Подвальник (во вселенной отчаяния)
– Ты сам боишься! – сказал Чистякову сын, отказываясь идти в подвал.
Его отец не боялся, конечно же. Не верил в идиотские байки про пауков-людоедов и человеческие останки, на коие можно наткнуться, якобы, в подвальных переходах их типового многоквартирного дома.
Детская дворовая болтовня… слишком часто, на взгляд рационалиста Чистякова, пересказывает ее дома сын!
– Растет лентяем, – вздыхал Семен, спускаясь по выщербленным ступеням вниз, в унылый полумрак укрытого козырьком заглубления перед ржавой дверью. – Какие отговорки только не выдаст, лишь бы не помочь по хозяйству! Так вот и уперся, дурной… И ведь до чего натурально изображает страх! сам аж верит! Ну что же, у подростков оно бывает…
И все-таки Семен испытал какое-то неприятное чувство, когда услышал, что там, в конце подвального коридора, хлопнула дверь и в железной скважине проскрипел ключ.
Особенного ничего не случилось. Кому-то еще потребовались картошка или соления, или какой-то скарб. И человек, уходя, добросовестно запер вход, как это и подобает разумному совладельцу подсобного помещения. Нечего соблазнять бомжей вить грязные свои гнезда под кровными квартирами нашими! У Чистякова тоже есть ключ, естественно, и он им отопрет изнутри, и он им же точно также вот аккуратно извне закроет.
Ушедший погасил свет, и однако и это тоже не создало проблемы. Семен предусмотрительно захватил фонарик и тот, будучи извлечён и включен, отблагодарил хозяина приличным вполне себе лучом за своевременно замененные батарейки.
Чистяков шел, внимательно глядя под ноги в абрис плывущего перед ним фонарного и верного круга.
Остерегался он, разумеется, не пауков-людоедов из подростковых фантазий. А просто эти пыльные коридоры, посещаемые не очень часто, могли таить и реальные некоторые опасности. Небрежно брошенный кем-то ящик из-под чего-нибудь, например, о коий неприятно было б впотьмах споткнуться…
И вдруг перед глазами Семена явился, сверкая… Круг.
И Чистяков пред ним замер.
И даже непроизвольно он отступил назад на полшага, рассматривая геометрически правильное изображение на заплеванном земляном полу.
Оно было с величайшей тщательностью исполнено у подножия теплых и толстых труб, которые тут именно вырастали из пола, пыльные и белесые, покрытые неровной рабицей и грязным гипсом. Достигнув потолочных бетонных плит цилиндрические тела расходились в стороны, питая кипятком стояки отопительной сети дома.
Их выход занимал место, и потому здесь не было устроено очередной секции. Пространства ж осталось достаточно, чтобы тут, по левую от прохода сторону, властно расположился Круг.
Он был не просто очерчен. Его границу означали маленькие разноцветные стеклышки – вероятно, мельчайшие осколки бутылочного стекла. Они были положены с удивительной точностью, словно бы по окружности, которую провел циркуль.
Стекло-то и сверкало в луче… Внутри располагались различные незначительные предметы, которые демонстрировали, наверное, игры воображения. Разбитый ржавый фонарик. Пластиковый дешевый пупс, у которого отсутствовали голова и нога. Блестела тускло связка ключей и скалился рядом хищно крысиный череп. А далее несла караул, как стойкий оловянный солдатик, чекушечка коньяку. Не пустая. И даже, странное дело, не распечатанная…
И кое-что еще обнаружил Семен в этом странном стеклянном круге.
И показалось оно сначала обломком палки, воткнутым вертикально в землю.
Но это была – свеча.
Черная.
И наполовину оплывшая…
Какие-то и другие еще предметы просматривались неясно в этом пространстве, отъединенном посверкивающей окружностью. Но их мешала Семену идентифицировать собственная их тень, подрагивающая около…
Однако посетителю подвала было известно, что представляют они собою как целое, в совокупности. Круг, заключаемые в него предметы, свеча…
Ему рассказывал сын.
