Глава 3

– Данечка, Данечка, миленький, проснись. Пожалуйста, проснись, миленький, тебе звонят…

Нежный голос его Леночки не будил, нет. Он обволакивал. Он убаюкивал, он делал его сознание, да что сознание, его всего ее голос делал мягким, податливым, безвольным…

«Ой, смотри, Данилка, горя ты с этой лисой хватишь, – предупреждающе брюзжала четыре года назад его мать, когда он сообщил ей, что жениться собрался и Леночку к ней в дом привел знакомиться. – Такая она вся…»

«Какая? – сиял он на мать безумными от невероятного счастья глазами, тискал ее полные плечи, прижимая к себе. – Какая, мать? Леночка, она же… Она же ангел!»

«Знаем мы ангелов таких! – сердилась мать и вырывалась из его рук. – Такие-то ангельским своим лисьим голоском да лаской либо в могилу сведут, либо в долговую яму посадят!»

«Ма, ну чего ты мелешь?»

Даниле не хотелось обижаться на мать. Родной человек все же. Пускай с тяжелым характером, но мать же. Столько сил в него вложила и все такое. Но и Леночку ему в обиду давать не хотелось. Матери только волю дай, гусеничным трактором прокатится по их отношениям, камня на камне не оставит, все перетряхнет и на свой лад сложит.

Нет, он так не хотел. Было уже, не раз было и с Валями, и с Танями, и с Наташами, и с Маринами. Никто ей был не угоден. То не хозяйственная, то жадная, то распутная и завистливая. Так получалось, что мать оказывалась права и Данила со временем к избранницам остывал. Но вот что касается Леночки…

Тут он точно не отступит. Ни за что не отступит.

Да и не было у матери ничего против нее. Ничего! Нежность Леночки не понравилась? Ее преданность? Осторожные манеры? Что не хамит и глаза на свекровь с вызовом не таращит?

Да ради бога! Его-то все это как раз и устраивало.

«Вот увидишь, станет из тебя веревки вить! Подкаблучником станешь, глазом не моргнешь!» – гнула свое мать, но стол за знакомство собирала тем не менее.

«Так отец мой всю свою жизнь до смерти самой был подкаблучником, и ничего, жил счастливо вполне, – напомнил ей Данила и поцеловал мать в висок. – Я люблю ее, ма. Не прошу, конечно, чтобы и ты ее полюбила, такого, говорят, не бывает в природе, но смирись. Другой не будет!»

Мать отвернулась и зашмыгала носом. Так случалось всегда, когда отца вспоминали. Они прожили вместе тридцать лет, прожили душа в душу, хотя отец иногда и называл мать в шутку гренадером в юбке, а себя несчастным подкаблучником. Говорить-то говорил, а вот от Настюшки своей никуда. И умирал когда, только о том и печалился, как же она без него жить станет.

«В природе у него не бывает, ишь, – зло зафыркала мать, но не злилась – нет, так просто фыркала, чтобы слезы свои скрыть. Проявление собственной слабости для нее было очень болезненным. – На вот, тарелки на стол неси, умник. В природе у него не бывает… В природе, может, и не бывает, а меж нас, может, все и срастется. Только ты уж тоже не подкачай…»

Он и не подкачал. Так и продолжал любить свою Леночку, с той же силой и страстью, как с первого дня. И баловал, и позволял вить из себя веревки, и капризы сносил. И все славно у них складывалось, и ни о каких могилах или долговых ямах речи не было и быть не могло. Да и мать сама спустя какое-то время к Леночке привязалась, дочкой только и называла. И все внуков клянчила…

– Данечка… Данечка, милый, проснись, тебе звонят! – Горячие губы жены дотронулись до щеки. – С работы звонят, милый.

