Тут в гостиную заглянул Томас, о котором все забыли и который в дальней комнате всё это время занимался стульями.
А реставрация стульев, надо заметить, есть процесс крайне трудоёмкий. Томас аккуратно снял с сидения одного, потом второго стула старую кожу, убрал промятый ватин и обомлел… В углублении, сделанном в сидении, лежал плоский предмет, с которым он и поспешил в гостиную к миссис Трелони.
Все были потрясены: капитан бросился к Томасу, женщины поднялись со своих мест и застыли с юбками в руках, а дядя Джордж стал суетиться вокруг капитана, заглядывая то с правого, то с левого его бока. Потом он выхватил у капитана находку и поспешил к окну. Там он стал крутить находку, явно ничего не понимая, потому что это было настольное зеркало в оловянной рамке, которое стоит, если отогнуть сзади его ножку.
– Джордж, да дай же и нам посмотреть, в конце концов! – выговорила миссис Трелони и начала боком выбираться из-за стола.
Покрутив зеркало по-всякому, она понесла его к Сильвии, которая всё это время почему-то смотрела на капитана. Тот тоже подошёл к столу. Томас, забытый всеми, продолжал стоять в дверях.
– Ну, капитан, что вы об этом думаете? – нетерпеливо спросил дядя Джордж.
– Я думаю, что этот предмет сделал тот же мастер, который отлил подсвечники, – ответил капитан и попросил Томаса: – Посмотри!
Томас рассмотрел подсвечники, оглядел ещё раз зеркало и произнёс:
– Да, это явно одна рука, один и тот же мастер. Это видно и по сюжету. И там, и там изображены горгульи, а они по канону всегда сидели на храмах в виде водостоков и низвергали воду! А сами подсвечники – это просто чудо, что такое!
И опять все, как зачарованные, посмотрели на Томаса. Капитан взял со стола гобелен и задумчиво проговорил:
– А знаете, а ведь этот гобелен совсем не пустяк. Водопад же тоже низвергает воду.
И все оживились, а дядя Джордж даже приосанился от гордости, искоса на всех поглядывая.
Капитан спросил у хозяйки:
– Миссис Трелони, а откуда в вашей семье эти замечательные стулья?
– Ах, стулья! – та запнулась, вспоминая, и ответила: – Так ведь стулья достались нам после кончины матери покойного Джона, старой миссис Трелони.
И все опять посмотрели на дядю Джорджа, а капитан спросил:
– Мистер Трелони… А как происходила передача вам, трём братьям, этих «дурацких вещей» вашим батюшкой? И не было ли в комнате этих двух стульев?
– Джордж, вспоминай сейчас же! – воскликнула миссис Трелони, она, казалось, первая уловила мысль капитана. – Вспоминай немедленно, слышишь!
– А мне не надо вспоминать об этих стульях, – ответил тот, вдруг помрачнев. – Я и так всё прекрасно помню. На этих стульях в тот вечер сидели два моих старших брата, а я один стоял.
Джордж Трелони прекрасно помнил ещё одно унижение, которому его подверг отец перед смертью. Тот, посадив старшего Генри и среднего Джона на стулья из морёного дуба, стал рассказывать о сокровище, с усмешкой поглядывая на младшего стоящего сына. И в этом не было для Джорджа Трелони ничего нового. Он знал, что отец его не любит и им пренебрегает… Но разве он виноват, что получился таким маленьким и тщедушным? Тут претензия больше к отцу с матерью, что его такого родили, а скорее, к самому Создателю, что тот не потрудился сообразить сделать что-нибудь приличнее.
Сильвия тронула дядю Джорджа за руку, посмотрела ему нежно в глаза и спросила:
– Дядя, голубчик, а какие ещё предметы были в комнате? Что ты помнишь?
– Что я помню? – переспросил тот и начал говорить даже с каким-то воодушевлением: – Я ещё помню большой дубовый сундук. Его потом забрал к себе Джон.
– Ах, это верно тот сундук, что стоит в гостевой спальне! – Миссис Трелони всплеснула руками. – Мы складываем туда летние вещи!
Немедленно крикнули лакея Джима, и скоро сундук, вместе со всем содержимым, был доставлен в гостиную. Женщины принялись освобождать сундук от вещей. Дядя Джордж нервно ходил в стороне, капитан с Томасом стояли у окна. Наконец, сундук был готов для осмотра.
Это был основательный сундук, покрытый богатой резьбой-арабеской времён королей Тюдоров. И вдруг совершенно неожиданно из прихожей донёсся звон дверного колокольчика. Все замерли, глядя испуганно друг на друга. Вошёл дворецкий и доложил о Саре Уинлоу. Миссис Трелони, принимая невозмутимый вид, пошла встречать гостью.