Капище Подвальника, вот что это было такое!
Дети, которых посылают в подвал, – вещал приглушенным голосом Чистяков-младший, – в особом месте оставляют подарки духу подвала. Дабы его задобрить. А то ведь он очень злой, этот дух! Он может натравить пауков. Или обварить кипятком из труб отопления. А то так и наведет увеличивающий морок, заставив тебя вернуться, и тогда ты… заблудишься в коридорах подвала этого, хоть они были тебе прекрасно знакомы прежде… и никогда уже не найдешь дорогу к поверхности… а если даже и сумеешь подняться, то это будет… не та поверхность!!
Семен, понятное дело, не верил ни единому слову. И он, конечно, и не подумал расспросить сына, что это за «увеличивающий морок». И почему «вернуться». И какова из себя есть эта «не та поверхность».
Выслушивая эту причудливую страшилку детскую, Чистяков сомневался даже, что вообще он существует реально – Круг.
Теперь же он его видел…
Бывает, что ребенок блажит, – подумалось Чистякову. – Однако блажь, которая вдруг охватила всех детей в доме… С чего бы это?
Спокойно, – мысленно произнес он себе, старательно изобразив на лице скептическую улыбку. – Всему и всегда найдется рациональное объяснение!
И таковое не замедлило обнаружиться.
Юлечка! Ну конечно.
Не в меру шаловливая конопушка из второго подъезда с большими бантами… пропала в прошлое лето.
Милиция не нашла.
Родители потеряли голову с горя, поперлись даже и к экстрасенсу какому-то. Естественно – дохлый номер!
Так вот, ведь они же ее послали тогда за чем-то… В ПОДВАЛ. Куда не раз до того наведывалась она как с ними, так и, что радовало ее особенно, в одиночку. (Пунктик у нее был: я сама!)
Не вернулась…
И вот, наверное, этот реальный трагический мерзкий случай (мало ли сейчас выродков, извращенцев…) дал почву страшному вымыслу.
Который перерос в культ.
А сын, пожалуй, не врал, – подумалось еще тогда Чистякову, – что приношения Подвальнику совершают и некоторые взрослые. Благоразумные, как сын выразился.
Семен фыркнул. Ну до чего же народ…
Но тут его мысль прервалась.
Поскольку Чистяков разгадал, неожиданно, еще один из предметов, что были в Круге.
Велосипедный гудок.
Причем гудок от его конкретно, Семена, велосипеда! Импортного, любимого, дорогого (во всяком смысле).
Семен болел велоспортом столь же жестоко, как некоторые рыбалкой. (Или как сам – охотой.) Участвовал во всех любительских велоралли, о каких узнавал. Призы аж, иногда, завоевал!
И вот однажды гудок исчез, а Чистяков думал: не повезло, разболталось крепление и свалился где-то на трассе. Так нет, оказывается! Гудочек снял родной сын… чтобы принести в жертву духу подвала, …!!
Семен выругался. И широко шагнул в Круг. И под его ногой что-то хрустнуло. (Пупс? или этот идиотский крысиный череп?) Семен подобрал гудок, показавшийся ему холодным и влажным, и положил в карман.
И в это же мгновенье сквозняк – резкий и очень сильный – пронизал, как иголкою, коридор.
Фонарик у Семена в руке мигнул. Хотя ведь он был, естественно, электрический, то есть никоим образом не зависел от колебаний воздуха.
У Чистякова вдруг всплыло в памяти, что сын ему еще говорил насчет Круга: предметы, помещенные в Круг, ни в коем случае нельзя брать назад. Ни даже к ним прикасаться. И – не переступать черту Круга…
Непроизвольно Семен попятился и тогда пупс (или крысиный череп) вновь неприятно хрустнул.
