Занавеска с шумом отодвинулась, и за ней оказалась Солетт, которая подозрительно смотрела на Петру. Петра была рада, что инстинктивно схватила четки и выглядела так, будто молилась. Она последовала за молодой женщиной на кухню, неся догоравшую свечу. Петра поставила свечу рядом с другой, и в их свете комната выглядела гораздо веселее. На столе лежал кусок желтого сыра рядом с зернистым хлебом.
Мадам Гулар сидела в кресле во главе стола лицом к огню и жестом показала Петре сесть на скамью слева от нее. Жиззи села на другую скамью, вид у нее был встревоженный. Петра улыбнулась Жиззи, но та не отреагировала.
Старуха разлила похлебку в миски, которые Солетт поставила на стол, подав первую матери, а вторую Петре. Петра поблагодарила ее, но запах варева был неаппетитный. Возможно, мясная кость, варившаяся в похлебке, была далеко не первой свежести. Возможно, повариха переусердствовала с травами, стараясь замаскировать неприятный запах. Возможно, старуха просто потеряла обоняние. В похлебке определенно было слишком много шалфея, травы, которую, по мнению Петры, следовало использовать очень умеренно, но никто другой не выказал никаких возражений.
Когда суп был подан, Солетт помогла бабушке, которая сильно хромала, добраться до пустого стула напротив мадам Гулар, и села рядом с сестрой.
– Может быть, вы прочтете молитву, сестра.
Слова мадам Гулар оторвали Петру от ее мыслей. Петра прочла короткую благодарственную молитву за еду, а также попросила Господа благословить этот дом, потому что им определенно это было нужно. Все взяли деревянные ложки и приступили к еде.
Петра отправила в рот ложку и заставила себя сделать глоток. Должно быть, там был целый куст шалфея, заглушавший неприятный вкус. Она только помешивала ложкой суп, в то время как остальные ели с явным удовольствием.
– Ешьте, ешьте! – проскрипела старуха, продемонстрировав несколько длинных почерневших зубов.
Петра снова посмотрела на похлебку, готовясь заставить себя принять это как наказание, но тут вдруг увидела в похлебке зубок чеснока. Она вспомнила несчастную сестру из монастыря.
– О! Здесь есть чеснок?
– Конечно, – ответила старуха. – Какой же суп без чеснока?
– Да-да, но понимаете, я не могу есть чеснок. У меня от него желудок болит.
– От чеснока? – с сомнением переспросила мадам Гулар. – Как можно заболеть от чеснока? Ешьте, сестра.
Это прозвучало как приказ, но Петра отложила ложку и почувствовала на себе недружелюбный взгляд мадам Гулар.
– Правда, – сказала она, вспоминая страдания сестры Беаты. – У меня от чеснока начинаются ужасные спазмы и дурно пахнущие газы. Вы не захотите, чтобы я была в доме, если я съем это.
После напряженного минутного размышления мадам Гулар показала на сыр и хлеб.
– Тогда ешьте это, сестра.
Петра поблагодарила ее, отрезала ломоть хлеба и клинообразный кусок сыра. Хлеб был грубый, сыр слишком острый, но она готова была наброситься на них. Когда подали грушевый сидр, Петра сделала большой глоток.
Атмосфера немного разрядилась, но, если не считать ее благодарностей, все ели в полном молчании. Было ясно, что так они делают всегда, да и в монастыре трапезы проходили в тишине. Но Петре хотелось поговорить. Она не знала, как долго семья может просидеть в молчании.
– Пожалуйста, простите меня, – заговорила Петра. – Даже такое малое количество супа растревожило мои внутренности. Я пойду в свою комнату.
Лицо мадам Гулар было каменным, когда она сказала:
– Туалет во дворе, но там очень грязно. Жиззи, дай святой сестре горшок.
Жиззи взяла с полки большой горшок и сунула его в руки Петры. Петра поблагодарила ее.
– Доброй ночи, и благослови Господь вас всех. – Она удалилась.
Оказавшись за занавеской, Петра осознала, что у нее нет света, но ей не хотелось возвращаться. Небо, видимо, немного прояснилось, и проблески лунного света позволили ей пробраться мимо кровати к ее грязной клетушке. Кто где спит? Месье и мадам Гулар в большой постели, бабушка и дочери за занавесками? Возможно, у них еще были сыновья.
Она поставила горшок на пол и, вздохнув, снова подошла к окну. Луна немного освещала пейзаж, однако ночной воздух был насыщен влагой. Она больше не будет смотреть в сторону костра. Негодяй воспримет это как поощрение.