Все засуетились. Бесчисленное содержимое сундука и «дурацкие вещи» стали опять запихивать в сундук – содержимое запихиваться не хотело. Наконец, крышку сундука захлопнули, и на неё, для верности, сел дядя Джордж, раскрасневшийся, с лихорадочно блестящими глазами.
Тут в гостиной появилась явно взволнованная миссис Уинлоу. Она подняла брови над круглыми глазами и сказала высоким голосом:
– Ах, господа, вы ничего ещё не знаете! Сегодня ночью в своём доме была убита Меган Белью!
****
Миссис Уинлоу обвела собравшихся тёмными глазами, пытаясь прочесть в их лицах эффект от своей новости.
Потом, заметив сундук с сидящим на нём взбудораженным мистером Трелони, она от удивления спросила прямо:
– А чем вы тут занимаетесь?
– Да вот я хочу отдать молодому человеку сундук для реставрации, – выдавила миссис Трелони через силу и приказала: – Томас, вы можете идти.
– И заберите с собой сундук! – поспешно проговорил дядя Джордж.
Он вскочил. Тотчас же все зашевелились: Сильвия подошла к гостье, а Томас с капитаном понесли сундук вон. Дядя Джордж сначала, было, потянулся за ними, потом повернул назад, успев многозначительно посмотреть на Томаса, который пятился задом в двери.
Когда друзья втащили сундук в мастерскую, Томас посмотрел на капитана и ахнул:
– Дэн, да на тебе лица нет! Что с тобой?
– Подожди, – выдавил тот и упал в кресло.
Капитан был просто убит.
Услышав о смерти миссис Белью, он ощутил сильное и острое чувство, похожее на вину, полоснувшую его как ножом… Если бы он в тот вечер был с Меган, она бы не умерла… Меган, нежная, страстная Меган. Такая очаровательная, такая манящая! Если бы он был с ней! Но он не пошёл, неизвестно почему не пошёл, хотя всё тело его стремилось к ней, жаждало её… Да, конечно, у него не было времени, у него не было ни секунды свободной, но он ведь сразу решил, что не пойдёт, даже не колебался ни минуты, хотя раньше также ни минуты не колебался, что пойдёт, и будь у него побольше настойчивости, он мог бы отыскать возможность и найти это время! Но он не отыскал.
Ах, если бы он только знал!.. Если бы он только знал!..
Томас занялся обтяжкой второго стула, методически накручивая петли и вытягивая иглу. Он ничего не спрашивал у друга, только иногда искоса посматривал в его сторону. Капитан ссутулился, наклонился вперёд, спрятав лицо в ладонях.
Наконец, он встал и растянул губы в улыбке, словно за время сидения в кресле у него парализовало лицевые мускулы. Выговорил:
– А что, Том, не пойти ли нам домой? Надо только отдать миссис Трелони все её вещи.
Тут в комнату вошла хозяйка и запричитала:
– Ах, в какое страшное время мы живём! Я сейчас вам расскажу, что сообщила Сара Уинлоу… Она узнала от констебля Эбони.
– Не надо, миссис Трелони, – остановил её капитан. – Уже поздно и вы, наверное, устали… Я сам завтра поговорю с констеблем. А сейчас давайте подумаем, куда мы сложим все вещи.
Миссис Трелони замолчала, поджав губы.
– Мы уже обсуждали это с Джорджем, – сказала она. – Пусть все вещи так в сундуке и останутся. Он тяжёлый, его так просто не унести. А поставить сундук надо ко мне в спальню – я сплю чутко.
Капитан согласился, и они с Томасом, не прощаясь больше ни с кем, пошли к себе на корабль. А миссис Трелони подумала, что мужчины, даже самые лучшие из них – ужасно бесчувственные существа. Ну, просто ужасно!.. Даже не узнать подробностей смерти миссис Белью!..
Но мы-то с вами знаем, дорогой читатель, что это не так.
Просто, как писали великие умы ХVIII века, «всё, что нам кажется холодным, лишь менее тёпло, чем наши органы чувств».
****
Ночью капитану приснился совсем короткий сон, что он тонет в морской пучине цвета глаз Сильвии Трелони.
Это он, даже находясь в смертной, мучительной тоске, почему-то знал совершенно определённо. Он чувствовал, что тонет, даже с каким-то нестерпимым, болезненным наслаждением чувствовал, но не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, да и не хотел этого делать почему-то. Вода затягивала его, обволакивая, вбирая в себя, и была она тёмная, бездонная и манящая…
В ужасе он проснулся: для моряка тонуть во сне – это что-то особенное. Он сел на койке, тяжело дыша, и сидел какое-то время, стараясь прийти в себя. Сердце колотись, как загнанное.
На следующее утро, даже не позавтракав, капитан пошёл разыскивать констебля Эбони. Настроен он был решительно – как обычно, а не так, как вчера.
