Лотти улыбнулась во сне и перевернулась на другой бок. Ее такса Софи, спящая рядом, тихонько рычала и быстро-быстро перебирала лапами. Наверное, ей снилась охота на что-то маленькое и вкусное. Например, на шоколадное пирожное.
Лотти тоже снился сон, в котором она оказалась далеко-далеко от Нитербриджа и дядиного волшебного зоомагазина, где жила уже несколько месяцев и где обнаружила, что у нее тоже есть способности к волшебству. Сбросив с плеч одеяло, Лотти с восторгом огляделась по сторонам. В ее сне уже взошло солнце и настало утро. Ночная прохлада потихонечку отступала, золотистый свет солнца сочился сквозь густой полог джунглей, разгоняя лиловый туман, стелившийся по земле. Мимо пролетела пчела в черно-золотую полоску. Первые утренние цветы уже раскрывались навстречу солнечному теплу. Лес наполнился звуками, они становились все громче и громче, и внезапно у Лотти над головой промчалась стайка маленьких обезьянок. Они раскачивались на лианах, перепрыгивали с ветки на ветку и весело верещали, радуясь новому дню.
Лотти тряхнула золотистой гривой и удивленно всхрапнула. От ее гривы единорога шел дурманящий аромат роз и корицы.
Софи чихнула.
– Запах слишком густой, – пробурчала она, тряхнув головой. – Прямо дышать невозможно.
Лотти наклонила голову и ласково подтолкнула Софи носом:
– Хорошо, что ты тоже здесь.
Однажды Лотти уже снился сон, в котором она была единорогом. Это случилось, когда она впервые увидела серебряного единорога, который, как она поняла позднее, был ее папой. Папа был заколдован и забыл, кто он такой. Сейчас он вернулся домой – после долгого восьмилетнего отсутствия, – и теперь Лотти приходилось учиться любить его заново. Это было так странно: собака оказалась для Лотти ближе родного отца, – но Софи не просто собака. Не просто домашний питомец. Софи была Лоттиным фамильяром. Она не только умела говорить, но и обладала немалой волшебной силой. Вместе у них получалось творить настоящие чудеса.
Софи задумчиво огляделась по сторонам:
– Здесь очень зелено.
Лотти тряхнула головой, распространяя вокруг себя волны густого коричного аромата.
– Когда я видела папу в первом сне, мы были в зимнем лесу, рядом с озером. Я точно помню. Софи, забирайся ко мне на спину: сверху будет лучше видно. Это, наверное, джунгли, где живут единороги. Настоящие единороги.
Софи сердито нахмурилась:
– Ты хочешь сказать, что я мелкая и низкорослая, да? – Будучи таксой, Софи бывала обидчивой и чрезвычайно ранимой во всем, что касалось ее малого роста и коротких лап.
– Ни в коем случае, – уверила ее Лотти. – Я просто подумала, что наверху тебе будет удобнее.
Софи обиженно засопела, но все же вскарабкалась на покрытый изумрудно-зеленым мхом ствол упавшего дерева и по изогнутой ветке перебралась на карамельно-коричневую спину Лотти. Даже сквозь мех Лотти почувствовала, как острые коготки Софи впились ей в кожу. Она застыла, боясь шелохнуться.
– Да, – сказала Софи. – Это определенно тропический лес. Раньше, когда тебе снились единороги, это было пустынное место, сотканное из теней. Не лес, а одно-единственное черное дерево, снова и снова. Ты этого не замечала, Лотти. Люди просто не чувствуют таких вещей. В отличие от собак у них нет нюха. Но теперь здесь все по-настоящему.
– Это, наверное, потому, что к папе вернулась память, – задумчиво пробормотала Лотти и пошла вперед. Медленно и осторожно, чтобы Софи не свалилась. – Мы сейчас внутри его воспоминаний. Наверное, он их открыл для всех нас, чтобы мы тоже увидели. Интересно, мы можем попасть сюда вместе с ним? Вот было бы здорово! Я спрошу у него, когда мы вернемся домой. Ой! – Лотти резко остановилась и вскинула голову, принюхиваясь. Софи возмущенно тявкнула и вонзила когти ей в спину чтобы не упасть. – Извини, Софи! Я на секунду забыла, что ты у меня на спине. Софи, я чую еще одного единорога! А ты?