Перед поездкой Петра изучала карты. Леди Содуэрт потребовалось бы два дня, чтобы добраться из Аббевиля в Булонь, но туда можно доехать за один день, если они выедут рано и будут ехать без остановок. Пакетбот в Англию отплывает вечером. Она может быть в Англии уже послезавтра, если Господь хоть раз будет добр к ней. Тогда ей останется только найти отца.
Она знала, где находятся его многочисленные дома, но не знала, где он сам сейчас. Он был важным человеком при дворе, так что она предположила, что он там, где двор, но теперь оказалось, что это может быть не так. Сначала она отправится в его лондонский дом, а потом в тот, что в Гемпшире.
Если она найдет его, всегда существует риск, что отец не признает ее. Мать была твердо уверена, что такого не случится, но со временем Петра стала в этом сомневаться. Мать была больна, в отчаянии и думала о человеке, которого знала больше двадцати лет назад. Единственным доказательством, которое Петра могла предъявить ему, было письмо от ее матери и рисунок – рисунок глаза.
Мать объясняла, что такие картинки в те времена были высшей степенью романтизма, особенно в вихре тайн венецианского маскарада. Художники сидели на улицах, готовые на месте выполнить подобные миниатюры, иногда позирующий даже не снимал маску. Мать была уверена, что лорд Графтон помнит ее, однако Петра в этом очень сомневалась. Молодой английский лорд, путешествующий по Италии. Сколько любовных связей у него было? О скольких он помнил спустя несколько недель, не говоря уже десятилетий?
А если даже он и помнил, если поверит в ее историю, с какой стати он должен с распростертыми объятиями принять незаконнорожденную дочь? Петра вздохнула. Ведь это была ее единственная надежда. Ее брат теперь был главой семьи и не желал ее знать. Второй брат и сестры боялись вызвать его недовольство, а когда Чезаре открыл им тайну ее рождения, использовали это как предлог игнорировать мольбы ее матери. Семья матери, находившаяся в далекой Австрии, впала в немилость и не имела возможности вмешаться.
Что до аристократического Милана, Петра была с Лудо недостаточно осмотрительна, поэтому, когда Чезаре распустил слух, будто она не родная дочь его отца, все сочли, что быть признанной любовницей графа ди Пуриери совсем не плохая судьба для такой, как Петра. Никто не хотел раздражать Морчини, семью Лудо, и меньше всех Чезаре. Он мог быть теперь графом ди Бальдино, но ему нужен был союз с Морчини, чтобы осуществить свои амбиции.
Политика, политика. Петра убеждала мать, что политика и амбиции мужчин могут испортить ей жизнь, но мать ничего не могла сделать. Она сама по политическим мотивам вышла замуж за иностранца, которого не любила.
Политика. В Англии тоже главное – политика, а уж для ее отца – тем более. Если он примет Петру, не увидит ли он в ней всего лишь новую пешку в его играх? Может ли Лудо быть настолько влиятелен, что это найдет отклик даже в Англии? Австрия управляла Миланом и в последней войне была врагом Британии, поэтому Петра надеялась, что нет. Но не посмотрят ли на нее как на врага?
Даже сознавая все эти проблемы, она была уверена, что, если ее план провалится, она сможет найти место в монастыре и принять постриг. Она готова на все, только бы не стать шлюхой Лудовико.
Теперь это невозможно, и ее наверняка преследует Варци. А это означает, что она подвергает Робина и его людей опасности.
Ей вспомнился тот детский стишок.
Кто убил малиновку?
– Я, – сказал воробей, —
Моим луком и стрелой.
Это я убил малиновку.
Петра дрожала от напряжения и усталости, у нее слипались глаза, но она знала, что не уснет в этой грязной постели. Где угодно, только не здесь.
Петра отколола головную накидку от чепца, завернув булавки для сохранности в серую ткань, и огляделась, куда бы это положить. Ей не понравилась ни одна из поверхностей, поэтому она засунула ее под свой пояс, вспомнив о платке святой Вероники. Возможно, завтра вечером она сможет постирать его.
Ей хотелось снять пояс и висевшую на нем сумку, но их тоже некуда было положить. Она вспомнила, что оставила свой мешочек с мылом и зубной щеткой в кухне вместе с чистой одеждой. Она не собиралась возвращаться туда за ними, да и какой в этом смысл? Ей все равно не предложили воды для умывания.
Петра закуталась в плащ и легла на кровать, не снимая сандалии. Затем прочла молитву против блох и попыталась уснуть.
