие бревна перекрытия. Изуродованное оружие, изувеченные тела, из-под груды земли торчат конечности, обрывки шинелей, каски. Все в крови, все облеплено землей по свежей крови. Месиво!
– У кого гранаты есть? – гаркнул широкоплечий сержант. – Мать его, лупит не останавливаясь!
Сосновский посмотрел в сторону блиндажа, откуда отстреливался немецкий пулеметчик.
– Подожди, я его возьму! – крикнул на ухо сержанту Сосновский и, подоткнув полы шинели под ремень, ринулся было к огневой точке.
– Да на хрен он сдался, – рявкнул сержант и, обернувшись, прикусил язык, увидев офицера. Улыбнулся по-простецки и пояснил: – Время теряем, товарищ майор. С каждым валандаться – никакого наступления не получится.
Поспорить не удалось. Подбежавший боец перекатился по крыше блиндажа, быстро подполз к входу и швырнул внутрь противотанковую гранату. Сержант снова выматерился и, обхватив голову руками, присел в боковой ход траншеи. Сосновский бросился за ним и упал, растянувшись на земле. Грохнуло так, что земля подскочила, а в воздухе резко запахло сгоревшей взрывчаткой. Отряхиваясь и кашляя, Сосновский посмотрел на блиндаж. Да, граната в замкнутом пространстве – страшное дело. Даже накат блиндажа в три ряда крепких бревен покосился и просел. Что там внутри осталось от немецкого пулеметчика, Сосновский примерно представлял – фрица буквально размазало по стенам.
– Сюда, Миша, сюда!
Сосновский вскочил на ноги и увидел Когана, который тащил за воротник испуганного немца. Подбежав к другу, Сосновский помог свалить пленного в траншею. Непонятно почему, но Михаил сразу узнал в раненом русского, хотя одет тот был в немецкую форму. Пуля угодила ему в грудь, и Коган, расстегнув куртку, пытался наложить тампон на рану. Из уголка рта пленного толчками вытекала струйка крови, и это был плохой признак.
– Ты кто? Назовись! – стащив с головы раненого немецкую каску, потребовал Сосновский. – Отвечай, и мы тебя к санитарам дотащим, спасем!
– Русский… – прохрипел солдат, – конец мне.
– Не дури, спасем! – уверенно заявил Сосновский, хотя и видел, как мутнеет взгляд пленного. – Как зовут, из какого подразделения? Говори скорее!
– Рогов я… абвергруппа… все на хорошую жизнь надеялся… жить хотелось…
– Терпи, Рогов, вытащим!
– Все, кончился… – Коган откинулся на стену окопа и с шумом выдохнул. Руки его были в крови. Сосновский смотрел на лицо пленного и понимал, что остатки жизни вытекли из него с остатками крови. Все, бесполезно. Но хоть узнали, что «Абвергруппа» оборонялась на этом участке. Коган остатками бинта стирал кровь с рук.
Сосновский поднялся и осмотрелся по сторонам. Кругом дымилась земля и – только бездыханные тела. Никто не ведет пленных, стрельба слышна где-то дальше. Значит, надо догонять пехоту, пока они всех не перебили.
К обеду в огромной воронке набралось пятеро пленных немцев. Знакомый плечистый сержант показал на них стволом ППШ и усмехнулся:
– Я же обещал, что пленные будут, товарищ майор. Тоже ведь люди, тоже жить хотят. Как поняли, что жареным запахло, так – лапы вверх.
Сосновский спрыгнул в воронку и стал рассматривать пленных. Коган и еще двое бойцов принялись обыскивать немцев. Оружия ни у кого не было, даже ножей. Документы складывали стопкой на камень, личные вещи смотрели и отдавали назад. Проверяли, нет ли чего отобранного у наших убитых солдат или местного населения. С мародерами разговор особый.
Сосновский брал документы и по очереди допрашивал пленных. Все были немцами. Про русских слыхали, но рядом их не было. Где-то в тылу – да. Странно, что один русский в полосе обороны все же нашелся. Тот самый, который умер на руках Когана.
Умываясь, Шелестов низко наклонялся, чтобы не замочить шинель. И именно стоя в такой позе, увидел две дырки от пуль в полах шинели. Отряхнув руки, он взял в руки полу и просунул в дырку палец.
– Это сплошь и рядом, – усмехнулся немолодой солдат с котелком в руках. – Даже поверие такое есть у пехоты, что шинелька, а особенно плащ-палатка, пули улавливает и от солдата отводит. Вот и норовят даже летом в плащ-палатках в атаку ходить. Иной раз до пяти дырок находишь, а у самого ни царапины.
– И вы, Акимов, тоже так делаете? – усмехнулся Шелестов.
– Я? – солдат явно смутился, но тут же перевел разговор на другую тему: – Вон, кажись, Осмолов катит. За вами, товарищ майор. Не иначе!
Разбрызгивая колесами грязь на грунтовой дороге, к дому подъехал открытый «виллис». Старший лейтенант затормозил так, что машину протащило юзом еще пару метров. Поблагодарив Акимова, Шелестов подошел к машине.
– Товарищ майор, – Осмолов встал в полный рост, придерживаясь за лобовое стекло с пулевой пробоиной в нижней части. – Едемте скорее. В санбат привезли русского. Он в форме немецкого офицера и без документов. Я не стал допрашивать, сразу за вами поехал.
– Допрашивать надо было сразу, Осмолов! – недовольно упрекнул особиста Шелестов. – А за мной можно было и посыльного отправить. Гоните!
– Да он все равно без сознания был, – ответил Осмолов, выворачивая руль.
