Темная комната
«Человек это единственное животное,
которое привыкает и к тому даже,
что не может привыкнуть».
Раз
Бывший хозяин квартиры очень гордился тем, что таковая у него в ней имеется. Хоть и чего уж такого особенного в наличии темной комнаты?
Наверное продавец просто не мог иного ничего выставить в качестве предмета гордости, показывая торгуемую жилплощадь.
Ведь обиталище было маленьким однокомнатным (не считая упомянутой темной). Располагалось на первом этаже типового блочного здания и встречало посетителя низкими потолками да подтекающей, убитой безнадежно сантехникой.
Ржавые трубы и коцаная эмаль не особенно, впрочем, и волновали Костю. Ведь сибаритом он не был, а, напротив, Константин являлся… исследователем.
А вот потолок оказался для нового хозяина, со временем, источником беспокойства. Чего там – он был опасен!
С отваливающейся кое-где штукатуркой, в причудливых желтых пятнах, какие оставляла вода, когда проливалась она по небрежности вышерасположенных потомственных алкоголиков со времен, теряющихся в тумане прошлого… Что-то роковое чуялось человеку в этой неопрятной поверхности. Костя был убежден:
потолок,
однажды,
его
раздавит.
Потому как обладала умением сия невзрачная плоскость… опускаться наподобие пресса. Да! Ведь Костя видел это собственными глазами вполне отчетливо.
И даже не один раз. И происходило такое всегда в моменты, когда исследователь отдыхал мирно, улегшись без движения на спине: вытянувшись на раскладушке, которую никогда не складывал.
Чуть вздрогнув, потолок начинал оседание свое вниз. Неумолимое хоть и сначала едва заметное. Затем быстрее… быстрее!..
В такие мгновенья Костя хотел бежать. К примеру – соскользнуть с раскладушки и выбросится в окно. Да только с ужасом убеждался, что даже не в состоянии шевельнуться… Затем он терял сознание.
Когда же оно к нему возвращалось, все в комнате обнаруживалось как прежде. Недвижным и офигенно чинным – расслабься, мол…
Но Костя простаком не был! Пусть и не имелось у него образования высшего. А лишь не завершенное среднее. Внушительный стаж исследователя не позволял повестись на уловку комнаты – решить, будто бы случившееся лишь померещилось.
Костя был уверен в коварстве потолка и однако про аномальное поведение его никому не рассказывал. Даже и родной матери, несмотря на то, что вот она-то бы могла и понять. Хоть и не была исследователем таким, как Костя, но доводилось и ей изредка наблюдать явления, другими полагаемые несуществующими.
Урывками, невзначай, краем глаза. Но все-таки она видела и посему ее отпрыску интересно было общество матери несмотря на разницу в возрасте и отсутствие общих тем.
Опасность
(потолок)
тяготила Костю, но не особенно. Он подходил философски. Ведь от подобного не уйти: за любой квартирой – где бы и какой ни была – водятся грешки в этом роде. Всякое жилище есть хищник… но ограниченные, естественно, это не замечают.
Потому как они не видят.
А если ты увидишь и скажешь им, желая предостеречь, – они не верят, они ругаются и они смеются!
Хотя могли бы вот иногда задуматься: ведь нет-нет, а и промелькивает в печати сообщение типа «обнаружен убитым в запертой изнутри комнате».
Возможно, кое-кто и задумывается
(и делается бомжом)
Когда-нибудь, думал Костя, потолок достанет его. И кто-то обнаружит «веселенькую» картинку; следователи начнут гадать: и с чего бы – весь потолок залит кровью, а стены от нее, гляди, почти чистые?
Но только это не повод менять квартиру или вообще отказываться от крыши над головой, считал Костя. На новом месте может поджидать и похуже что… Да ведь и вообще нет по сути никакой разницы! Видящий так или иначе не живет долго, это известно всем: средняя продолжительность жизни исследователя гораздо меньше, чем у людей ограниченных.
Течение философской меланхолии прервал звонок в дверь. Защелкал мелким соловушкой… Костя б убил звонок! Он видел образ его души: жестяная птичка, заклепанная и размалеванная. Она закидывает головку и булькает, а под хвостом ее медленно поворачивается блестящий ключик.
Приличные люди вообще приходят не через дверь, вывел закономерность Костя. Но признавал исключения из этого правила: например, мама. Она использовала всегда дверь, и тем не менее неприличной считать ее не было оснований. Или вот хотя бы жена (законная или только гражданская, Костя уже не помнил). Анечка появлялась, в большинстве случаев, именно через дверной проем, но едва ли можно было ее причесть к неприличным людям.