Все последние годы своей недолгой жизни капитан сражался с невзгодами с отчаянной весёлостью, как бы говоря судьбе: «А-а, теперь ещё и это». Давно прошло то время, когда он, будучи юнцом, заламывал руки при всякой обиде или насмешке Фортуны, думая, что так жестоко жизнь обращается только с ним одним.
Нет, жизнь такая была у всех, и бесплатных пудингов ни у кого не было, это он знал теперь точно… Теперь он только хлопал себя по ляжкам, хмыкал и улыбался, отчего у него ещё резче проступали жёсткие складки у рта, а весь он становился, как бы «кусачее»… «Не-ет, – думал капитан, – его теперь так просто не прошибёшь».
Этим же утром к Сильвии пришла её подруга Мэри Уинлоу, и они сели за декупаж.
Эта техника декорирования мебели и других предметов обихода, дорогой читатель, в эпоху рококо была очень популярна, наряду с вышиванием, среди юных девушек и даже дам. Страсть к вырезанию была такой пылкой, что мастерские специально производили гравюры на бумаге. Сюжеты гравюр были самые разнообразные – от дальневосточных пагод и гуляющих японских красавиц до цветов, херувимов, музыкальных инструментов и гирлянд.
Сейчас юные подруги трудились над шкатулками. Они вырезали ножничками картинки из бумаги и приклеивали их на основу. Гравюра Сильвии была с типично японским сюжетом «цветы и птицы»: над ветками распускающейся сливы невесомо порхали миниатюрные птички. Мисс Мэри понравилась пасторальная тема: грациозные пастушки пасли овечек, нежных и белых, как весенние облачка.
Работа была кропотливая. Иногда девушки спрашивали что-то друг у друга, одалживали кисточку, шутили. Но надо сказать, что смеялась больше, почему-то, мисс Мэри, и её довольно заурядному лицу улыбка добавляла пикантности: девушка была очаровательна своею юностью.
– Нет, ты только посмотри, Сильвия, что за чудо эта овечка! – сказала Мэри и подняла восхищённо тонкие брови, что сделало её саму похожей на маленькую пастушку. – У неё такая мордочка, что хочется смеяться!
– А мне больше нравится моя птица, та, что летит за бабочкой, – ответила Сильвия, она была бледна по обыкновению, что, впрочем, делало её ещё интереснее.
Мэри покосилась на работу подруги и согласилась:
– Да, хорошенькая птичка. И та, что сидит на ветке – тоже славная…
– Мэри, подай мне тот лист, что рядом с тобой, – попросила Сильвия.
– Возьми, дорогая, – ответила ей Мэри и продолжила в увлечении. – Как жаль, что мужчинам не нравится декупаж, и что им занимаются исключительно только девушки… Мужчины, наверное, в этом просто ничего не понимают.
– Настоящие мужчины, я думаю, понимают, – ответила Сильвия.
Мэри сосредоточенно приглаживала юбку пастушке.
– А ты не знаешь, сколько лет капитану Линчу? – вдруг спросила она.
– А причём здесь капитан Линч? – воскликнула Сильвия, и её голос неожиданно стал ледяным и звенящим.
Юная Мэри обмерла. Она откинулась на спинку стула, открыла рот, силясь ответить хоть что-то, но ничего не могла, как назло, придумать. Её лицо залилось краской: все любят разгадывать других, но никто не любит быть разгаданной. Бедняжка Мэри не заметила, как выдала себя, потому что с самых похорон она только и думала, что о голубых глазах капитана Линча.
Конец дня был безнадёжно испорчен: девушки удручённо молчали. Расстроенная Мэри не осталась на чай и вскоре ушла. Сильвия её не задерживала. У неё ныло сердце и хотелось с кем-то перемолвиться словом. За чаем миссис Трелони, не замечая состояния дочери, всё говорила и говорила, как всегда, впрочем, о чём-то своём. Сильвия её почти не слушала и отвечала невпопад. Пикантная нижняя губка девушки выдавалась вперёд всё больше и больше, на щеках появился лихорадочный румянец.
Дворецкий Диллон, пришедший проверить, не нужно ли чего господам, исподтишка покосился на Сильвию и, сжав губы, чинно удалился.
А между тем миссис Трелони говорила дочери о серьёзных вещах, она говорила о своей ушедшей молодости – тема весьма болезненная для женщин, да и для мужчин тоже, перешагнувших уже определённую возрастную черту.
Впрочем, Гертруда Трелони, несмотря на свои сорок четыре года, всё ещё сохраняла остатки былой красоты, да и выглядела моложе своих лет. Это бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, чистоту сердца и свежесть впечатлений до старости – и это один из секретов не потерять красоты даже с возрастом. Волосы её уже начинали редеть и седеть, возле глаз давно появились маленькие лучистые морщинки, и всё-таки лицо это было прекрасно, как только может быть прекрасно лицо женщины в возрасте. Но она этого не замечала: так уж получается всегда, что мы в своих мыслях, создавая идеал, равняемся почему-то на себя двадцатилетних.
