В Барнауле царила золотая осень. Стоял ноябрь. В Красноярске холодно, лежит снег, а на Алтае пригревало, жизнерадостные студентки бегали, сверкая голыми коленками. Ласковое солнышко пронзало ветви взгрустнувших тополей, густо насаженных вдоль узеньких тесных улочек. В тени деревьев примостились уютные кафе. На столах в стаканчиках стояли цветы и салфетки. За столами торопливые бизнесмены обедали чашкой кофе с ароматными беляшами, томились взглядами парочки. У этого города особенная аура. Чувствуется близость гор, особый алтайский воздух. Бесконечные аллеи от начала до конца улиц, красные кусты барбариса и кизила. В центре: город-музей – деревянные особняки, купеческое собрание. Администрация разрешила откупить центр бизнесменам с тем, чтобы они реставрировали старинные дома. Теперь здесь – красивейший район города, уголок прежних сибирских Афин.
Вдыхая запах крепкого кофе, примостившись за столиком, я с любопытством взирала на суетливых, говорливых, словно воробьи, студентов, белокурых матрон, выходящих из учреждений, на мужчин с газетами под мышкой, улыбающихся старичков-велосипедистов. «Какой жизнерадостный, юный город», – думала я, и отчего-то замирало сердце. Неторопливость, умиротворенность успокаивали, завораживали. Мысли переносились в восьмидесятые годы девятнадцатого века…
Николай Иванович слыл большим оригиналом. Он писал стихи, рассказы, повести, драмы, даже водевили, и ставил их на сцене барнаульского городского театра. Публика не первый год знакома с этим актером-резонером и с удовольствием посещала представления. Хотя шли пьесы под псевдонимом, для зрителей не составляло труда догадаться, кто под ним скрывается: Николай Иванович Зиновьев, красивый стройный мужчина сорока пяти лет, тайная мечта всех дам местного общества, антрепренер городского театра. Впрочем, тот предпочитал, чтобы его называли распорядителем товарищества. Разница вроде бы незаметна, однако большее внушает доверие слово «распорядитель», нежели подозрительное «антрепренер». Как сочинитель, Зиновьев, отлично это понимал.
Барнаульская антреприза начиналась банально. Весной 1893 года актеры сбежали из Красноярска от неудачливого антрепренера Курчаева, другие – от прогоревшего в Енисейске Ярославцева-Сибиряка, и все с радостью согласились на предложение актера создать сосьете и всем вместе отправиться на Алтай. Будь что будет, им терять нечего!
Собрав нехитрые пожитки, поплыли по реке, доверив судьбу давнему знакомому. Многие были наслышаны о его прошлых успехах в качестве распорядителя сибирского товарищества: там, по слухам, пайщики выиграли восемь рублей на марку! Даст бог, счастье улыбнется, и сейчас не останемся без куска хлеба! – думали прогоревшие артисты и вступали в товарищество.
Барнаул встретил лицедеев с радостью. Здесь давно не было профессиональных артистов, а любительские спектакли зело прискучили. Как не прелестны дамы и не представительны купеческие сынки, все же лучше видеть на сцене профессиональных артистов, многие из которых, по слухам, выпускники театральных школ. В сосьете декорации и костюмы более-менее приличные.
С нетерпением ждали обыватели первых представлений. Многие помнили Зиновьева еще молодым актером. До сих пор он не потерял очарования, хотя и стал значительно старше, перешел с ролей молодых любовников на драматических резонеров. «Ах, душка Николай Иванович!» – барышни посылали томные взгляды из-под вееров на кудрявого импозантного мужчину. Зиновьев за двадцать лет на сцене весьма преуспел в различных ролях, выступал в противоположных амплуа. В «Василисе Мелентьеве» с пафосом исполнял роль Данилы. К тому же актер обладал многими талантами: играл на скрипке, пел звонким тенором в водевилях. Говорили, будто игре на инструменте учился в Петербургской консерватории у самого Горина. Интересен он был даже в роли бродяги. Дебют пьесы собственного сочинения под названием «В водовороте» состоялся в Барнауле, драма с уголовным сюжетом сделала большие сборы. Особенно нравилась публике последняя сцена, когда на суде бродяга раскаивается в совершенном мошенничестве. Как жалостливо просил он прощения у сестры, жены, матери! Игра актера трогала, зрители вытирали слезинки.