Впрочем, в последнее время на этот счет у Кости возникали сомнения.
(сука!)
Соловушка пел вовсю…
Необходимо было срочно вставать и совершать вошедшие в канон действия. А этого – совершать действия – Костя терпеть не мог!
(по крайней мере, когда пребывал не под…)
Однако заставлял себя действовать. И очень гордился тем, что имеется у него, в отличие от абсолютного большинства исследователей, достаточная для этого сила воли.
Костя помнил канон по пунктам, хоть ночью ты его разбуди!
Первое. Смахнуть со стола все на пол. И, смахивая, Костя уколол руку, сильно, об иглу шприца. И глухо выругался. Сам виноват, конечно, смотреть бы надо, что делаешь, да некогда тут смотреть!
Второе. Комнату обежать взглядом. Нет ли еще чего где из горячих предметов? Ага, на подоконнике столовая ложка, железная, почернела вся… для понимающего достаточно – тоже на пол!
А соловей рассыпается… Ах ты соловей, соловей-разбойник! Приходится петь и Косте, а именно – кричать надрывно в ответ: «Открываю! сейчас иду!»
Третье, наконец. Госпожа ты матушка моя темная комната… Пошире отворить в нее дверь, и веничком, заранее припасенным, с полу все в нее замести.
(замести следы)
Дверь же ту закрыть плотно и шпингалет задвинуть. Чего уж проще!
Вот именно. Все тут проще простого. Но… С некоторого времени Костя стал… побаиваться своей темной комнаты.
И даже до предательской дрожи в пальцах!
И вроде как посильней аж, нежели потолка.
А началось это с примечательного случая одного. Отщелкнул тогда исследователь шпингалет и – веник выпал из ослабевших рук! В темной… в затхлом пространстве, где только застоявшийся мрак, и больше не было никогда ничего, а только что-то подчас шуршало… там, посреди всевозможного мелкого мусора, копившегося годами
(столетиями?)
сидел ЭТОТ.
Иначе не назовешь.
Потому что и не понятно даже, кто или что.
Какой-то неясный зверь, или невероятно уродливый – выжатый? – человеческий новорожденный младенец. Мумия ли младенца? А может и вообще – предмет, который никогда и не был живым? Попробуй в темноте различи! Но вот одно-то Костя знал точно: Этот, которого он там увидел… он на Костю смотрел. Недвижный. И будто соткан весь из тусклого блеска. Едва намеченный…
Костя отшатнулся тогда и моментально захлопнул дверь. И застегнул шпингалет – кажется, и не соображая даже, что делает. Так пальцы сами собой отдергиваются от раскаленной сковороды.
Потом он попытался успокоить себя. Ничего! Наверное, Этот из транзитных гостей – из тех, которые появятся один раз, а потом поминай как звали.
Вот было же ведь однажды… Отправился для чего-то на кухню, включает свет – все узенькое пространство между плитой и буфетом занимает петушиная голова, огромная…
Горячий ветер из ее клюва… такой, что от него шевелятся волосы.
И дернулась эта голова от яркого того света; и гребнем, вялым, иссиня-красным – мазнула по закопченному потолку.
А Костя весь вжался в стену, глаза зажмурил…
Потом открыл – ничего. И только белеют полосы, какие гребень этот чудовищный в копоти потолка оставил…
Так вот, ведь больше не приходил петух! Никогда. А значит и не до Кости явился он, а так – гость транзитный.
Да, уговаривал тогда себя Константин, уговаривал – а все же не удалось ему обрести покой. Потому что чутье у него имелось: угадывал, какие из пришельцев больше никогда не придут, а какие останутся, обживутся. И подсказало ему тогда сразу же чутье это: нет! ЭТОТ не из транзитных… И так и вышло!
С тех пор – как только ни откроет Костя дверь в темную, сразу видит: в глубине сидит Этот. И смотрит на него, неподвижный…
Эх, досками б ее позабить, комнату! Толстенными да крест-накрест!!
Да только ведь горячий-то мусор, ничего не поделаешь, прятать надо! И прятать оперативно. И темная – единственное имеющееся к тому средство.
И вот постепенно Костя… привык. Старался заметать быстро, не взглядывая в глаза Этому. А только замечал краем глаза, что Этот, кажется, понемногу… растет
(растение?)
неподвижный…
Не может быть, – скажут некоторые. Чтобы к такому-то – да привыкнуть?!
Но некто мудрый сказал, а Костя это высказывание слышал от какого-то умника: человек – единственное животное, которое привыкает и к тому даже, что НЕ МОЖЕТ ПРИВЫКНУТЬ.
