В столице я, сколько не искала, ничего не нашла, кроме сведений об уголовном процессе. Где же затерялись следы Всеволода Алексеевича Долгорукого? Может быть, в его родном городе? Еду в Питер.
Пасмурный, вечно холодный Ленинград. Подлетая на самолете к милому городу, я знала, что здесь непременно ждет нечто необычное.
Он не суетлив, как Москва, широкие проспекты теряются в туманной дымке, мелкий моросящий дождик омывает лицо и смывает грешные мысли. Сонный, умиротворенный город: Васильевский, Литейный, Дворцовая площадь, Кунсткамера и Марсово поле. Все такое родное, знакомое. Много километров исходила я по Ленинграду, знаю любой уголок. Возвратилась сюда через двадцать лет.
Петербург нисколько не изменился, люди такие же предельно вежливые, говорят «спасибо» и «пожалуйста». Всеволод Алексеевич Долгоруков, чувствую, был, истинным петербуржцем: деликатным, культурным, возвышенным, словно архитектура Растрелли. В Питере долго искала институт театра и кино – ЛГИТМИК, наконец обнаружила во дворе под аркой. Увидела и ужаснулась: я ошиблась – это не то! Полуразрушенное здание с облупившейся штукатуркой. Во дворе голодные кошки забираются с жадным воем в переполненные помойные баки. Внутри здание выглядело еще более жалко. Крыша провисает, куски штукатурки отваливаются, двери рассохлись, серые стены и потолки с разводами от дождевых бедствий, полы не знали краски лет двадцать. Это- российская альма-матер кино- и театральных муз?!
Приветливая профессор кафедры истории театра Наталья Борисовна Владимирова встретила коллегу радушно: напоила чаем с вареньем, подарила бесценный источник информации, предложила поступать в аспирантуру и пригласила в БДТ на аван-премьеру «Дома, где разбиваются сердца». Немного поскучала на премьере для «пап и мам», рядом зевали зрители. Со сдачи половина публики ушла. Я спрашивала себя: что такое творится с одним из лучших коллективов страны?!
На следующее утро отправилась на поиски в театральную библиотеку возле Исаакиевского собора, в зале открыла по совету профессора Н.Б. Владимировой рукопись В. Клинчина о провинциальных актерах. Внимательно изучив список сибирских актеров, наткнулась на прелюбопытную деталь. Некий Николай Иванович Ржевский дебютировал в Красноярске в 1879 году, как раз тогда, когда приехала труппа сибирского товарищества. Постой, ведь Никс сообщает, что он впервые вступил на сцену в Красноярске. Выходит, что Никс и есть – Николай Иванович Ржевский?!
Этого не может быть! Но антрепренера Ржевского не существовало, совершенно точно. Всех сибирских антрепренеров могу по пальцам пересчитать! Здесь какая-то путаница!
На улице мелкий противный дождик, перемешанный с холодным снегом, колол глаза. Я брела по набережной Мойки и взволнованно курила. Неужели Никс есть известный сибирский актер Ржевский, тот, который с труппой Г.Федотовой гастролировал в 1898 году в Красноярске? Ведь ранее в нашем местном краеведческом музее сотни раз видела афишу: драма «Цепи» Сумбатова-Южина в исполнении труппы Федотовой! Но какой же Ржевский – антрепренер? Ничего не понимаю!
Решила проконсультироваться у единственного знатока сибирских театральных деятелей прошлого века – Ирины Федоровны Петровской. Позвонила ученой даме, она любезно согласилась меня принять.
Профессор Ира Петровская жила почти на окраине Петербурга, в доме, соседнем с тем, где проживал академик Д.С. Лихачев. Мне открыла дверь крашенная в бордовый цвет энергичная дама. Я считала госпожу Петровскую уже исторической реликвией, а она такая живая! Девяностолетняя мадам с моего позволения легла на кушетку, сидеть ей все же не по силам. Кольнула зорким взглядом.
– Чем могу быть полезной?
Подала ей свою рукопись о сибирских критиках. Она внимательно прочитала.
– Очень интересно.
– Не знаете ли вы что-нибудь о Всеволоде Сибирском?
Ответ был отрицательный.
– Не подозреваете ли вы, кто такой Никс?
– Нет…увы… ничем не могу помочь…
Мадам Петровская давно забыла о сибирских критиках, она изобрела новую науку – источникографию и увлекалась теперь ею. Провинциалка почувствовала себя студенткой пред сторгим взглядом профессора.
– Жаль, у меня не осталось моей старой книги, а то бы подарила, – старушка забралась на стул и рылась на антресолях. Но стоять ей было очень неудобно, поэтому гостья сменила ее на стуле и увлеченно копалась в книжных залежах. Исследовательница подарила мне свою брошюру по источниковедению и только что вышедшую из печати автобиографическую книгу.Ушла следопытка от профессорши без каких-либо новых сведений о любимом герое, зато с приятными воспоминаниями.
Ах, мои милые петербуржцы – добрые, щедрые, замечательные люди! Как я вас люблю! Вот и к Всеволоду Долгорукову меня тянет.
Увы! – в столице не осталось следа от этого загадочного человека. В Петербурге была его первая жизнь, а вторая – в дикой Сибири, в Томске он стал заметным общественным деятелем, много печатался. Значит, вся информация там, в Сибири. Прощай, мокрый осеннее-весенний Петербург! Возвращаюсь домой.