С работы? Почему с работы? Сегодня же…

Точно воскресенье! Он сегодня не дежурил, только вчера сменился. На работу только завтра. Чего звонят? Не иначе ЧП какое-нибудь, чтоб его! Ну не дадут человеку отдохнуть и семейным покоем насладиться. Они сегодня с Ленкой мечтали дома побыть, поваляться подольше в кровати, потом вечером сходить в кино, можно было и до матери дойти. Она недалеко от них жила, зазывала давно, а им все недосуг.

Можно, можно было бы и к матери зайти, и к друзьям, те тоже отчаялись заполучить их в гости. Да где же тут! Работа, будь она неладна!

Данила вздохнул, настырно не желая открывать глаза.

Работа была ни при чем. Работу свою он уважал. Сильным она его делала, значимым, полезным. Что бы там ни говорили теперь, думать по-другому он не станет. Работу свою он уважал. И всегда думал, что если не он, то кто же. И раздражался сейчас не на работу, нет. Это он по неосторожности так спросонья. Раздражался на уродов, что жизнь людям ломают. И тем, которым несчастье принесли в дом, и тем, которых от дома отлучают.

Его сегодня очередь.

– Данечка, ты не спишь, – шепнула в самое ухо Леночка и тихонько рассмеялась. – Ах ты, хитрец-удалец. А его бужу, бужу, а он притворяется. Иди, звонят тебе.

– Сказала бы, что меня нет дома. – Данила поймал жену за пижамные штаны, притянул к себе, зарылся носом в ее светлые волосы. – Чего ты как маленькая? Теперь не поваляемся, в кино не сходим, в гости тоже.

– Врать не могу и тебе не советую, – строго прервала его нытье Леночка. – Да и сам потом мучился бы весь день, что там да как. В гости вполне успеть можем, если ты соберешься быстренько.

– Опять ты одна в выходной день, милая.

Ему жалко было жену, без дураков, серьезно жалко. Редкий праздничный день, редкий выходной обходился без экстренных вызовов на работу. И ей приходилось сидеть и ждать его, волноваться и ждать. С ума сходить от тревоги, когда телефон его не отвечал, и снова ждать.

– Доля моя такая, Данечка, – Лена вырвалась и потянула его за руку с кровати. – Давай, давай, не тянись, там тебя ждут. Я несу телефон?

Звонил коллега по службе. Звонил уже из отдела. Зевал во все горло, матерился и не пытался скрыть своего раздражения.

– Твою мать, а, Данил! В кои-то веки собрался на балконе порядок навести, а! Вчера со своей так тихо, мирно все обговорили. Она даже пирог мне испекла мой любимый.

– Яблочный? – Данила резво собирался, прижимая щекой трубку к плечу.

– Яблочный! Такая счастливая порхала. Говорит, на балконе разберемся и к сыну в лагерь съездим. Он же у меня на отдыхе в оздоровительном санатории за городом. Уже восемь дней не видел! Жена ругается, говорит, из-за твоей чертовой работы все сироты, и я, говорит, и дети. А дочка, какая же она сирота, если у нее жених есть? Тут явный перебор у супруги. Ну что за сволочуга?!

– Кто?

– Что кто? – Коллега зевнул с хрустом.

– Сволочуга кто?

– Тот, кто телку завалил в районе!

– Ух ты!

– Вот тебе и ух ты!

Данила болезненно поморщился: убийство это надолго. Это опрос свидетелей, а их вся деревня, если это в районе случилось. Это писанины – страсть сколько. Это туда еще добраться нужно на чем-то, хорошо, если транспорт дадут. Это нужно еще всех дождаться – экспертов, прокурорских.

Да…

Не случится у них с Леночкой сегодня гостей. Точно не случится. И домой он приедет поздно. Голодным приедет, злым, как собака. Станет глотать ужин, который она приготовит и раз десять подогреет в микроволновке, пока ждать его станет. Зло глотать станет, жадно, глаз на нее не поднимая. И выговориться бы надо в такой ситуации, да зарок себе дал: дрянь всю эту в дом не тащить.

– Огнестрел, ножевое?