– Я вообще ничего не чую с этим твоим запахом роз и специй. У меня от него вообще нос заложило, – сердито пробурчала Софи, но все же принюхалась, шумно втянув воздух. – Мята. Что-то противное под кустом, о чем я не хочу даже думать. Шоколад. Хотя, может быть, шоколад – это просто мои мечты… О! Oui[1]. Снова корица. Корица и мята. Да, Лотти, это еще один крупный зверь. Единорог. – Она спрыгнула со спины Лотти, вскарабкалась на упавшее дерево и повела носом, как охотничья собака. – Он там, у воды.
– Это мой папа?! Это серебряный единорог?! – Голос Лотти звенел от радости. Однажды ей уже снилось, как они с папой – оба единороги – мчатся по этому лесу, который казался для Лотти вполне настоящим, что бы там ни говорила Софи. Это было одно из самых восхитительных и волнующих переживаний за всю Лоттину жизнь. Еле сдерживая себя, Лотти тряхнула золотой гривой. Ей хотелось пуститься галопом, почувствовать, как при каждом шаге мышцы наливаются силой.
Софи закатила глаза:
– Я очень умная, Лотти, и у меня замечательный нюх. Но я не различаю цвета по запаху. Он крупнее тебя, и это точно он, а не она. И он долго бежал, а теперь остановился. Тебе этого мало?
– Да, наверное, это папа, – пробормотала Лотти, пробираясь сквозь густой высокий папоротник. Но когда они с Софи вышли к реке, там не оказалось никакого серебряного единорога. Течение было очень быстрым, и Лотти подумала, что, наверное, они сейчас недалеко от того водопада, который она видела раньше. Она сразу же захотела войти в эту реку, ощутить, как студеная вода омывает копыта.
– Смотри, – прошептала Софи. – Вот и он!
Но это был не ее папа. Не серебряный единорог, сияющий, словно луна, рядом с солнечной Лотти, а совершенно другой – огромный и черный, как космос. Он жадно пил, наклонившись к воде и едва не касаясь ее угольно-черной гривой.
Лотти очень хотелось его окликнуть, но она не осмелилась. Она никогда не встречала настоящих единорогов – только папу в тех странных снах, но почему-то была уверена, что единороги осторожные существа и не любят показываться посторонним.
Но черный единорог что-то почувствовал. Он резко поднял голову и развернулся спиной к реке, его задние ноги подняли фонтан брызг. Он посмотрел прямо на Лотти, потом опять развернулся, прыгнул в реку – у берега она оказалась совсем неглубокой – и помчался прочь. Брызги, летящие из-под черных копыт, сверкали в воздухе, словно алмазы.
Лотти вздохнула, а Софи сердито залаяла вслед убегающему единорогу, но тот уже скрылся из виду за поворотом реки.
– Я же ничего не сделала, – прошептала Лотти. – Почему он нас испугался? Я тоже единорог! – Она оглядела свои золотистые бока и роскошную длинную гриву. Потом посмотрела на Софи, маленькую черную таксу с рыжими бровями, совершенно не страшную. Хотя, может быть, все дело в том, что в диких джунглях таксы не водятся?
Софи сердито нахмурилась:
– Я-то в чем виновата? Между прочим, это я его нашла!
– Да, извини… – Лотти покачала головой, и лес вокруг замерцал, заискрился, а потом растворился в темноте ее собственной спальни.
Поскольку назавтра было воскресенье, Лотти и Софи спали допоздна. Около десяти утра Лотти спустилась вниз. Она по-прежнему чувствовала себя странно, как будто еще до конца не проснулась. Папа сидел за столом в кухне, ел тосты и беседовал с Горацием – карликовым сычом, который важно восседал на заварочном чайнике, словно пернатая грелка с глазами. Дэнни, Лоттин двоюродный брат, уже ушел играть в футбол и утащил с собой дядю Джека, чтобы тот посмотрел. Это значило, что теперь дядя Джек будет до вечера кутаться в шарф и ворчать, что он жутко замерз.
Когда Лотти только поселилась в дядином магазине, Гораций был попугаем. И она думала, что он был попугаем всегда. Но когда папа вернулся домой, он объяснил, что на самом деле Гораций – огненная птица, феникс. Фениксы могут принимать любой облик, какой захотят, хотя Гораций давно не менял обличье и много лет оставался попугаем: с тех пор, как пропал Лоттин папа. А когда папа вернулся, Гораций на радостях превратился в огромного филина, до смерти перепугав всех мышей в магазине. Они относились к нему с опаской даже теперь, когда он, сделавшись карликовым сычом размером чуть больше воробышка, перешел на питание насекомыми, и мышам уже не приходилось устраивать ежедневные панихиды по своим диким сородичам, доставшимся ему на обед. Сейчас из клюва Горация торчала чья-то тоненькая чешуйчатая нога, и она, кажется, шевелилась. Лотти невольно поежилась.