Покончив с чаем, Сильвия ушла к себе.
Миссис Трелони осталась сидеть одна в столовой, покусывая ноготь большого пальца. Несчастье – великий учитель, и у неё в последнее время появилась эта дурная привычка. Вошёл дворецкий. Миссис Трелони словно очнулась и велела убирать посуду со стола.
Она пошла в гостиную: сейчас должен был подойти молодой джентльмен, которого милейший банкир Саввинлоу рекомендовал ей в качестве управляющего. Ведь после смерти мужа как-то надо было вести дела.
А Сильвия пришла к себе в комнату, решительно взяла недоделанную шкатулку-декупаж, несколько листов японских гравюр и направилась к Томасу в «мастерскую».
Увидев Сильвию, Томас поспешно вскочил, так что с его колен на пол упал инструмент, и поздоровался. Он казался сбитым с толку: его полные красные губы смущённо улыбались, славное круглое лицо залилось застенчивым румянцем.
– Я пришла к вам посоветоваться, мистер Чиппендейл, – начала Сильвия чопорно и запинаясь. – Возможно, вы мне поможете доделать это… Я не знаю, что и куда ещё приклеить.
И она протянула Томасу шкатулку.
То ли в силу простого стечения житейских обстоятельств, то ли из-за природного чувства прекрасного Сильвия приобрела в лавке японские гравюры с очень простым, но удивительно гармоничным изображением весенней сливы. Шкатулку девушка ещё не закончила, и та была обклеена картинками только наполовину.
Томас пристально посмотрел на шкатулку и сказал:
– Я осмелюсь рекомендовать вам, мисс Трелони, не обклеивать эту шкатулку полностью. Она сейчас – уже прелесть, почти совершенство.
Увидев, как красивые брови Сильвии удивлённо взлетели наверх, он поспешил объясниться:
– Понимаете, в дальневосточных канонах прекрасного понятию «пустота» всегда отводится особое место… Древние китайские мудрецы считали, что только в пустоте заключена истинная сущность, потому что только в пустоте возможно движение… Ведь полезность пустого кувшина состоит в том, что туда можно налить воду, вы не находите? И этим пустой кувшин прекрасен. Пустота всемогуща, потому что она содержит всё.
– Да, но шкатулка сейчас получилась однобокой, – попыталась возразить Сильвия, хотя слова Томаса ей понравились.
– Ой, а разве в природе всё симметрично? – спросил Томас и заговорил, всё больше и больше увлекаясь: – У японцев роспись всегда подчёркнуто однобока и обрывочна. Как в природе, как в жизни… Зарисованные места у них чередуются с пустыми, но эти пустоты как раз очень нужны. Они дают простор и даль, и ощущение воздуха, в который погружено всё вокруг… И эта однобокая роспись на самом деле создана внутренним равновесием.
Томас, прищурившись, посмотрел на шкатулку. Сказал задумчиво:
– Знаете, мисс Трелони… В японском искусстве всегда особенно ценятся переходные состояния. Нечто зыбкое, неуловимое… Что замерло на миг, но вот-вот произойдёт. Давайте приклеим вот сюда маленькую птичку… Нет-нет, вот ту, которая порхает перед веткой, словно выбирает, куда ей сесть. Она даст нам равновесие и заодно недосказанность.
Томас сел за свой рабочий стол, взял нож и стал ножом вырезать птицу.
Сильвия неожиданно даже для себя самой спросила:
– А скажите, Томас, капитан Линч – хороший друг?
– Да, очень хороший, – ответил Томас, даже не удивившись вопросу.
Он спокойно смотрел на Сильвию и улыбался.
– Вы родились с ним в одном городе? – спросила девушка, глаз она не поднимала, разглядывая птицу, и её голос при этом был едва слышен.
– Да, в Отли… Это совсем маленький городок в Йоркшире.
– А сколько вам лет?
– Мне – двадцать… А капитану Линчу – двадцать пять. Он на пять лет меня старше.
– А капитан Линч женат? – вдруг вырвалось у Сильвии, она подняла глаза и тут же опустила к шкатулке, руки у неё дрожали.
– Нет, не женат, с чего вы взяли? – поспешил ответить Томас. – Дэн всегда смеётся, что он никогда не женится потому, что у него уже есть жена – его шхуна.
Тут двери открылись, и несколько боком из-за пышной юбки в комнату вошла миссис Трелони. Она увидела Сильвию и сказала:
– Как хорошо, что я тебя, наконец, нашла, дорогая. Пришёл капитан Линч. Пойдём, я уже послала за дядей Джорджем. Мы опять собираемся.
И повернувшись к Томасу, она добавила официально:
– Мистер Чиппендейл, вас я тоже приглашаю, разумеется.
****
Капитан вошёл в гостиную, и все заметили, что вид его несколько изменился за прошедшие сутки – стал жёстче и ещё решительнее.