Данила нацепил с третьей попытки часы на запястье, сунул ноги в туфли, перехватил из рук жены пакет с бутербродами – умница, догадалась. На ходу поцеловал ее и выскочил за дверь.

И уже выходил когда из подъезда, подумал о себе нехорошо. Почему было не отвлечься от телефонного разговора и не проститься по-человечески с Леной? Все на ходу, все торопливо, урывками. Такое ли счастье он мечтал ей подарить? Каково вот ей рядом с ним, а? Никогда не задумывался, а тут вдруг пробрало до такой степени, что сердце заныло. Остановился посреди двора, поднял голову к своим окнам.

Леночки не было.

И снова неприятный толчок в сердце: а раньше всегда провожала, всегда рукой махала из окошка. Привыкла к его отлучкам? Научилась не делать из этого трагедию? Или…

Или ее это начало устраивать? А что? Многие мужики из отдела рассказывают, что жены с годами привыкают и уже как-то не печалятся тому, что муж отсутствует.

«Особенно если ей есть чем досуг занять! – ржал тут недавно один капитан, проживший с женой двадцать три года. – У кого дети, у кого внуки, а у кого и еще кто-нибудь может завестись».

«Заводятся только блохи, капитан, – оборвал его тогда коллега Данилы, так и не успевший навести порядок на балконе. – А если ты на любовника намекаешь, то тут что муж рядом, что нет его, если баба тварь, ей никто не помешает ею быть! Она его все равно заведет. А если она верная…»

И тут пошли всевозможные примеры из жизни бывалых. И как кто-то где-то отсутствовал полгода, а жена все равно ждала. А один через день вернулся неожиданно из командировки, а ее дома нет, и заявилась она лишь под утро. Потом начали спорить, дело чуть до ругани не дошло, хорошо, что вовремя разошлись.

А осадок в душе Данилы остался. И Леночку жалко было, и себя вдруг. Он же на работе, он же не просто так. А работа нелегкая и опасная очень. Вот и не помахала рукой ему сегодня из окошка…

Коллега заехал за ним на своей машине, служебный транспорт уже ушел с прокурорскими и экспертами, пока Данила долго в постели ворочался.

– Все никак к Ленке своей не привыкнешь? – покосился на него коллега с легкой завистью. – Погоди, пройдет это у тебя. Сколько вы с ней вместе то? Год, два?

– Четыре, – нехотя ответил Данила.

Личную жизнь свою он ни с кем обсуждать не любил. Не впускал он туда никого ни с благими намерениями, ни без них.

– Еще полтора года встречались.

– Нормальный срок, конечно, – покивал тот. – Но недостаточный для того, чтобы делать какие-то выводы.

– А каких выводов ты ждешь? Толик, чего ты вообще пристал, а? – Данила отвернулся от него к окошку, стал смотреть на улицу.

Жара понемногу отступала, сизый дым от лесных пожаров выметало из города легкими порывами ветра. Вчера ближе к ночи даже дождик побрызгал. Облегчения, конечно, не принес, воздух из сухого и горячего сделался влажным и неподъемно тяжелым, но немного хотя бы пыль дождем прибило, и на том спасибо.

– Толик к тебе не пристал. Толик просто злится, что пришлось идти в гараж за этой рыдванью, заводить ее, заливать в нее свой бензин на свои копейки, Тамарка не дала денег, пришлось брать из заначки. А все почему? А все потому, что кто-то слишком много спит. Или потому, что кто-то слишком любит свою жену.

– Это не преступление, – вяло огрызнулся Данила. – Затраты возмещу.

– Ладно тебе, затраты он возместит! – обиделся тут же Толик. – Это я ведь так, из вредности ворчу. Нужны мне твои гроши! Свадьбу дочери я на них все равно не сыграю. Да и вообще…

– Что вообще?

– Вообще не сыграю, – выдохнул тот с печалью. – Как обсчитали нам с Тамаркой в ресторане, во что торжество то выльется, так хоть с балкона прыгай. А балкон-то не разобран, черт побери! Да… Что делать? Таких денег у меня нет, хоть тресни!