(а что же – ведь жить-то надо!)
Итак… Шпингалет – дверь – глаза строго в пол. И веником быстро-быстро… Вот так. Дверь, шпингалет и – уфф!.. все. Теперь не грех и открыть. «Иду! Да иду я, на …!» Соловушка…
Как выяснилось, на этот раз ритуальных действий можно было не совершать. Ведь навестили свои. Пришел Жора, давняя Костина любовь… и Костина ненависть.
До настоящей жизни Костя только читал в романах про «любовь-ненависть». И не верил. Как и большинство думающих людей, впрочем. Конечно, противоположности как-то вот и взаимопроникают, не только борются. Однако не предельные же! Не может быть Бог и дьяволом. И стоило бы человечеству все же признаться в том, что любовь, которая оборачивается ненавистью, не есть любовь. (Сказывают, оборотень может перекинуться волком. Но ведь про оборотня и не говорят, что он человек! В какой бы фазе ни находился. Чего же ради тогда мы называем страсти – любовью?)
Но это были доводы разума.
А если боги делают человека видящим
(исследователем)
они отнимают разум.
Так – или что-то подобное – говорили древние.
Поэтому Костя не страдал от логических дискомфортов, испытывая к Жоре то самое противоречивое чувство.
И половину этого чувства с ним разделяла Анечка, и не трудно догадаться – какую.
По поводу же оставшейся половины Анна и Константин резко расходились во мнениях, и потому ссорились. И это стало их обычным занятием, и так длилось, покуда Анечка не ушла от Кости.
Произнеся на прощанье классическое: «или я, или это».
Жора прошагал прямо в комнату, оттеснив плечом Костю. Затем уселся за стол и подоспевший Костя увидел, как заходила над столешницей широкая спина кожанки – Жора доставал из карманов сокровище и раскладывал, чтобы хорошо было видно, такой у него был почерк.
– Ну чо, Косяк, – не оборачиваясь, обронил он. – Будешь брать?
Да, Жора был человек постоянный в своих повадках и репликах.
Взгляд Кости приковало к столешнице, а на его губах расцветала улыбка, вздрагивающая… И через его сознание шли какие-то словно бы волны света, и тоненько зазвенело во внутренней пустоте: хватит? или НЕ ХВАТИТ??
Трясущимися руками Константин извлек тут же из-под матраса деньги. Все деньги – и не хватило. По крайней мере, так решил Жора, однако смилостивился, брезгливо сморщившись:
– Ладно уж, все твое!
– Бывай, – сказал он затем, вставая и запихивая в карман мятые купюры. – Но, – толстый короткий палец уперся прямо в грудь Косте, – но ты мне должен!
Быть должником у Жоры Константину было привычно. Возможно, это судьба, говорил он себе; ведь Костя продал хорошую квартиру и купил эту, и все равно его долги все росли. Но Жора приносил настоящее, не кидал, в отличие от иных некоторых. И соответственно мысль о Жоре представляла в сознании Константина две контрастные фазы: «чтобы он сдох!» и «когда, когда же наконец я снова его увижу?!»
Костя не поленился и после ухода Жоры тщательно запер дверь. Он тоже сделал это каноном после нескольких казусов.
Конечно, хамское поведение Жоры оставило у Константина неприятный осадок. Но Костя подходил и тут философски. Во-первых это было в природе вещей – чего еще и ждать от пушера? А во-вторых исследователю было хорошо известно из опыта: он скоро ведь растворится, осадок этот! Исчезнет без следа и будет все хорошо.
Два
…Оно и стало так именно: мир начал меняться к лучшему почти сразу. И проявилось это хотя бы в том, что Косте вдруг нанес визит Буба, старый приятель.
Конечно, он-то не позвонил в звонок и не топал через прихожку. Просто вдруг оказался рядом: сидящим за столом перед Костей.
Щербато и широко ухмыльнулся, встретив его слегка удивленный взгляд. Не обидно вовсе возлыбился, а словно бы говоря: «ну! конечно я с тобой туточки! а ты думал?!».
– Винишка у тебя нет? – немедленно спросил Костя, потому что с друзьями можно без предисловий.
– Ты офигел? – радостно рассмеялся Буба. – Вино ж у нас только Белый припереть может.
– Белый? А… точно! И где же он?
– Хрен знает, – отвечал Буба.
– А то не видишь?! – прозвучал новый знакомый голос прямо над ухом Кости. И ощутил он подрагивающую руку Белого на своем плече.