Он поздоровался со всеми и предложил собираться теперь не в гостиной, а в какой-нибудь другой комнате. Хватит им того конфуза, который все испытали, когда вчера неожиданно пришла миссис Уинлоу.
Когда все расселись вокруг стола, миссис Трелони задала вопрос, который со вчерашнего дня волновал её необычайно. Она даже ночью долго не могла уснуть, а потом спала плохо, впрочем, как всегда в последнее время. Она беспрестанно просыпалась и вставала пить, а потом сидела на постели в темноте, глядя перед собой застывшими глазами.
– Скажите, Дэниэл, что вы узнали о смерти миссис Белью? – спросила она. – Бедняжка была такая красавица.
Нос миссис Трелони покраснел, а глаза налились слезами: сказать, что все эти смерти на неё сильно подействовали, значит, ничего не сказать – она была сама не своя всё последнее время.
– Служанке перерезали горло в хозяйской спальне, – помолчав, ответил капитан. – А на теле мисс Белью никаких видимых повреждений не было. Её нашли в той же спальне, сидящей на стуле и привязанной к нему. Констебль Эбони говорит, что узлы на верёвке морские… Вещи в комнате все перерыты – возможно, что-то и пропало, но сказать точно пока нельзя. Горничная мертва, а хозяин, мистер Белью, на вопросы не отвечает, а только смотрит в одну точку и ни на что не реагирует… Преподобный Батлер даже тряс его за плечи. Соседский доктор предполагает, что миссис Белью умерла от разрыва сердца. Констебль решил задержать мужа миссис Белью, чтобы тот в суде или признался в совершенном преступлении или доказал свою невиновность.
– Но почему? – поражённо спросили все в один голос.
– На основании того, что мистер Белью в своём загородном доме не ночевал, как показали слуги, а приехал откуда-то только под утро, – ответил капитан и добавил: – А ещё из-за морских узлов на верёвке… Ведь муж миссис Белью – бывший морской капитан. Только мне кажется, что он здесь не при чём.
– Но почему? – спросила миссис Трелони.
– Потому что вашей горничной Мэри Сквайерс тоже перерезали горло в порту аналогичным способом, – сказал капитан. – Констебль говорит, что удары, на первый взгляд, очень похожи. А представить, что мистер Белью отсутствовал дома и в ночь убийства горничной уже как-то сложно. Да и это легко проверить, опросив слуг… Но я ещё хочу поговорить с ловким человеком мистером Эрроу, возможно, он что-то слышал об этом.
Некоторое время в комнате стояло тяжёлое молчание. Когда вот так неожиданно из жизни уходит молодое и красивое существо, все потрясены, во-первых, а во-вторых, потом все непроизвольно мыслями оборачиваются на себя.
Молчание нарушил капитан.
– Итак, господа, давайте ещё раз посмотрим, что же мы имеем? – сказал он и стал выкладывать все предметы, пока не дошёл до зеркала.
Взяв его в руки, он пододвинул к себе горящий канделябр, посмотрел на пыльную зеркальную поверхность внимательно, потёр зеркало пальцем и удовлетворённо сказал:
– А между тем это не стеклянное зеркало, а металлическое, и относится оно, возможно, к тем временам, когда стеклянных зеркал ещё не знали, а изготавливали зеркала из специальных сплавов, секрет которых теперь почти утерян. Вот только отражение его могло быть и лучше… Но что же вы хотите? Ведь оно же сферическое!
– Какое? – ахнули собравшиеся.
– Сферическое, – повторил капитан, опять повертел зеркало и добавил: – Или даже эллипсоидное. Проще говоря, это зеркало вогнутое, а такие зеркала обычно концентрируют энергию пучка света, собирая его. А вот выпуклые – наоборот, рассеивают.
И капитан вдруг отложил зеркало и без всякого перехода стал осматривать сундук, тот самый, что стоял в комнате Трелони-отца. Потом он попросил дать ему ключ от сундука, потом развернул, с некоторым усилием, сундук к себе тыльной стороной, опустился перед ним на колени, вставил ключ куда-то в самом низу сундука, повернул, потянул на себя и вытащил из сундука…
Давайте назовём это поддоном, потому что больше всего эта деталь напоминала поддон.
Собравшиеся вытянули шеи, потому что в поддоне лежал манускрипт. И все тут же поняли, что это, верно, последняя часть испанского манускрипта с координатами места, где зарыто, или спрятано, или положено сокровище.
Боже мой!
Капитан пружинисто поднялся и подошёл с поддоном к столу. Все ринулись за ним посмотреть.
– Позвольте мне, капитан, – вдруг сказал скороговоркой дядя Джордж, оттесняя капитана боком и выхватывая манускрипт из поддона. – Я знаю испанский!