Но в следующий миг Чистяков смеялся. Какая глупость! Ведь это же случайное совпадение, что лампочка подмигнула в момент, когда потянул сквозняк…
…И совпадение, что волна холодного воздуха прошла тотчас, как только ты взял гудок? – спросил какой-то вкрадчивый голос в голове Чистякова.
Бред! – отозвался немедленно его же внутренний голос иной и более твердый (ну или только желающий таковым казаться). – Фигню плести прекрати, мужик, потому что вот так и сходят с ума!
Семен солидаризировался с последним голосом, приосанился.
И все-таки ему сделалось… неуютно. Он озирался почти затравленно и не мог себе не признаться, что подземелье вдруг стало действовать угнетающе.
Эти загипсованные трубы в грязных разводах, нависшие как дохлые гигантские черви… Колышущиеся платки паутины… Качающиеся гипнотически черные тени от фонаря…
И вот сюда-то он хотел послать – сына?!
Однако я ведь не знал – попытался Чистяков оправдаться перед собой – я и не представлял, что оно тут все… так, если не горят редкие, слабенькие покрытые пылью лампочки!
Однако внутренний голос его (тот, первый) лишь издевательски рассмеялся.
Семен ощутил удушье…
Какой-то угнетающий дыхание газ накапливается – писали где-то, он вспомнил – со временем в погребах, подвалах… (Как его, этот газ? Родион? Радон?) И если концентрация родиона превысит определенный порог, тогда…
Да НЕТ у меня никакого затруднения дыхания! – пытался Чистяков разозлиться на глупые свои страхи. – Просто взыграли нервы.
…Да, нервы, – согласился с готовностью неотвязный голосок внутренний. – Только не потому ли так и разыгрались они у тебя, что ты вот уже несколько минут как испытываешь неотвязное ощущение взгляда в спину?
Да на… это всё разбирать?! – принял вдруг несвойственное ему в подобных ситуациях решение Чистяков, наплевав на предательский здравый смысл: – Просто побыстрей надо сматываться отсюда!
И сразу задышалось легко. И четкая постановка задачи дала энергию. Семен решительно развернулся и зашагал к выходу… едва заставляя себя притом не переходить на постыдный бег.
Ускоренное движение ободрило. Через какое-то время он даже попытался что-то насвистывать.
Но получалось фальшиво, правда. И не отваливалось иррациональное впечатление: тьма за его спиною… особенная. И продолжает она – смотреть.
Плевать, – уговаривал себя Чистяков. – Сейчас доберусь до двери, поверну в замке ключик, и…
И в этот миг он почувствовал, как у него на голове шевелятся волосы.
Потому что, опуская заблаговременно руку в карман, Семен обнаружил ОТСУТСТВИЕ у него ключа!
Вся связка испарилась куда-то. Она исчезла!
Уже отдавая в этом себе отчет, Чистяков продолжал перепроверять карманы: брюк – куртки – внутренний, в который положил гудок – брюки… куртка…
– Я просто выронил их, – лепетал Семен. – Где-то там… рядом с этим дурацким Кругом! Наверное, наклонялся за велосипедным гудком, и тогда…
Необходимо вернуться и поискать, резонно подумал он.
И вздрогнул, потому что с внезапной и абсолютной ясностью вдруг почувствовал, что… НЕ надо.
Совсем. Не. Надо.
Семен вдруг ощутил ясно, что манипулирует им какая-то злая воля. Раскладывая все таким образом, чтобы его завлечь в лютую, безвыходную погибель! И наилучшее, что может он предпринять сейчас, – это со всех ног бежать к выходу, пусть даже и нет ключей! Чтобы затаиться у этой чертовой двери запертой и тогда – рано уж или поздно – кто-нибудь обязательно спустится в подвал, дом большой…
Но тут уж внутренний голос его второй – Чистяков-рационалист – решительно поднял голову. И высмеял эти трусливые и девчоночьи, роняющие достоинство взрослого и мужчины, мысли.