Ее разум возражал. Что же так поразило ее за столом?
«Прекрати это, Петра. Атмосфера здесь странная потому, что бедным женщинам страшно без своих мужчин».
Она вдруг резко села в постели. Их мужчины! В этот вечер, когда за столом сидело пять человек, свободным оставалось только одно место. Может быть, в семье был единственный мужчина – месье Гулар? Нет, их могло быть двое, сын занимал бы ее место на скамье.
Какова бы ни была правда, мужчина в доме сидел бы во главе стола. Но когда он был дома, где сидела старуха? Петра сомневалась, что она могла бы забраться на одну из скамей. И трудно себе представить, что мадам Гулар опустилась бы до того, чтобы сидеть на скамье.
Правда заключалась в том, что здесь не было мужчин. Одни женщины, бедняжки, что объясняло их бедность и страх. Возможно, Робин будет особенно щедр к ним завтра.
Петру разбудили приглушенные голоса. Неужели уже утро? Нет, еще темно.
С кухни доносились голоса, так что она, видимо, задремала всего на несколько минут. Петра свернулась калачиком под плащом и попыталась снова заснуть, но голоса мешали. Она перевернулась на спину, жалея, что не может пойти туда и приказать им замолчать.
Может быть, это молодые женщины делятся секретами или мадам Гулар жалуется своей матери на визит монашки, которая не ест чеснока и хочет спать при открытом окне? Петра натянула капюшон на уши, чтобы ничего не слышать, но мозг лихорадочно работал. А внутренний голос нашептывал, что что-то в этих голосах не так, что есть в них что-то подозрительное.
Ворча на себя, она встала и подошла к занавеске. Отодвинула ее на дюйм, и голоса стали чуть громче, но слов разобрать она не смогла. В комнате за занавеской было темно, но по краям просачивалось немного света. Большая кровать пустовала. Неужели они до сих пор на ногах?
«Они имеют право сидеть у своего очага и разговаривать, – сказала она себе. – Ложись спать». Но она не могла. Приготовив объяснение, что ей нужны ее вещи, она выскользнула из спальни и подошла к левой занавешенной арке.
– Одна из вас должна убедиться, что они… – Петра не поняла последнего слова, но узнала хриплый голос старухи.
– Конечно, они уже. – Это, должно быть, Солетт. – Там было достаточно… – опять неизвестное слово, – чтобы они проспали неделю.
У Петры перехватило дыхание. «Они» могло относиться только к мужчинам. Они дали им что-то вроде снотворного?
Она не была одурманена, но съела всего ложку этого странного супа. Все за столом ели из одного котелка, но старуха разлила его в миски, а Солетт принесла их. Могли они добавить что-то в миску, которую подали ей?
Что-то из того мешочка?
Но зачем? Возможно, они хотели, чтобы мужчины крепко спали ночью, но это не объясняло их теперешний разговор. Сейчас говорила мадам Гулар, быстро и тихо, с таким сильным акцентом, что Петра не могла понять ни слова, но звучало это неприятно.
«Думай, Петра, думай!»
Она вспомнила настойчивые вопросы о богатстве Робина. Он говорил, что французы считают, будто все англичане сделаны из золота. Женщина упоминала ошейник Кокетки. Могли ли эти нищие женщины решить, что им в руки упало сокровище, и планировали украсть его у спящих людей? Они наверняка сошли с ума. Завтра кража обнаружится, и как только они доберутся до следующего города…
Но им не позволят добраться до следующего города.
«Святой Петр, помоги нам!» Это казалось невероятным, но Петра слышала, что путешественники бесследно исчезают. Она на нетвердых ногах вернулась в свою комнатушку, изо всех сил стараясь думать, борясь с колотящимся сердцем. Если сонное зелье было в супе, женщины знали, что она съела очень мало. Они знают, что она поднимет тревогу, если что-то случится с ее спутниками.
Но им не понадобилось бы одурманивать ее, чтобы убить, – три крепких женщины против одной, да еще старуха может помочь, если понадобится. Петра нащупала в своей сумке кинжал, но сомневалась, что сможет справиться с ними. С содроганием она вспомнила большой нож на столе, который так легко резал грубый хлеб и твердый сыр.
Святой Петр, помоги им всем!
Тут громкий крик чуть не заставил ее выпрыгнуть из кожи, но это всего лишь мадам Гулар кричала на Солетт, а Солетт кричала в ответ. Потом хлопнула дверь. Солетт в конце концов сделала то, чего от нее хотели, но явно никто из них не ждал, что мужчины могут не спать.
Или быть живыми?