И дядя Джордж жадно проглядел манускрипт со всех сторон, резко отодвинул поддон, – причём все кинулись ему помогать, – и рывком пододвинул к себе канделябры так, что свечи затрещали и чуть не погасли.
Да, это была третья часть испанского документа, только ещё больше повреждённая водой. Это собравшиеся поняли сразу: они увидели кривые, все в пятнах, строчки знакомого текста, который к концу документа становился всё более неразборчивым от потёков, а местами и совсем пропадал. Дядя Джордж склонился к манускрипту, загородив тем самым его локонами своего длинного парика.
– Сначала идут описания сокровищ, – выдавил он, наконец, и снова умолк.
– Ну и что, Джордж? Говори! Ты измучил меня! – вскричала миссис Трелони: она заколотила деверя по спине.
– Труда, мне больно! Ты меня убьёшь! – взвизгнул тот и прокричал вдруг отчаянным, истошным голосом: – Тут нет координат!
– Как нет? Не может быть! Этого просто не может быть! – закричали собравшиеся на разные голоса, и даже капитан, стоявший всё это время с тихой улыбкой, подался вперёд.
– Ну, конечно, они есть, но я не могу их разобрать! – наконец, выдохнул раскрасневшийся дядя Джордж, он отшвырнул пергамент, сбросил с себя парик, схватился за голову и завопил: – Рукопись размыло!
Тут все закричали, причём закричали каждый своё, не слушая один другого и стараясь перекричать. Они кричали всё громче и громче, и всё отчаяннее, как вдруг…
– Мол-чать! – вдруг разнёсся громоподобный голос капитана, который, казалось, забыл в эту минуту, что перед ним не матросы. – По местам стоять! Слушать мою команду! Рукописи не размывает!
Все застыли от изумления, а капитан приказал внести больше свечей и подать ему лупу.
Дамы засуетились, Томас бросился за лупой в мастерскую, а дядя Джордж со стиснутой руками головой стал качаться на стуле вперёд-назад, как будто бил поклоны.
Иногда он поднимал глаза к потолку и беззвучно шептал, может быть, молился, а может быть, проклинал кого-то – было не разобрать.
****
Когда требуемые лупа и свечи были доставлены, капитан повернулся к дяде Джорджу и спросил его удивительно спокойным и как бы совершенно не к месту тоном:
– А когда вы успели изучить испанский, мистер Трелони? Ведь для своей части документа вы искали переводчиков?
Дядя Джордж перестал раскачиваться и посмотрел на капитана остекленевшим взглядом. Потом глаза его прояснились, и он тоже удивительно спокойно ответил:
– Так ведь за эти годы я, разумеется, выучил испанский. Я сразу понял, что мне это понадобится. У меня даже дворецкий испанец.
– Ну, тогда давайте посмотрим рукопись ещё раз… Я уверен: все вместе мы сумеем что-нибудь обнаружить, – Капитан приглашающе показал рукой на стол.
Дядя Джордж решительно встал. Парик он уже не надел и выглядел с короткими волосами ужасно беззащитным – дамам захотелось его приласкать, как ребёнка.
Все склонились к третьей части документа.
Да, документ был основательно подмочен. Капитан предположил, что это, видно, получилось от того, что в свёрнутом свитке эта часть манускрипта была самой наружной.
Сначала в манускрипте, как и говорил дядя Джордж, шли перечисления сокровищ, какие-то названия и имена, ничего не говорящие нашим героям. Они отмечали только с удовлетворением слова «золото», «серебро», «чеканный», «чернёный», «с изумрудами», «с камеями» и прочие термины из ювелирного дела. И ещё радовало, что слов «золотой», «золочёный», «литого золота», «крупинчатого золота» было гораздо больше, чем прилагательных от слова «серебро». Это завораживало и кружило голову.
Потом с текстом рукописи начались трудности: пошли пятна, затеки туши, иногда совершенно пустые, размытые места. И то, что можно было прочитать под лупой, явно указывало на какое-то место.
Но координаты всё-таки имелись. Да были же они, чёрт их возьми! Но не полностью.
В градусах долготы плохо читалась одна, самая первая, цифра – от неё сохранилась одна вертикальная палочка. И «розыскное общество» долго спорило, что это было – «1», «4» или «7». Походило и так, и эдак. В градусах широты были почти совсем размыты обе цифры. Причём от первой цифры осталась вертикальная палочка с верхним хвостиком, которая указывала то ли на «1», то ли на «4». А вторая цифра широты могла читаться или как «0», или как «9». Но что самое удивительное: минуты и градусы координат были целёхонькие… Ну, как вам это нравится?
Хотя, что же вы хотите, дорогой читатель? Это только в романах все координаты у героев обычно наличествуют – прямо бери и плыви на остров сокровищ. В жизни совсем не так, поверьте.
И собравшиеся помрачнели.
Тут капитан сказал:
– Ничего, на самом деле, страшного.