Мужчина остановился,
выдохнул,
вдохнул,
развернулся —
и чуть не строевым шагом гордо пошел назад!
…Ключи нашлись почти сразу.
Они лежали около самой границы круга, означенного стекляшками, которые засверкали уже знакомо при приближении фонаря.
Но почему-то удача эта скорее испугала Семена, нежели радовала. Вдруг снова закопошились непрошенные сомнения: как они вообще могли выпасть из прочного и глубокого кармана? почему не зазвенели, упав? и сразу же теперь бросились в глаза, хоть обыкновенно если ты что теряешь…
Мужчине вдруг показалось, что никакая это и не связка ключей, а… змея. Отсвечивающая металлическим блеском. Туго и зло свернувшаяся.
Он чертыхнулся и зажмурил крепко глаза и открыл их снова.
Змея исчезла.
Вместо нее на запыленном полу лежала теперь перед ним… кисть руки.
Отрубленная. Женская, кажется. Унизанная зазубренными стальными кольцами…
Семен завопил нечленораздельное и рефлекторно пнул бросивший его в дрожь предмет!
Глумливое жестокое эхо пошло гулять по закоулкам подвала…
Но даже и сквозь него различил Чистяков знакомое звяканье. Связка ключей однозначно снова была собой.
Мужчина шагнул на звук и нащупал ее лучом и по-стариковски тяжело выдохнул, нагибаясь за достоянием своим: нервы!..
– Ну вот, оно все и кончилось, – прошептал. – Теперь уже точно дерьмо все это легко окажется позади. Держи покрепче золотой ключик и топай себе на волю!
Нехитрый самогипноз помог. Семен был человек действия и о поговорке «семь раз отмерь…» привык лишь неприлично шутить, что выдумали ее – скопцы!
Мужчине было приятно чувствовать в ладони прохладный металл – уж теперь не выпущу! – быстро и уверенно шел он вперед по подвальному коридору. А впереди колыхался, слабея пока еще лишь немного, круг света от его верного фонаря…
Вдруг луч сей уперся в стену, которая преградила путь к выходу, хорошо знакомый.
В препону, которой тут раньше не было и возникнуть она могла лишь полминуты назад – а иначе бы как вернулся Семен за своею связкой?!
Мужчина изумлен был настолько, что в первый миг ему показалось даже, что будто коридор подвала перекрыт полностью. И сразу все его страхи, вроде бы побежденные, вновь показали зубы.
Но вскоре Чистяков понял: нет, это перед ним просто дверь, отворенная, одной из подвальных секций. Высвечивается фонарем лишь филенка или как ее там…
Стоит открытой одна из ряда каморок, понумерованных и представляющих точное подобие той, какая принадлежит и его семье, в частности.
Грубая дощатая дверь не перекрывала прохода целиком ни сверху, ни даже сбоку. Протиснуться вполне можно… да, чёрт, можно даже ведь просто прикрыть её!
Только вот почему она вдруг оказалась распахнутой? Эта и сейчас… Чистяков дважды проходил здесь и видел: все секции были закрыты и добросовестно даже заперты каждая на висячий замок!
Он что, перепутал направление и пошел не тем коридором?
Нет, коридор знаком…
Поэтому надо просто продолжить путь, на котором ему ничего (почти) не препятствует.
Но сделать следующий шаг Семен не сумел.
И вовсе не потому, что какая-то сила сковала его физически. Оцепенеть Чистякова заставил вдруг беспредметный страх. Из тех, какие овладевают у человека не мозгом даже, а чем-то более в организме глубоким, древним…
Дыхание в груди у Семена замерло и его ладони покрылись потом.
Что так его испугало? Этого Чистяков не мог объяснить себе! И тем не менее он готов был заявить под присягой: что-то переменилось еще в подвале кроме того, что в коридоре, недавно беспрепятственно пройденном, вдруг оказалась распахнутой настежь дверь…
Но в следующее мгновение Семен осознал, ЧТО именно.
