Бабка ходила в какой-то хор при ДК. Прибежище одиноких душ. В основном женского пола. Там она и выловила фрау Мюллер, как он ее называл. И в один из субботних вечеров, не спросив его, пригласила к чаю. Фрау Мюллер – на самом деле ее звали Фишер – была немкой. Вся семья обрусела и осела в Питере еще в XIX веке. Первую мировую они еще как-то пережили, несмотря на антинемецкие настроения в Петрограде, но во время Великой Отечественной их выслали. В Казахстан. В Ленинград сумела вернуться только одна девочка из многодетной семьи – поступать в Торговый институт. В момент, когда ее «выловила» бабка, Людмила (а именно так звали фрау Мюллер) уже почти поставила крест на своей женской судьбе – ей было тридцать два. Работала Люда товароведом в «Московском» универмаге – должность хлебная, позволяющая носить дефицитный финский ширпотреб. Но даже он не спасал, больно уж бульдожья челюсть была у фрау и приплюснутый, как у мопса, нос. Да и щиколотки – полные и широкие. Но бабка увидала и вычислила в Миле главное: основательность, серьезность, общую «положительность» облика. На первое чаепитие Мила принесла с собой собственноручно испеченный пирог, который торжественно водрузила на стол рядом с покупным тортом в розочках. Пирог символизировал новую жизнь, которую они смогут начать, если пустят к себе в двухкомнатную сталинскую квартиру Людочку. Бабка была на распутье: и опасалась, но и желала прихода хваткой барышни. Она устала убирать и пытаться малыми силами придать квартире пристойный вид. Устала от вечно то витающего в облаках, то депрессивного внука. Хотела сидеть в чистом и смотреть в окно, как другие старушки. В крайнем случае вязать. Для возможных внуков. Людочка тоже приглядывалась к этому семейству с интересом: внук был странноват, но не подпорчен ни бывшими браками, ни довеском в виде детей. «Не алкоголик, скорее безобидный ботаник», – решила она для себя. Что ж. Хваткости в ней достало бы на двоих. А ребенка пора уже было заводить. Единственным, кто оказался совершенно не заинтересован в далекоидущих планах обеих дам, был сам внук. О чем он без экивоков и заявил бабке после ухода Милы и ее осторожных заходов: «Неплохая девушка, присмотрелся бы…» Он также отклонил пару Милиных приглашений в кино и в Театр комедии… Однако, как известно, как бы ни были сильны мужские желания, миром правят женщины. И, воссоединившись, Люда с бабкой рано или поздно сломили бы его решимость. Но все случилось еще и лучше для Людочки. Бабка померла. И, узнав о ее смерти, Людочка явилась скорбным ангелом – заниматься и организацией самих похорон, и последующими поминками. Именно тогда, после ухода всех гостей, пьяненький внук, как спелое яблочко, упал в ее цепкую наманикюренную розовую ручку. Они тихонько расписались и начали активно пытаться делать детей – с подачи Людочки (ему, честно говоря, на детей было абсолютно наплевать – навидался в школе). Где-то в это время Людочка поняла, что кладоискательство было не невинным хобби, как представляла дело бабка, а болезненной страстью, заменяющей страсть супружескую. И решила справиться с напастью, заодно реализовав следующую свою мечту. А именно – эмиграцию в Германию. Возвращение, так сказать, на землю предков. Она учила немецкий и заставляла учить язык и мужа. Обиднее всего было то, что Мила, с приложением много больших усилий, говорила, даже по приезде, коряво. А он «левой ногой», по ее словам, приобрел за первые несколько месяцев в Кельне прекрасный хох дойч акцент. И этот-то отличный немецкий был ему оправданием: пока Милочка честно ходила искать работу – любую, какая б ни подвернулась, – супруг лежал на диване, читал исторические тома и ждал предложения, достойного его талантов и уровня владения языком. Стоит заметить, что на родине Гейне его подстерегал серьезнейший удар: втайне от жены мечталось, как древняя земля Германии приоткроет для него свои секреты и тут сможется то, что не удавалось там. Найти наконец свой клад. Однако с сокровищами не задалось и тут: богатая на историю земля, которую кто только не бороздил столетье за столетием, была очень четко поделена на свое-чужое. Сплошной частный сектор, да и в госсекторе с металлоискателем особенно не побродишь – сразу задают интеллигентный вопрос: «Вы каких будете?» На поиск кладов полагалось разрешение, разрешение стоило денег. А лишних денег в семье не было – жили они на одно пособие. Милочке стыдно было сидеть «на шее у государства», да и ужасно хотелось «интегрироваться», как она это называла, то есть не затеряться среди российских эмигрантов-нищебродов, а влиться в немецкое житье-бытье и стать там своей. И однажды ей повезло – она нашла место секретарши в компании, занимающейся продажей сельхозтехники на российский рынок.