Он сел за стол и некоторое время сосредоточенно писал, обводил и подчёркивал. Наконец, поднял глаза на присутствующих и произнёс бодрым голосом:
– Даже с учётом того, что некоторые цифры размыло, мы имеем, если я не ошибся, вот такое их сочетание, составляющее предполагаемые наши координаты. Таких парных сочетаний получается не так уж и много – всего двенадцать. К тому же некоторые, я уверен, придутся на места вполне уже изученные, а другие – на места совсем неподходящие. Поэтому методом исключения мы выберем координаты, самые оптимальные для нас.
Все заулыбались и принялись изучать таблицу, которая и приводится ниже.
_____________________
1 Долгота 73°22′40″W
Широта 19°59′47″N
_____________________
2 Долгота 73°22′40″W
Широта 49°59′47″N
_____________________
3 Долгота 73°22′40″W
Широта 10°59′47″N
_____________________
4 Долгота 73°22′40″W
Широта 40°59′47″N
_____________________
5 Долгота 13°22′40″W
Широта 19°59′47″N
_____________________
6 Долгота 13°22′40″W
Широта 40°59′47″N
_____________________
7 Долгота 13°22′40″W
Широта 49°59′47″N
_____________________
8 Долгота 13°22′40″W
Широта 10°59′47″N
_____________________
9 Долгота 43°22′40″W
Широта 19°59′47″N
_____________________
10 Долгота 43°22′40″W
Широта 49°59′47″N
_____________________
11 Долгота 43°22′40″W
Широта 10°59′47″N
_____________________
12 Долгота 43°22′40″W
Широта 40°59′47″N
_____________________
Изучали долго. Потом капитан расправил плечи, аккуратно свернул лист с таблицей и сказал, что в координатах он разберётся сам, а сегодня им с Томасом лучше раскланяться. Все с ним согласились.
Провожая капитана и Томаса, миссис Трелони сказала:
– Вы только подумайте, Дэниэл, я даже представить не могла, что сзади сундука есть ещё одна замочная скважина. Ну, стоит себе сундук в углу и стоит! До завтра!
Друзья вышли, и на улице капитан сообщил Томасу:
– Мы сейчас с тобой зайдём к мистеру Эрроу. Я договорился с ним о встрече.
****
Ловкий человек жил в самом центре Бристоля на улице Дейкер-стрит.
Друзья быстро отыскали его квартиру. Открыл им сам мистер Эрроу. В гостиной он показал на свою дымящуюся трубку и спросил скрипучим голосом:
– Не помешает ли вам мой дым, джентльмены?
– Не беспокойтесь, – ответил капитан и сразу перешёл к делу: – Я к вам по поводу двойного убийства. Миссис Белью и её служанки. Я полагаю, вы слышали об этом. В любом случае я намереваюсь вас нанять для расследования этих убийств. И, конечно, дело это совершенно конфиденциальное.
На длинном и узком лице мистера Эрроу поднялись в недоумении брови.
Капитан объяснил:
– Я думаю, что эти два убийства связаны с убийством Мэри Сквайерс, горничной миссис Трелони. А оно, в свою очередь, я уверен, тесно связано со смертью мистера Трелони, моего нанимателя.
Ловкий человек поднял на него холодные колючие глаза и задумчиво произнёс:
– Представьте, у меня сложилось такое же впечатление. По роду своей деятельности я всегда стараюсь быть в курсе всех происшествий в Бристоле. Видел я и тело горничной Сквайерс… И считаю, что убил её человек, прекрасно владеющий левой рукой. Видите ли, несмотря на то, что такой удар ножом, как разрез трахеи, принято считать горизонтальным – это не совсем так. При ближайшем рассмотрении некоторые отличия в правом и в левом ударе всё же есть. Это прекрасно может нам пояснить ваш спутник. Вы ведь художник, мистер Чиппендейл?
И Эрроу посмотрел на Томаса, который ответил несколько смущённо:
– Вы совершенно правы, сэр. Горизонтальные движения руки по полотну или бумаге очень трудно сделать ровными. Правша, при быстром движении карандаша слева направо обязательно уведёт руку вниз, а левша при движении справа налево точно так же опустит линию. И диагонали на картине считаются неравнозначными.
Всё время, пока Томас говорил, Эрроу улыбался, не отрываясь, а в конце сказал, как прокаркал:
– Режущий удар по горлу обычно приводит к смерти из-за сильной кровопотери и травмы гортани, трахеи и пищевода… При рассечении сонной артерии, смерть наступает очень быстро, так как мозг лишается питания кровью. Удар нашего убийцы был мастерский, ниже кадыка. И хотя этот разрез на шее, конечно, небольшой, но рука убийцы всё равно непроизвольно пошла вниз, и в первый, и во второй раз. И пошла она вниз справа налево. А соответственно, мы имеем дело, опять же, с левшой.