Гораций щелкнул клювом и проглотил свой завтрак.
– Когда ты уже вырастешь? – многозначительно проговорила Софи и слегка подтолкнула носом Лоттиного папу, намекая, что она тоже хочет тост с маслом. Потом она выразительно посмотрела на Лотти – и та поняла все без слов: поставила на плиту чайник и достала из буфета банку с кофе.
Гораций сердито встопорщил перья:
– Я не знаю, маленькая нахалка. Я потратил большое количество магии. Уж будь уверена, я постараюсь восстановиться как можно быстрее. Мне самому хочется поскорее стать больше, чем ты-ы-ы-ы. – Он так свирепо проухал последнее слово, что Софи даже слегка попятилась. Даже в облике симпатичного карликового сыча Гораций все равно был достаточно грозным.
Лотти нравился новый облик Горация, и ей хотелось, чтобы он остался таким навсегда. Он стал совсем маленьким, потому что потратил почти всю свою магию, сражаясь с Пандорой – сумасшедшей злой ведьмой, которая разрушила память Лоттиного папы и бросила его одного в диких джунглях, где он провел восемь лет. Пандора знала, что Том не умер (все остальные считали его погибшим), но не ожидала, что он сумеет вернуться. Когда он вернулся, она пришла в ярость и попыталась его уничтожить уже окончательно. Наверное, она смогла бы его одолеть, если бы не Гораций. Он влетел прямо в чары Пандоры, когда та пыталась атаковать Лотти и Тома, и разрушил их изнутри. При этом Гораций сгорел и осыпался пеплом, и Лотти тогда испугалась, что он погиб навсегда.
Но Гораций не погиб, а Пандора сбежала. Лоттин папа мог бы ее убить – и действительно чуть не убил, прямо здесь, в магазине, когда она атаковала Лотти. Лотти тогда была рада, что папа дал Пандоре уйти: как-то не хочется, чтобы твой папа оказался убийцей. Это было бы просто ужасно. Но теперь Лотти все чаще и чаще задумывалась о том, что, может быть, папа зря отпустил Пандору. Похоже, это было ошибкой.
Пандора сбежала из Нитербриджа, но она может вернуться. И даже если она не вернется – она может творить свои подлые злые чары на расстоянии. Когда она отбирала память у Лоттиного папы, она отправила свое заклинание с кем-то другим, и когда это произошло, ее рядом не было.
Лотти поставила перед Софи большую чашку с кофе и села напротив папы, радостно улыбнувшись ему. Как же здорово, что он вернулся и что он все вспомнил! Лотти заметила, что сегодня у него снова обветрились и покраснели щеки. Папа почти каждый день с утра пораньше, когда все еще спали, ходил гулять на Нитербриджский холм.
– Папа, – задумчиво проговорила Лотти, – а как Пандора отобрала у тебя память?
Папа тяжело вздохнул:
– Честно сказать, я не знаю, что это были за чары. Все произошло вскоре после того, как я нашел единорогов. Я был так счастлив, так увлечен… Мне даже удалось поговорить с одним из них. Это был как сон наяву. Наверное, так она до меня и добралась. Помню, там была сеть. И когда сеть упала на нас, я забыл, кто я такой… я вообще все забыл.
– Ты сказал – сеть упала на вас. Значит, ты был не один? – спросила Лотти.
– Да, мы были вдвоем. С черным единорогом, – ответил папа. – Он был самым красивым из всех. Черный, как космос.
Лотти резко выпрямилась на стуле:
– Я его видела! Сегодня ночью, во сне!
У папы загорелись глаза.
– Он с тобой говорил? – Папин голос дрожал от волнения.
Лотти медленно покачала головой:
– Нет. Я не знала, что он умеет говорить. Хотя могла бы и догадаться. Он тоже волшебный, да?
– Единороги не просто волшебные – они великие чародеи. – Папа улыбнулся своим воспоминаниям, а потом вдруг помрачнел и вздохнул. – Мне нравилось жить среди единорогов. Даже после злых чар Пандоры, когда я все о себе забыл и жил только наполовину, я все равно их любил – и знал, что люблю. Они были такие красивые, такие добрые… Но Космос пропал. Он попался в сеть вместе со мной. И тоже забыл, кто он такой. – Он на секунду зажмурился и прижал ладони к глазам. – Может быть, он до сих пор ничего не помнит…
– А что с ним было потом? – испуганно спросила Лотти.