– А ты-то вообще, Буба, недальновиден, – с грустью продолжил Белый. – Здоров, а не дальнобоек, и это тебя погубит…
– Тебя-то уж переживу, хлюпик е…й! – заорал Буба, наклонив лоб.
– Друзья! Я вас умоляю… – вскидывая ладони, произнес Костя.
Он радовался, что они снова вместе. Он улыбнулся поочередно одному и другому. И встал, и положил им руки на плечи. Костя любил друзей и меньше всего хотел, чтобы они ссорились.
Буба и Белый отвечали ему взаимностью. Они и против друг друга-то ничего особенно не имели, а только не сходились характерами. Друзья немедленно поддержали Костин порыв и тоже постарались встать так, чтобы положить руки на плечи Косте и одновременно друг другу.
Но кто-то не рассчитал движения и все повалились на пол, увлекая с собой и стол. Однако вроде бы никто не ушибся и вообще не претерпел какого-либо ущерба. Напротив, это падение всех чрезвычайно развеселило и как-то сблизило.
Они лежали на полу и смеялись.
От хохота звенели стекла в окне. Сосед инвалид стучал в стену.
Им было радостно оттого, что им хорошо друг с другом. И Косте почему-то казалось очень смешным, что свет, идущий через грязные стекла никогда не открывавшегося окна, бьет им беззастенчиво прямо в лица.
…Потом они сидели втроем на кухне, и было совсем не тесно, хотя пространство такое узкое, что и одному человеку не повернуться. И Белый угощал их вином – каким-то дорогим, очень крепким. Настолько, что приходилось даже и разбавлять водой.
И Костя все хвалил Белого: старик, вино – класс!.. где только берешь такое?
А Буба опять ворчал, но вроде бы добродушно: да ни фига! пусть лучше бы приносил дешевого, но побольше.
А Белый говорил что-то о бездарности Бубы, не заводясь, по-хорошему. Но Костя не особенно следил смысл. Ему было просто приятно слушать в оцепенении голоса друзей, и как сливаются они со звоном струи, что текла из крана – кто-то забыл закрыть, разбавляя, а теперь вставать лень, пусть его…
Все было так хорошо! Все было просто чудесно. Только… вино, которое принес Белый, понемногу заканчивалось. И вот наконец иссякло. И это было уже несколько неприятно. И, как всегда, это совпало с тем, что неприятен стал разговор, который они вели.
– А ведь она права, Костя, – говорил Белый. – Бедная девочка!.. Права, что она от тебя ушла! Ты подумай, сколько же она с тобой натерпелась!
И Костя думал.
И вот, ему становилось жаль Анечку. И даже ведь и до слез – Костя ощутил, что по его щекам текут слезы.
А Белого он в этот миг ненавидел: бередить рану!..
– Да ты чего, Костя? – утешал Буба, простой, душевный. – Она же бросила тебя в трудную минуту… с-сука! Да плюнь ты на нее, все они…
– Но я ведь, понимаешь… Белый говорит… – вяло возражал Костя.
– А ты и на него плюнь! Он гад. Твой друг – тебя же и обвиняет, а?! Да я его насквозь вижу! Да его убить мало!! – все более заводился Буба.
Внезапно Костя почувствовал, что его тошнит. В прямом, как и в переносном смысле этого слова. Все было так хорошо! – думал Костя. – И вот, как почему-то это у них всегда, дружеская встреча оканчивается заурядной склокой…
Но он ошибся.
Ошибся, что заурядной.
– Да я его и убью!!! – ревел Буба. – Ты только посмотри, он руки еще протягивает! На вот тебе! И еще на – в мор…
Речь Бубы оборвалась, внезапно.
И в наступившей тишине Костя услышал булькающий противный звук.
Он лицемерно покосился на раковину, хотя ведь уже все понял. Но прятаться от очевидности не имело смысла. Белый сползал по стенке, хрипя и разбрызгивая вокруг свою кровь.
И Костя успел заметить, что горло его друга разорвано.
Затем он перевел взгляд на Бубу. Тот был растерян и протягивал ему сжатую в здоровенном кулаке железную столовую ложку, замаранную в крови, как будто в каплях борща.
– Да как же это я… – лепетал Буба. – как же это я… ложкой-то?!
– Суки!!! Пошли вы все…!!! – вдруг заорал Костя, хватая стакан и швыряя его о стену.
Он выбежал из кухни и упал на кровать, рыдая, лицом в подушку.
…Когда он осторожно вновь заглянул на кухню, там никого уже не было. Ни Бубы, ни трупа Белого.
Костя налил себе воды из-под крана и наконец закрыл вентиль непослушной вздрагивающей рукой.