– Дорого?

– Не то слово! Она вот, Ленка-то твоя, правильно делает, что с детьми не спешит, это дорогое нынче удовольствие. Очень дорогое! Нам с тобой точно не по карману.

А с чего это Толик решил, что это именно Лена с детьми не спешит?

Данила обеспокоенно заворочался.

Они, конечно, не планировали пока детей, но если бы вдруг неожиданно случилось, то он бы точно был рад. Настаивать не мог, пока она молчала, понимал, насколько тяжело ей будет одной с ребенком, он-то постоянно на работе. Но и не отказался бы уж точно.

Но Лена ведь молчала. С чего Толик взял, что именно она не спешит заводить детей? Спросить или нет? Не спросить, будет мучиться до конца дня. Так день насмарку, и вечер обещал быть серым с усталой злобой. А тут еще недомолвки разные мозг вынесут.

Нет, надо спросить.

– Так она моей Тамарке сама говорила, – засопел виновато Толик, поворачивая скрипучий тарантас с проспекта за город. – Где-то они столкнулись в магазине, пошли кофе выпить в кафе. Разговорились за жизнь. Моя начала стонать, как все нынче дорого. А твоя в ответ – потому-то и потому детей не заводим. Данечка, говорит, все время на службе. Одной тяжело. Да и не по карману жить на одну зарплату мужа. Зарплаты-то той!..

Лучше бы уж не спрашивал. Лучше мучился бы неизвестностью, чем такими неприятными новостями. Леночка – его милая, молчаливая жена – стала говорить о таких сокровенных вещах с посторонним почти человеком?! Она же Тамарку ту раза три всего и видела за совместную жизнь с Данилой. Чего это вдруг стала говорить с ней о планах своих, обсуждать зарплату мужа.

– Ладно, проехали, – проговорил Данила, стараясь не показывать вида, насколько неожиданными и неприятными явились для него откровения супруги. – Что там по трупу?

– Труп женский. Молодая женщина, тридцати семи лет от роду. Но это не точно. Точных данных нет пока.

– Огнестрел, ножевое? – повторил свой вопрос Данила.

– Тоже не совсем понял. Нашли рыбаки в траве возле пруда. Участковый будто бы звонил, верещал, говорят, как баба. Трупа, что ли, ни разу не видал? – фыркнул Толик.

– Может, и не видал. Может, к погибшей чувства теплые питал. Может, родственница его. Может, просто нонсенс такая смерть для тех-то мест.

– Началось! – простонал Толик и засвистел тут же что-то себе под нос, давая понять, что разговор окончен.

Ни для кого в их оперотделе не было секретом, насколько плодовитым был Данила на версии. За минуту буквально с десяток наговорит. Вроде и неплохо, никому больше голову не надо ломать. Вроде и начальство такой его плодовистости радовалось. А в разработку пускать? А по городу, высунув язык, носиться? И девять-то из десяти непременно пустышкой окажутся, а то и все десять из десяти.

Данила придумывал дальше, они продолжали носиться с удвоенной скоростью, и история зачастую повторялась. Вывод? Вывод напрашивался сам собой – не надо спешить. Никогда не надо спешить и чего-то там придумывать, додумывать, сочинять. Жизнь, она ведь штука интересная, она сама все по местам своим расставит.

Что бегай, что не бегай, результат один…

Участковый встретил их у сельской управы. Китель был надет на клетчатую летнюю рубашку, без фуражки, в спортивных штанах и тапках на босу ногу.

– Совсем, что ли, охренел, так вырядился, Степаныч? – Толик покрутил головой. Участкового он знал давно, потому мог особо и не церемониться. – Сейчас начальство вдруг пожалует, а ты при маскараде таком!