– Он скрылся в самых глубинах леса. Другие единороги иногда его видели издалека, но он ни разу с ними не заговорил.
– Это так грустно, – прошептала Лотти.
Папа кивнул:
– Если бы я мог вернуться! Но я не могу, Лотти. Иначе я бы вернулся и попытался его спасти – теперь, когда я снова обрел свою магию.
– Почему ты не можешь вернуться? – с любопытством спросила Софи, лакая кофе из своей большой чашки.
– Вряд ли я сумею найти их снова, – сказал папа. – В первый раз я их встретил почти случайно, а потом меня заколдовали… Теперь это похоже на сон. Восхитительный, чудесный сон. Из тех снов, когда просыпаешься и отчаянно хочешь вернуться туда. Хочешь, чтобы этот сон сделался явью.
Лотти растерянно моргнула.
– Но ведь это не сон? Все было по-настоящему? – спросила она почти умоляющим голосом. – Они настоящие?
Папа перегнулся через стол и обнял Лотти:
– Да, Лотти. Они настоящие. Когда я только вернулся сюда, в Нитербридж, я сам был не уверен, что они мне не приснились. Ведь я почти ничего не помнил. Помнил только единорогов. Но, как я теперь понимаю, они были моим самым ярким воспоминанием, потому что, когда чары Пандоры стерли мне память, я жил среди них. – Он улыбнулся Лотти. – И труднее всего было вспомнить тебя и твою маму, потому что Пандоре хотелось отобрать у меня самое дорогое. Моих самых любимых людей.
Лотти тоже улыбнулась папе, но глаза у нее были грустные. Она думала о черном единороге, который прячется в чаще леса совсем один.
– Они удивительные существа, – сказал папа, мечтательно глядя в пространство. – Такие красивые… Ну ты же сама видела, Лотти. И, кстати, ты тоже была совершенно прелестным единорогом. – Он улыбнулся Лотти, а потом вдруг помрачнел, и его взгляд сделался жестким. – Хорошо, что Пандора не знала о твоем существовании, когда плела свои чары. Она не знала о нашей с тобой общей силе.
– Она просто не знает, что такое семья, – сказал Гораций. У него был такой странный, скрипучий и резкий голос, что Лотти аж вздрогнула. – Она не понимала, как много вы с Джеком значите друг для друга, Том. Как это важно, что вы с ним братья. Она думала, что сможет вас разлучить – и ты даже не пикнешь. Ха!
– А что, у нее нет семьи? – удивленно спросила Лотти, и папа покачал головой.
– Нет. Она сирота. Ее родители погибли, когда она была совсем маленькой. Она жила то у одних родственников, то у других и в итоге оказалась здесь, в Нитербридже, когда ей было пятнадцать.
– Это как-то уж совсем грустно, – пробормотала Лотти. Ей не хотелось жалеть Пандору. Она ненавидела Пандору. Но она ничего не могла поделать.
Папа ласково ей улыбнулся, но Софи нахмурилась и ткнулась лбом Лотти под локоть:
– Лотти, ты слишком мягкосердечная. Так нельзя. Она пыталась тебя уничтожить, а тебе ее жалко, потому что у нее было трудное детство? Пф! – Софи сердито сверкнула глазами. – Надо было избавиться от нее навсегда, а мы упустили такую возможность!
Софи была такой милой и «плюшевой», что в ее исполнении эти злые слова прозвучали особенно жутко, и Лотти даже слегка растерялась. Софи запыхтела и втянула голову в плечи, словно ей стало стыдно, но она никогда этого не признает. Она снова уткнулась в свою чашку с кофе, стараясь не смотреть на Лотти.
– Я тут подумала… – сказала Лотти, глядя на папу широко распахнутыми глазами. – Что было бы с тобой, если бы маму не пригласили работать во Францию? Я бы тогда не приехала в Нитербридж и не открыла бы в себе магию. И если ты смог вернуться именно потому, что тебя позвала моя магия…
– Да, твоя магия, – твердо проговорил папа. – Ты сама должна знать. Ты пришла ко мне и разрушила злые чары. Как очень верно заметил Гораций, Пандора не знает, что такое семья. Наверное, больше никто и не смог бы разрушить ее чары. Никто, кроме того – или той, – с кем я связан по крови и магии.