Артист умел развлечь дам на вечерах в коммерческом собрании, сделать изысканный комплимент, поддержать разговор о новинках оперной музыки, о модном романе Эмиля Золя или Оноре де Бальзака. О чем только не осведомлен любезный светский человек: о своих путешествиях по Сибири, о московских и петербургских актрисах, о нравах высшего общества, о столичной элите и о диких хакасах! С ним так интересно!
Еще одно неоценимое достоинство имел Николай Иванович: он безукоризненно одевался, и не находилось лучшего советчика для дам по вопросам парижской моды. Импресарио советовал дочерям инженеров, какие шляпы выписывать из-за границы, у кого из столичных портных шить платья. Словом, артист совершенно очаровал высшее барнаульское общество. Чтобы поддержать круг господина Зиновьева, милые дамы вместе с мужьями участвовали в благотворительных вечерах в пользу антрепризы. А когда не хватало какого-нибудь сюжета, сами принимали участие в спектаклях. Разве в силах отказать дамы господину – антрепренеру? Три года блаженствования, полные сборы и прибыль восемь рублей на марку, – итоги деятельности товарищества Зиновьева в алтайском уездном городе.
«Мы в проекте начали с Барнаула, города замечательно театрального и в то время населенного почти исключительно горными инженерами и их семействами. Когда-то город этот представлялся выдающимся по богатству своих обитателей и едва ли не самым интересным городом в Сибири в художественном отношении. Достаточно сказать, что многие из горных инженеров не только были сами выдающиеся любители-актеры, но из их семей вышли такие титаны, как В.А. Каратыгин, В.В. Самойлов и некоторые другие.
Вообще горный институт как-то особенно тяготел к русскому театру».
Подъезжая к Барнаулу, я вспоминала эти слова из статьи начала ХХ века. Не знала я: все ниточки сходятся в этом затерянном в горах городке, когда-то процветавшем и прозванном сибирскими Афинами. Не знала: здесь найду разгадку героя, образ которого преследовал меня много лет.
Я приехала в Барнаул в творческую командировку от Красноярского драматического театра. В то время я исследовала сибирскую антрепризу в Х1Х веке. Первым делом явилась в драматический театр.
Барнаульский областной театр расположен в центре города, в стереотипной постройке восьмидесятых годов. Хотя снабжение почти как в самодеятельности, а работники перебиваются на крохотную зарплату, но не сдаются: что-то творят. В этом театре работает подвижница, заведующая литературной частью Ирина Николаевна Свободная. Десять лет собирает материал по истории сибирских театров. «Еще одна сумасшедшая», как ее называют коллеги. (Вторая «сумасшедшая» – это я). Пути господни привели меня к завлиту Барнаульского театра, она тоже занималась антрепризой за Уралом.
С первых минут мы нашли общий язык. Ее интересовал тот же герой, что и меня – Николай Зиновьев, председатель актерского товарищества в 1893-1896 годах. К сожалению, она почти ничего об искомом персонаже не знала, но поделилась тем, что имела: афишами товарищества и выпиской из «Словаря сценических деятелей». И тут- хотите верьте, хотите нет – во мне проснулась ревность, ведь я уже страстно любила моего героя – актера прошлого века Николая Зиновьева.
Несколько лет до этого путешествия, я работала над дипломом и в красноярской городской библиотеке читала в журнале «Сибирский наблюдатель» за 1897/98 год статьи о томских труппах. Рецензент подробно разбирал музыкальные спектакли. Тогда меня поразили компетентность, грамотность, корректность, с которой автор отнесся к спектаклям, честно говоря, слабой труппы. Он писал с любовью, даже нежностью к несчастным артистам: осторожно характеризовал голоса певцов, манеру игры, анализировал спектакль обстоятельно, благожелательно, с пониманием относился к убогим декорациям и костюмам, не обходил теплыми словами самого незначительного персонажа. В то время авторы беспощадно громили даже признанных актеров, а провинциальных комедиантов разносили в пух и прах. А у этого все наоборот. Меня также приятно удивили художественные достоинства, стиль рецензий. Кто критик? – удивленно спрашивала я себя. Подписано: Вс. Сибирский.