Сделалась иной, непонятным образом, тишина.
Минуту лишь назад обступало его обычное, скучное пустозвучие неглубокого подземелья. Застойное, безобидное. Покоящее всегда эти снулые пыльные переходы, сколь их Чистяков помнил. Немного нарушаемое лишь иногда шипением где-то брызг, однообразно плюющихся из протекшего вентиля.
Теперь же у тишины было… сердце. Пульсирующее (и злобное). Которое представлял обретающийся на грани слышимого некий вкрадчивый звук.
Нисколько не разбавляющий тишину а, напротив, ее подчеркивающий. Поляризующий… Делающий безмолвие зорким, хищным.
Он был настолько негромким, этот неясный шелест, что, хоть и ловил его слух, а неприметный сигнал поначалу даже и не достучался в сознание.
Но сразу же сработал инстинкт. Глубинный и темный страж, недреманное чутье которого заставляет живое опасаться просто того, что ему неведомо (или же было изведано в какой-то из позабытых жизней, но в этой – забыто начисто).
Ведь шелестящий звук был – Чистяков понимал теперь – чуждым вовсе. Из тех, которым невозможно придумать рациональное объяснения исходя из окружающей обстановки. Поэтому рептильный инстинкт скомандовал: стой! не двигайся: НЕПОНЯТНОЕ!
И вот Семен стоял, вслушиваясь…
А звук усиливался.
Ну или это Чистякову только казалось, что становился громче, а просто звук забирал все больше его внимания.
Теперь он воспринимался Семеном уже не даже как шелест, а… словно приглушенное стрекотанье швейной машинки.
Старинной, не электрической. С особенною такой широкой педалью, которую надо было качать ногами. Подобный раритет антикварный, «Зингер», стоял когда-то у бабушки Чистякова, давно покойной.
Но звук, идущий из распахнутой секции (да! именно оттуда!) был много более вкрадчив, тих и… ритмичен. Он приводил Семену на память однообразные трели, которые издают кузнечики, сверчки, стрекочущие прочие насекомые.
Вот этого мне только и не хватало сейчас: подумать о насекомых! – мысленно возопил Семен.
(Пауки-людоеды из бреда сына… Впрочем, ведь пауки не издают звуки, верно? Или же – если крупные – издают?)
На земляном полу перед секцией валялся сбитый замок.
Не сбитый. Похоже, что его дужка была… разъедена кислотой.
– Совсем не тот коридор… перепутал… – бессмысленно шептал Чистяков. Беззвучно, лишь одними губами. – Сейчас я повернусь и пойду отсюда. И возвращусь к перекрестку, чтобы сориентироваться. И двинусь в правильном направлении. Тогда уж мне не встретится никаких замков, никаких пау…
Семен представил, как поворачивает назад.
И нечто, издающее звук, оказывается у него за спиной.
И сразу Чистяков понял, что никогда не сделает этого. Потому что чем более он прислушивался, тем ему меньше нравился этот звук.
(Да никакое это не стрекотание чертовой машинки! А это… это…)
Однако не стоять же тут вечно!
Тогда Семен совершил единственное, что все-таки смог заставить себя проделать. Он тихо и осторожно пошел вперед, стараясь держаться как можно дальше от чернеющего проема раскрытой двери.
И тут он ощутил еще запах.
Странный. Как смесь машинного масла и залежавшегося, подпорченного уже загниваньем сырого мяса.
Мгновения вдруг сделались очень длинными… Две воли разрывали сознание Чистякова.
Первая. Ни в коем случае не смотреть в сторону черного зева прохода в секцию. НЕ!..СМО!..ТРЕТЬ!
Вторая. Взгляни хотя бы краешком глаза! Узнай, что издает эти звук и запах.
Первая установка была понятна. Чего остерегается человек, вынужденный пройтись по узенькому карнизу над зевом бездны? Конечно же – взгляда вниз (взгляда в смерть).