– Это была твоя магия, – заметил Гораций. – Лотти унаследовала от тебя. И ты ее сразу узнал, хотя был заколдован. Эта магия тебя позвала, и ты не мог не ответить на знакомый зов. – Он опустил голову, уткнувшись клювом в мягкие перья у себя на груди. – Я должен был полететь за тобой, – скорбно пробормотал он. – Все эти годы… Я мог бы превратиться в морскую птицу. Например, в альбатроса. Я должен был полететь за тобой сразу. Но мы были уверены, что ты вернешься. А потом прошло несколько месяцев, и след остыл, и у меня уже не было сил преобразиться. Без тебя все как будто окаменело и умерло. – Гораций печально покачал головой. – В итоге тебя разыскал и вернул ребенок. Ребенок!
– Мой ребенок, Гораций, – улыбнулся папа. – Ты сам говоришь – это многое значит. – Он зябко поежился и повернулся к Лотти: – Я не знаю, что было бы, если бы ты меня не нашла, Лотти. Наверное, я бы остался там навсегда. Пока я был единорогом, я совсем потерял счет времени. Возможно, я превратился бы в единорога уже насовсем. – Он улыбнулся. – Хотя в этом есть свои плюсы. Я бы жил вечно – ведь единороги бессмертны.
Лотти уставилась на него, открыв рот:
– Ты превратился в единорога?! То есть действительно превратился?! А не просто принимал облик единорога в тех моих странных видениях?
– Это скрытая, потайная долина, Лотти, – сказал папа. – Волшебное место. Никто не должен о нем узнать. И превращение – это защита. Если ты попадаешь в долину единорогов и прикасаешься к их волшебству, ты начинаешь меняться. Превращение происходит не сразу. Я пробыл там много лет и все равно не стал единорогом – просто переходил от одного облика к другому: был то человеком, то единорогом. Но если бы я пробыл там дольше, я превратился бы в единорога уже навсегда. Среди них было несколько человек… вернее, несколько единорогов, которые раньше были людьми.
Софи пристально смотрела на Тома, явно собираясь что-то сказать, но никак не решалась. Он встревоженно нахмурился, зная, что от таксы можно ждать чего угодно. Софи тоже нахмурилась и прошептала:
– Я должна это спросить. Ты ел траву? – От одной только мысли об этом ее передернуло.
Лотти и ее папа звонко расхохотались, а Гораций презрительно щелкнул клювом, явно давая понять, что он думает об умственных способностях Софи.
Софи смотрела на них с искренним недоумением:
– Что вы смеетесь? Это важный вопрос! Есть траву! Брр. Какой ужас.
– Это была очень хорошая трава, Софи, – сказал Лоттин папа. – Вкусная, сочная. И всегда свежая. Там была одна поляна, трава на ней напоминала по вкусу… шоколад.
Софи кивнула.
– Как-то не верится, но ладно, допустим. Жалко, ты не привез с собой этой травы. Лотти ест слишком много шоколада. Наверное, ей пошла бы на пользу трава со вкусом шоколада.
Лотти опять рассмеялась:
– Ты ешь его в десять раз больше, а я в шесть раз крупнее тебя!
– Вот именно, – кивнула Софи. – И у меня нет прыщей, Лотти, ma belle[2].
– Ты еще вернешься туда. – Голос Горация был очень тихим, но его услышали все.
– Не могу, – сказал папа, глядя на свои руки, словно ему было неловко произносить это вслух при дочери и Горации. – Я бы вернулся к ним, если бы мог… но потом я бы вернулся домой, Лотти, честно слово. Но если по правде, я просто не знаю, где их искать. – Он устало покачал головой. – Я не помню, где эта долина. Все как будто в тумане. Я вообще плохо помню дорогу домой. Даже теперь, когда память вернулась.
Огромные глаза Горация горели желтым огнем:
– Ты вернешься. Я знаю. Вы все вернетесь туда.
Лотти поежилась. Это прозвучало как пророчество. Как будто Гораций действительно знал. Могут ли фениксы предсказывать будущее? Гораций никогда не говорил, что он это умеет. Впрочем, он не говорил и что он феникс.
Гораций медленно моргнул и застенчиво взглянул на тарелку Тома.
– У тебя чем намазаны тосты? Дрожжевой пастой? – спросил он с явной надеждой в голосе. – Мне надо хорошо питаться и набираться сил.