Медсанбат – несколько брезентовых санитарных палаток с большими красными крестами – располагался на краю деревни. Над некоторыми скатами вился дымок – топили буржуйки. Все-таки осень.
Машина остановилась у крайней палатки. Осмолов пошел вперед, показывая дорогу. Откинув засаленный полог, они вошли внутрь. Из палатки сразу пахнуло теплом и специфическим больничным запахом: лекарства, дезинфекция. Из двадцати кроватей занято было всего несколько. Судя по всему, это была палатка для тяжелораненых, которых готовили к отправке в госпиталь в первую очередь. Несколько медсестер занимались привычным делом: кого-то перевязывали, кого-то поили с ложечки. В самом центре стояла железная печка. Пожилой солдат подкладывал в нее дрова.
– Здесь, – кивнул особист на кровать, рядом с которой сидел врач. Тут же медсестра набирала в шприц лекарство.
На кровати лежал боец лет сорока с туго перевязанной грудью. Через бинты обильно проступала кровь. Тонкие черты бледного лица заострились. Шелестову почему-то показалось, что этот человек уже не жилец.
Врач поднял глаза на незнакомого майора, сразу понял, кто это, и торопливо заговорил:
– В чувство я его привел, но говорить ему тяжело.
Врач явно хотел добавить, что раненому вообще противопоказано говорить и напрягаться. Он и так может в любую минуту умереть, но говорить это при самом раненом, пусть он и враг, было не совсем гуманно.
Шелестов кивнул головой:
– Я все понял. – Максим уселся возле кровати на стул, который освободил доктор.
После укола дыхание немца стало спокойнее, даже на щеках появился румянец. Он открыл глаза, поглядел вверх, на полог палатки, потом повернул голову к Шелестову.
– Кто вы такой? – стал спрашивать Шелестов. – Вы русский? Как вас зовут?
– Русский, – еле слышно ответил раненый, с трудом шевельнув губами. – Какой я русский. Не смог умереть… теперь все равно.
– Вы из «Абверкоманды-104»?
– Да… русские. Отбросы. Земля вот своя не приняла, – на висках у раненого напряглись жилы, чувствовалось, что он хочет сказать больше, но сил не хватает.
Шелестов начал спрашивать о цели, с которой этот человек пытался перейти линию фронта, но тот вдруг выгнулся и опал. Врач буквально оттолкнул Шелестова и стал искать пульс на руке и на шее лежащего. Медсестра снова схватилась за шприц, но врач только покачал головой.
– Бесполезно. И так чудо, что он пришел в себя и вообще что-то смог сказать.
– Хорошо, спасибо вам, – Шелестов кивнул и, надев фуражку, вышел из палатки.
Возле костра сидел молодой сержант и крепкий жилистый солдат с широкими крестьянскими ладонями. Они курили, о чем-то разговаривая и посмеиваясь. Увидев подполковника, сразу же вскочили на ноги, пряча папиросы в рукав. Наверняка папиросами их угостил Осмолов и велел подождать начальство. Старший лейтенант подтвердил эти предположения.
– Вот, товарищ подполковник, эти бойцы пленного взяли.
Сержант бросил окурок в костер и ловко вскинул руку к пилотке. Солдат последовал его примеру, но Шелестов махнул рукой, останавливая процедуру представления. Он улыбнулся, когда увидел, что боец на голову выше своего сержанта. Детина – так в деревнях называли здоровяков вроде этого.
– Вольно, садитесь, – предложил Шелестов, усаживаясь на свободный пенек у костра и доставая из кармана шинели пачку папирос. – Давайте еще по одной, что ли? Заодно и расскажете, как этого немецкого офицера взяли.
Солдаты закурили, стараясь держаться важно, со значением. Как же, подполковник из Москвы, из самого НКВД разговаривает с ними с уважением, как с равными. Правда, оба – опытные бойцы, воевавшие уже не первый год, сообразили, что нужно подполковнику и чего он от собеседников ждет. А ждал подполковник от них, судя по всему, нормального пленного, «языка», которого можно допросить и вытрясти из него важные сведения. А они притащили тяжелораненого, который, опять же, судя по всему, кончился в палатке и рассказать ничего не успел. Для опытных фронтовиков работа не очень хорошая, должны бы понимать. И ребята это явно понимали – не удержались, стали оправдываться, говоря о горячке боя, о том, что немец отстреливался как сумасшедший. Рука в последний момент дрогнула. А хотели ранить легко.
– Вы не о том мне рассказываете, – улыбнулся Шелестов. – Знаю, что орлы, знаю, что умеете воевать так, что дай бог каждому. Вы мне расскажите, как себя этот немец вел. Отступал, отстреливаясь, держал оборону или поднял солдат и повел в контратаку?
– Нет, один он был, – задумчиво ответил сержант и переглянулся с бойцом, который кивнул утвердительно. – Мы его не сразу и заметили. Мы шли вперед по окопам да через окопы, а он у нас за спиной оказался. А когда понял, что мы его засекли, стал стрелять и метаться.
– Он сидел, когда вы его заметили, или куда-то двигался?
– То-то и оно, товарищ подполковник, – пробасил боец. – Он вроде как в наш тыл пробирался. То ли выжить хотел, думал, наша атакующая волна пройдет, и он отсидится, а потом скроется, а может, и еще что удумал. Например, форму сбросить и за своего сойти. По-русски он ругнулся, когда мы его ранили и стали вытаскивать, чтобы сдать, значит.
– Смыться хотел, дезертировать, – согласно заявил сержант. – Точно!