Однако вот второе хотение, противоположное первому – как понять? В подобной ситуации любознательность разве не сродни помешательству? Да люди даже придумали поговорку: «любопытство сгубило кошку».
Впрочем, если оно погубило кошку, то спасло кошек. Разведавшая опасность особь доносит ведь о ней своим сродникам. (Если повезет ей не погибнуть в разведке, правда.) Предупрежденные будут вооружены.
Поэтому и одарила природа таких существ, у которых наличествует высшая нервная деятельность, манией любопытства.
На благо их виду в целом.
На горе отдельной особи.
Природа победила-таки проклинающего кошачье любопытство Семена. Он остановился и вздрагивающий луч фонаря развернулся в пространство секции.
Тогда Чистяков увидел.
Все и до малейшей детали, что было там.
Однако при всей отчетливости восприятия у Семена не получалось понять, ЧТО это такое именно. Сознание не могло сложить наблюдаемые фрагменты во единое целое. Точнее же говоря – бастовало, отвергало, ОТКАЗЫВАЛОСЬ!!
Внимание примагничивало прежде прочего то, что двигалось в этой секции. Оно представляло собой подобие пары крючьев, сходящихся и расходящихся в быстром темпе.
Они были расположены симметрично остриями вовнутрь. С их вогнутостей иногда что-то капало.
Поверхность этих странных образований была темна, и однако, влажная, проблескивала во вздрагивающем луче. Ритм их безостановочного движения совпадал с ритмом звука и было ясно, что именно оно, их мерцание, родит звук.
Над крючьями стояли глаза.
Круглые, неподвижные и словно бы даже какие-то простовато-наивные.
В сознании Семена вдруг с неуместностью высветились круглые очки Джона Леннона. Кумира старшего брата Чистякова. Который – брат – и до сего еще времени носил тертую джинсу и длинные волосы, несмотря на откровенную лысину.
Да уж, человечный взгляд Леннона сквозь очки был вспомнен совсем не к месту! Поскольку на Семена теперь смотрели – нечеловеческие глаза.
Взирали же они на него из чего-то кустистого, вроде мха. (Шерсть? но какая странная…) И рядом в этой щетине располагались… ЕЩЁ глаза!
Какие-то дополнительные… Три пары. Меньшего гораздо размера. И в каждой трепетала синхронно яркая, разбрызгивающаяся точка: отражение лампочки фонаря, трясущегося в руке.
Секция была набита всяческим хламом, как и положено подвальной каморке. Но было в этой картине и необычное кое-что. А именно: хаос вещей делился, ровно и аккуратно, на восемь секторов.
Причем делила его на них многосложная, дрожащая мохнатая тень, отбрасываемая фонарем. Тень… от растопыренных восьми лап огромного паука!
Головоломка сложилась.
Ритмично движущиеся крючья были паучьими жвалами (хелицерами – вытряхнула ненужное уточнение память из учебника биологии, которую в школе нередко Семен прогуливал). А позади во тьме намечалось и тулово паука, пульсирующее в ленивом, сонном, инаковом от челюстей ритме…
Такого не могло быть!
Но было.
На Чистякова смотрел из каморки в четыре пары гляделок паук немыслимого, непредставимого здравым умом размера!
Размах его покрытых шипами лап явно был куда больше, чем удалось бы Семену раскинуть руки.
Внезапно во стрекочущей тишине прошел голос:
– ПОДОБНО ЭТОМУ И В ДУШЕ. ДОСТАТОЧНО ПОЖИТЬ СКОЛЬКО-ТО, И НАКАПЛИВАЮТСЯ ТОННЫ ХЛАМА. А В ХЛАМЕ ВСЕГДА ЗАВОДИТСЯ…
Но Чистяков игнорировал.
И даже не подумал классифицировать голос как-либо: как слуховую галлюцинацию, например.
Семен способен был в это мгновение думать об одном только. Про вероятное будущее. Ближайшее.