Дотошно, от корки до корки, просмотрела два номера «Сибирского наблюдателя», которые имелись в библиотеке. Наткнулась на загадочное стихотворение этого автора, Вс. Сибирского.
«Юность прожита и горечи много,
Чем нам ее усладить?
Близок конец – и в тумане дорога,
поздно, хоть и стали б спешить.
Но на пороге у вечности стоя,
Все же сказать можем мы:
Не было б в прошлом повсюду затишья,
жизнью кипели умы,
светлых стремлений исполнены смело,
с злобой вступали в борьбу,
и отдавались борьбе той всецело,
не уподобясь рабу».
За что так страдал писатель? Я почувствовала неодолимое желание узнать. Вскоре установила настоящее имя писателя – Всеволод Алексеевич Долгоруков, издатель и редактор этого журнала. Писатель и издатель в одном лице – это обычная практика конца девятнадцатого – начала двадцатого веков.
Итак, критик Вс. Сибирский – Всеволод Долгоруков. Не из древнего ли рода князей Долгоруких? Потомок Рюриковичей, продолжатель царской фамилии. Неужели из этого славного рода? Быть того не может… Фантастика! Но каким образом московский аристократ оказался в далеком заснеженном Томске? Интересно.
Я бросилась к энциклопедиям, однако ни у Брокгауза-Эфрона, ни в Большой Советской, ни в Сибирской литературной – о Всеволоде Долгоруком, писателе и издателе не нашла ничего. Это показалось мне странным: издатель журнала, который выпускался целое десятилетие – не замечен?!
Что-то тут не то! Не так много в период конца девятнадцатого – начала двадцатого века выходило на сибирской территории журналов, не так много было профессиональных журналистов и издателей, их можно перечесть по пальцам. Нутром я чувствовала захватывающую историю. Время показало мою правоту: сюжет моих поисков оказался лихо закрученным и увлекательным.
Порою кажется, что любовь – только плод твоей фантазии, а любимый – фантом, придуманный от скуки, для забавы. Наивысшие проявления любви во все времена – к предмету безнадежно недоступному. Мой роман к лицу, удаленному от меня на сто с лишним лет, космический. Обожаю этого человека не меньше, чем если бы он был наш современник.
Началась эта невероятная история пятнадцать лет назад в Томске. В этом сибирском городе всегда совершались чудеса. В нем загадочно перепутаны улочки, и может заблудиться даже абориген. Здесь жили святые, а нищие в мгновение ока превращались в миллионеров. Город науки и искусств, интеллигенции. Город мудрых, честных, открытых людей. Город вечно юный, город влюбленных. В парке Горького все скамейки заняты, а на улицах без стеснения целуются парочки. Только здесь могла родиться небывалая история космической любви.
Не верите? Я и сама не верю. «Ах, если б знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Из какого сора вырос мой роман? Из предчувствий, предопределений, намеков и знаков.
Первый знак явился мне в Томске, когда я стояла на месте бывшего старого здания городского театра, который разобрали на дрова в 1880-х годах, а ныне на том месте красовалось белое-пребелое здание старинного университета. Стояла, как богатырь на распутье и думала: а не поступить ли мне в оный университет на филологический факультет? Это было началом долгого двадцатилетнего пути к моему возлюбленному.
Второй знак был дан спустя 15 лет, в Красноярске. Тогда я узнала имя моего будущего возлюбленного.
Долгий путь прошла я к раскрытию тайны, пережила детективную историю с крутыми поворотами, разлуками, встречами, разочарованиями. Я изъездила полстраны, познакомилась с десятками добрых, увлеченных театром людей. Они помогли раскрыть загадку писателя Всеволода Сибирского.
Но тогда, в 1997 году, сидя в красноярской городской библиотеке, готовясь к диплому по теме "Феномен сибирской театральной критики 19 века", я ни о чем таком лихом не подозревала.