– Не пожалует. Прокурорские и эксперты и те пока едут. Обстоятельства дела узнали и не спешат. Звонили, решили позавтракать где-то по пути, говорят, потом хрен получится. Вы первые приехали, – пахнуло на них густым стойким перегаром из открытого рта Степаныча.

– А что за обстоятельства? – Данила неприязненно покосился на участкового и не удержался от совета: – Ты китель бы снял, что ли.

– А что? – Степаныч вдруг зло прищурился. – Боишься честь мундира замараю?!

– Боюсь!

– А ты за мой мундир не парься, парень, – пожилой мужик вдруг начал застегивать китель на все пуговицы. – Я его уже хрен знает сколько лет ношу и не опозорил ни разу. Мзду не беру, с бандитами дружбу не вожу, уголовников не покрываю. А что выпил вчера, так полное право имею, выходной день у меня. И праздник к тому же, сынок приехал в отпуск.

– Так сними его тогда вообще! Чего как клоун-то, в самом деле, Степаныч! – заступился за Данилу Толик и начал стаскивать с покатых плеч участкового китель, к слову, идеально вычищенный и отутюженный. – Чем сынок-то занимается, Степаныч? Что-то ты мне о нем не говорил никогда.

– Сынок у меня в Москве большой начальник на заводе каком-то. – Степаныч послушно стоял, не шевелясь, позволил снять с себя китель, не воспротивился, когда Толик его в машину свою убрал. – Три года дома не был, все звонит только. Звонит, правда, каждый день, обижаться грех. Но повидаться-то охота, так ведь? Вчера вот приехал, сразу за стол. Как не выпить? Выпили, повспоминали, посмеялись…

– Опять выпили, – ехидно вставил Данила.

Что-то раздражало его сегодня все. И участковый этот помятый, и китель его старенький, выскобленный до идеального состояния. И деревня ему их не понравилась с первого взгляда. Как-то угрюмо все, безлюдно. Ни детворы, ни старушек возле сельпо. Время к полудню, а у них шторами окна занавешены. Даже кур, вечно барахтающихся в придорожной пыли, не видно.

– Да, опять выпили! – с обидой вскинулся Степаныч и покосился на Данилу. – Умный тоже! Вот погоди, сын твой подрастет да из дома уедет, посмотрю, как ты встречать его станешь. Сын или дочь?

– Что? – Данила вздрогнул от прикосновения сухих горячих пальцев Степаныча к своему локтю.

– Сын, говорю, у тебя или дочь?

Участковый смотрел на него внимательно и с сочувствием. И это вот самое сочувствие, непонятно чем вызванное, еще больше взбесило Данилу.

Чего, собственно, лезет? Чего надо-то? Сын у него или дочь, или нет вообще никого, какое ему дело-то?! А нету у него никого, нету, понятно!!! Зарплата у него небольшая, и дома его постоянно не бывает. Разве при таком положении вещей возможно заводить детей?! Что вы, боже упаси! При таком положении вещей дети – это роскошь! Непозволительная роскошь! Леночка так вот прямо и проговорила это в чужие уши, игнорируя собственного мужа.

Участковому из деревни с его крохотной заработной платой, десятком кур, теленком и тремя козами можно иметь сына. И даже выучить его возможно, не просто же так тот получил должность большого начальника на каком-то там заводе. Стало быть, высшее образование имеет. Папа выучил.

Участковому все можно, Даниле нет.

– Какая разница, кто у меня? – стряхнул он с себя пальцы Степаныча и процедил сквозь стиснутые зубы: – Оправданием для пьянки может послужить любой повод.

– Понятно… – пожевал сухими губами участковый и с опаской отступил на три шага.

– Чего понятно?!

– Нет у тебя детей, служивый. Нет и пока не предвидится, – вдруг брякнул Степаныч и тут же втянул голову в плечи. – Не обижайся, парень, но бездетных за версту видать. Носом я их чую, хоть он у меня сегодня и в табаке. Ладно… Идемте, что ли, на место…

Загрузка...