Лапы собираются к тулову, образуя прыжковую пружину.
Чудовище взвивается и падает на Семена сквозь открытую дверь!
И жвалы, полные кислоты, смыкаются, пробив грудь. И останавливается сердце…
Чистяков закричал.
Издевательское эхо подвала со радостью повторило вопль.
Рука Семена, выронила фонарь, вслепую нащупала дверь каморки, со стуком ее захлопнула.
Мужчина развернулся к филенке спиною и, упираясь в нее, сполз по ней. Ладони его забегали по земляному полу, сами как пауки, нащупывая, где же валяется там навесной замок.
И пальцам вдруг повезло. Они наткнулись на холодный металл и подхватили его и дужка, хоть и разъетая, соблаговолила продеться в родные петли.
Отгораживая весь ужас там, по ту сторону. Запирая.
Пусть даже лишь по сторону хлипкой дощатой дверки. Но, все-таки…
Семен выдохнул.
Эта вечность, оказывается, заняла не более времени, чем есть его между вдохом и выдохом.
Померещилось, – прошептал мужчина. – Мне просто это все померещилось. Так именно и бывает, если направить луч света на какой-либо скопившийся хлам. Чего там не нарисуется…
Тем более коли хлам – чужой, которого тебе и видеть-то не положено! Странно, что не обнаружился там и целый дракон, или обитательница озера Лох-Несс, или…
Так что на самом деле бояться нечего. Там лишь окостенелый бред, который человек продолжает тянуть по жизни, боясь признаться себе, что скарб этот ни на что толковое не годится. Старье за перегородкою безопасно… и не способно причинить никакого зла, и…
Но тут еще один вопль вырвался из горла Семена, породив эхо.
Запертая ненадежно дверь заходила ходуном и хлипкая дужка замка угрожала вывалиться в любую секунду.
Заарестованный ужас не желал примириться со своим заключением. Он чуял через дощатую дверь человеческую теплую кровь и жаждал как можно скорее впитать ее.
Семен и не помнил даже, как оказался у выхода из подвала.
Он судорожно скрежетал ключом о железо, пытаясь угадать скважину… Как связка-то вообще еще оставалась зажатою у него в руке? Ведь просто невероятно, чтобы Чистяков ухитрился ее не выронить в сумасшедшие предшествующие мгновения!
И он бы обязательно об этом задумался, надо полагать… если бы в состоянии был сейчас думать вообще хоть о чем-либо.
Клацающий лязг несся из пустоты за его спиной. Паук рвался…
И вдруг оно получилось у Чистякова. Его мятущийся ключ – попал. Проскрежетал уже в скважине один его избавительный оборот, второй…
– Я БЫ НЕ СОВЕТОВАЛ ВАМ СПЕШИТЬ.
Тот же голос!
Теперь Семен обратил на него внимание и он вздрогнул, как от удара током.
И так же, как и бывает нередко в итоге удара тока, Семена оцепенило. «Распахивай скорее дверь и беги!» – колотилось в его сознании. Но билось это воление отдаленно и как-то тускло – бабочкой по ту сторону стекла. Безнадежное, не стоящее внимания.
Семен был загипнотизирован голосом. Он оборачивался, потому что осознавал, что все равно ведь не сможет не обернуться.
И он увидел: прямо позади него, в трех шагах, в пыльном и мутном луче заросшего паутиной маленького окошка…
стоит Подвальник.
Семен и не надеялся сомневаться, не есть ли то кто иной.
По пьяни заплутавший сосед по дому? случившийся здесь ремонтник? забредший бомж?..
Смешно!.. Потому что внешний вид существа, рекомендовавшего не спешить, был… здесь более всего подойдет, наверно, определение ОДНОЗНАЧЕН.
Создание не имело кожи.
Ее заменяло подобие грязноватого гипса, наложенного небрежно, так что через этот строительный материал просвечивало, местами, мясо. Если за таковое можно посчитать мертвые, иссиня-серые мышцы, канатоподобные сухожилия.