– Конечно, – говорила она лежащему на диване мужу, – это не то, о чем мечталось ведущему товароведу одного из лучших универмагов города на Неве, но с чего-то надо начинать.
Он не спорил – секретаршей так секретаршей. Только пусть уходит из дома и даст ему пожить спокойно. Но дальше у судьбы был заготовлен на его счет новый финт ушами. Не прошло и пары месяцев, как жена наконец забеременела. Чем ввергла его в нервозное беспокойство: «Ну вот зачем это сейчас-то?» Но Люда быстро супруга утешила: ребенок был не от него, а от оптимистичного бюргера, чьей секретаршей она служила. Бюргер был парень разведенный, не слишком горел желанием жениться снова, но раз уж так вышло… В общем, повел себя как честный человек. Даже, по словам Милы, хотел приехать к ним домой и извиниться. Все новости: у меня будет ребенок – ребенок не от тебя – я ухожу и развожусь – ты можешь пока остаться в этой квартире – посыпались на него, как яблоки на Ньютоново темечко: шмяк, шмяк, шмяк. И вот он один на диване, а Милочка, чужая, счастливая, с намечающимся животом – уже полностью, так сказать, интегрированная, – приходит забрать последние вещи. Нельзя сказать, что он был сильно расстроен ее уходом – ужас от намечающегося отцовства перевешивал остальные эмоции. Поэтому первые пару месяцев он чувствовал некое облегчение, а потом призадумался: пособия ему, никогда не сражавшемуся с бытом, едва хватало. Готовить он не умел. Да и вообще жить не умел (не зря все ж таки бабка нашла ему в свое время Милочку!). Ему нужна была женщина. И не в сексуальном плане (тут как раз он был достаточно спокоен), а в плане организации вокруг него хоть какого-то витального пространства. Идея родилась из навязчиво мигающей рекламы в углу экрана: русский сайт знакомств «Татьяна» предлагал свои услуги. Серьезные знакомства. В Германии и Северной Европе. Он кликнул на фотографию брюнетки в неглиже и попал в чудесную страну, где с помощью нескольких простейших операций вышел напрямую на женщин, живущих одиноко и, главное, недалеко.
Леся жила в самом центре Брюсселя, в муниципальном жилье, полном, как и она, эмигрантов из Восточной Европы, из Северной Африки и бывших азиатских республик. Сама она была из Белоруссии, из многодетной семьи. Нищета, из которой она вырвалась, оказалась неплохим подспорьем в ее нынешней жизни: тяжелее, чем ТАМ, ТУТ быть не могло. Леся служила домработницей, и каждый ее час был расписан. Хозяйки, у которых она убирала, нарадоваться на нее не могли: плохой французский язык компенсировался быстротой и качеством, с которым Леся надраивала чужие полы. Получая за это по «тикету» в час девять евро, а еще оплаченную дорогу и подарки на Рождество. Правда, католическое. Православным ее своеобразием здесь никто не интересовался. Лесю затащила на сайт «Татьяна» подружка, нашедшая себе там бойфренда из Ташкента. На его фоне наш герой казался чудо как хорош: питерский, интеллигент, непьющий опять же. Ну не работает, так у нее у самой пока руки есть и здоровье позволяет – что ж! Так он переселился от Люды к Лесе и из Кельна в Брюссель. Стал изучать французский. Район был не «ах!», но сама Леся на фоне Милы очень даже выигрывала: лучше готовила и относилась к лежащему на диване супругу с придыханием. Да, жизнь откровенно налаживалась, когда однажды Леся спросила, может ли у них пожить ее младшая сестра. Она проездом: устроилась было сидеть с детьми к паре нидерландских профессоров-славянофилов, желающих сызмальства приобщать детей к русской культуре, но не срослось. Младшая сестра, конечно, сама доберется от вокзала, да и спать будет на кухне – там у них есть мягкий «уголок» – и никого не затруднит… Он не помнил, что тогда проворчал. Но, слава богу, согласился. Однако, зачитавшись в тот день очередным учебником Арзакяна («История Франции»), не сразу понял, кто в столь неподходящее время и столь бесцеремонным образом трезвонит в дверь. На всякий случай пригладил волосы и заправил футболку в отвисшие на коленях джинсята. Не спросив кто, распахнул дверь. И пропал.