– Больше вы ничего не обнаружили? – спросил капитан.
– Нет, – ответил Эрроу так быстро и прямолинейно, словно он не был англичанином, склонным, как и все истинные англичане, всеми силами избегать категоричных утверждений и отрицаний.
Капитан внимательно вгляделся в него. Спросил:
– А скажите, мистер Эрроу, не было ли надето на миссис Белью каких-нибудь украшений?
– Насколько я знаю, никаких украшений ни на самой женщине, ни в комнате не было. Возможно, украшения были похищены. Только непонятно, зачем надо было привязывать миссис Белью к стулу? Может, преступник или, я допускаю даже, преступники хотели от неё что-либо узнать?
– На миссис Белью мог быть браслет. На ней самой или в спальне – она с ним никогда не расставалась. Серебряный браслет с чернью и канителью, очень пышный и витиеватый, с тремя крупными негранёными изумрудами под цвет её глаз…
Брови Эрроу опять удивлённо пошли вверх. Заметив это, капитан твёрдо добавил:
– Этот браслет подарил ей я.
Эрроу ответил не сразу.
– Мне кажется, такого браслета в доме не было, – проговорил он, затянулся трубкой и выпустил дым. – И его не могли украсть слуги – тело, то есть, тела были обнаружены самим мистером Белью… Но этот браслет, конечно, может быть ниточкой. Я поспрашиваю у городских ювелиров, возможно им кто-нибудь и принесёт на продажу такую ценную вещь. Конечно, было бы правильнее о пропаже браслета дать объявление в газете, но… Учитывая всю деликатность дела…
Ловкий человек развёл длинными руками.
– Да, поспрашивайте, – согласился капитан. – Я уверен, что где-то что-то да всплывёт. Во всей природе только океан не хранит следов.
Он договорился с Эрроу о цене и заплатил вперёд, не взяв расписки. Потом друзья ушли.
Но даже после их ухода мистер Эрроу не позволил себе расслабиться. Он походил какое-то время в задумчивости по комнате, потирая бритый подбородок.
– Однако, капитан Линч – очень умён, с ним надо быть поосторожнее, – пробормотал он и внезапно, словно на него нашло озарение, остановился и воскликнул: – Но, боже мой!.. Мне-то что теперь делать?
Он рухнул в кресло, положил ногу на ногу и закрыл глаза.
Перед ним стояла непростая дилемма: сегодня ему надо было сделать два доклада о встрече с капитаном Линчем. И два доклада – разным своим нанимателям, причём доклады противоположного содержания. Одному, бристольскому нанимателю – устный доклад, а дальнему нанимателю – письменный. В одном докладе он должен был сообщить о серебряном браслете с тремя изумрудами, в другом – нет. И сейчас мистер Эрроу мучительно соображал, какого нанимателя ему выбрать. Он побарабанил пальцами по подлокотнику, внезапно распахнул глаза и передёрнул плечами от ужаса, вспомнив хищное, страшное лицо своего дальнего нанимателя. Ему-то мистер Эрроу и решил, в конце концов, доложить о браслете.
– Чёрт бы побрал мою жадность, – простонал он и медленно, словно бы нехотя, поднялся из кресла и присел к столу, жмурясь и собираясь с силами, чтобы написать это проклятое письмо.
Этим же вечером тщательно зашифрованное письмо ловкого человека тайными каналами ушло в моря Вест-Индии.
****
Капитан не мог подойти к дому Меган Белью, видневшемуся на пригорке.
Вокруг дома стояла такая непролазная чаща леса, что он не мог найти проход не только к дому, но даже к гаражу. Он перелезал через какие-то тёмные буераки, мокрые овраги, крупные ямы, мелкие рытвины и узкие извилистые траншеи, чёрная прелая земля под ним осыпалась, он спотыкался, сползал на мокрых камнях, но упорно карабкался, цепляясь исцарапанными в кровь руками за корни растений, мелкие, крупные и не очень, и они обрывались в его руках, а ветки деревьев хлестали по лицу, осыпая холодными, пронизывающими до костей брызгами… Непроходимая чащоба из стволов и сучьев не пропускала его к дому.
А дом стоял на пригорке, светлый, сияющий, лучезарный, и капитан видел каждый его кирпичик, каждую крохотную трещинку. Двери дома были распахнуты настежь, они манили, звали войти, а он всё не мог этого сделать, как ни старался, и всё ходил и ходил по лесу кругами, и тогда он заплакал, застонал от отчаяния и проснулся…
Проснулся он почему-то с осознанием того, что ловкий человек мистер Эрроу ничего не узнает о смерти Меган Белью, как и о смерти судовладельца Трелони и его служанки. Или не захочет узнать. Будущее показало, что в своих предчувствиях он был прав.
А сейчас, закрутившись в суматохе будней, капитан решил, что ловкий человек просто не смог сыскать концов в этих преступлениях.
****