Кости же существа, проступавшие сквозь кой-где, напоминали ржавую арматуру.
– ВЫ ОТЫСКАЛИ ОТНЮДЬ НЕ СВОИ КЛЮЧИ, – продолжал Подвальник. – ВЫ ИХ У МЕНЯ УКРАЛИ. ОНИ СПОСОБНЫ ОТКРЫТЬ ОСОБУЮ ВЕСЬМА ДВЕРЬ. ИЗ ВСЯКОГО ПОДВАЛА НАЛИЧЕСТВУЕТ ОТВЕРСТИЕ В БОЛЕЕ ГЛУБОКИЙ ПОДВАЛ. И ВЫ – НА ЕГО ПОРОГЕ.
Едва ли Семен улавливал в те мгновения смыслы слов. Его сознание балансировало на грани обморока.
Да он бы и отключился, но прагматизм подсказывал: оставаться во власти монстра – верная смерть! И героическим усилием Чистяков заставлял себя принять эту новую, невозможную, немыслимую реальность!
Итак, они существуют, – вычислял ум Семена с мертвенным хладнокровием, какое наитствует иногда стоящих у последней черты. – Не суетны суеверия, передающиеся у самых разных народов из века в век… Леший, Водяной, Домовой, Овинник… Банник… еще кто там? Тогда почему бы не быть и ему – Подвальнику? Что общего у этих форм нежити? Они же ограничены территорией. Баня с пауками по углам для них – вечное. Я окажусь вне власти Подвальника как только я покину подвал! Вот он и заговаривает мне зубы…
Все эти мысли промелькнули в сознании Чистякова быстрее, чем за секунду. Потому сразу же, как только отзвучали слова Подвальника, Семен развернулся и ударил корпусом в дверь. И вылетел через ее проем… на ту сторону.
Семен уже представлял себе, как он взбегает по щербатым ступеням и видит солнце.
Но вывернулось иное. Диким автомобилем из-за угла, летящим на максимальной скорости.
Чистяков, пронесшийся сквозь проем… падал.
Падал…
Цементный исцарапанный пол, который был обязан существовать по наружную сторону двери в ординарный подвал, – отсутствовал.
Была бездна.
Как если бы человек сорвался безлунной ночью со скалы в пропасть.
И невозможно было понять, и не из чего определить, сколь долго будет происходить монотонно длящееся падение…
Но заняло на деле оно лишь миг. Безумный, растянувшийся как эластический бинт в искусственную безмерность…
Внезапно под ногами Семена откуда-то как бы сама собою взялась опора. И даже на нее он не рухнул, а устоял на ногах, качнувшись.
И тут увидел: непроницаемой тьмы вокруг больше нет. А под ногами его находится… земляной пол.
Неужто снова подвал?! – похоронным ударом колокола раскатилось в сознании.
– ДА. КОНЕЧНО. НО ТОЛЬКО ЭТО – ДРУГОЙ ПОДВАЛ, – как будто выстрелил в спину знакомый голос. – ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВНИЗ!.. НЕ УГОДНО ЛИ ОСМОТРЕТЬСЯ, ГОСПОДИН ЧИСТЯКОВ? НЕ СТЕСНЯЙТЕСЬ. БУДЬТЕ КАК ДОМА!
И Чистяков осмотрелся.
Действительно, вокруг был подвал… Но только по масштабу он больше напоминал станцию метро!
В сумеречном пыльном и больном свете где-то высоко лишь едва угадывался потолок… Бетонные перекрытия раскрошились и обнажили ржавые арматурные стержни, которые по диаметру не уступали стволам корабельных пушек!
Повсюду колыхались паутинные сети. В их средоточиях неподвижно сидели, а кое-где торопливо двигались, пауки – такие же великаны, как тот, которого Семен только что лицезрел в секции. Однако здесь размер этих тварей прекрасно вписывался в окружающие масштабы…