А все-таки Буба – друг, – внезапно с чувством подумал Костя. – Ушел, и труп с собою унес, меня не подставил. Старый мой верный Буба…
И тут внезапно у него похолодело внутри.
Костя услышал звук, достигший в кухню из комнаты.
Негромкий металлический лязг.
И почему-то Костя сразу же понял, что это клацает шпингалет на двери в темную комнату. Как если бы кто-то пытался сейчас открыть ее изнутри…
Костя замер. К его великому облегчению звук больше не повторился.
Мерещится, – уговаривал себя Костя. – И это не удивительно: ведь только что на моих глазах случилось убийство… нервы же на пределе!
И Костя принялся большими глотками пить воду и его зубы стучали о железную кружку.
…А завтра вновь спел соловушка. На этот раз оказалась гостьей Костина мать.
И Костя был маме рад, и печалился, что вот не может он ей предложить никакого угощения, даже чаю. Но мама давно привыкла.
– Да не убивайся ты так, что Анька ушла, – говорила она ему. – Ну нету ее и нет, другую себе найдешь! Да ведь и не понимала она тебя, Костенька. Не ценила, какой ты добрый. Она…
– Она сука! – вдруг прозвучало из темной комнаты.
Костю прошил озноб.
И он сидел, сжавшись в ужасе, и словно бы за щепку хватаясь у пасти водоворота шептал беззвучно: нет! не было! показалось! ведь сколько я накручивал себя страхами, ждал все время вот чего-то подобного, ну так и…
Но мама Кости безошибочно обернулась в направлении темной комнаты, как только прозвучал голос.
Потом опять обратила побелевшее лицо к сыну, медленно. И Константин увидел, насколько она испугана: какое-то время у нее даже руки перестали дрожать
(а дрожали они у нее с похмелья всегда)
– Костенька, это… ты ведь сейчас сказал? – лепетала мама.
Женщина реагировала на происходящее точно также, как ее сын. Пыталась тоже сейчас обмануть себя.
Наверное, это было у них наследственное. Ведь Костина мама знала, что сын ее никогда бы так не сказал об Анечке
(хотя, может быть, иногда о ней так и думал)
– Д-да, мама, – отвечал Костя. – Конечно… я, я это сказал сейчас, а кому же еще тут было бы говорить?
И неуверенно улыбнулся. Ведь правда все равно никому бы не дала сейчас ничего. И, к тому же, Костя уже очень давно привык обманывать свою маму.
– А я, пожалуй, пойду! – фальшиво же улыбнувшись произнесла мать, косясь на дверь темной комнаты. – А то бутылочки-то все подметут по дворам-подъездам… Да и контейнеры вывезут… Теперь же регулярно мусорка приезжает… не то, что раньше. Замешкаешься чуть – и…
Она продолжала и еще что-то бормотать, пробираясь боком. Бросая настороженные взгляды через плечо. И только вот уже открыв дверь, на пороге стоя, выдохнула свое заветное, безнадежное, неизменное:
– Костенька… а может быть у тебя… есть немножко… поправиться бы мне, а?! совсем чуточку?
Но Константин помотал в ответ головой и только улыбнулся печально. И таковая мимика его отразила на этот раз правду полную. И даже вспомнилось ему из времен, когда он еще имел аудиоаппаратуру и слушал популярные группы:
«…И там и сям есть шаманы, мама, —
я тоже шаман, но… другой».
Три
…Костя пробудился внезапно и понял, что уже глубокая ночь. Он совершенно не мог припомнить, что делал после того, как расстался с матерью.
Однако сейчас его занимало не это вовсе. Костя лежал на спине и смотрел широко раскрытыми глазами на потолок, таинственный в свете дворового помаргивающего фонаря… и с удивлением обнаруживал, что плоскость эта горизонтальная вовсе теперь не пугает уже его.
И даже подумал Костя: было бы хорошо – при нынешнем-то раскладе – чтобы он вот сейчас опускаться начал, потолок этот. И не случилось бы чтоб чудесного избавления, свершавшегося в разы прошлые.
Пусть едущая вниз крыша снизойдет уже до конца и превратит Константина в окончательное мертвое месиво, – мечтал он. Ведь Костя хоть и видел много плохого за короткую жизнь, однако сейчас почувствовал: готовится совершиться не просто себе плохое, а – беспредельно жуткое…
Такое, по сравнению с чем померкнут его карманные злоключения бывшие.
– Потолок! – вскричал вдруг исступленно исследователь. – Растопчи меня!!
Но потолок оставался неумолим, недвижен…
И Костя тогда задумался о другом
(сиречь о своем о девичьем, как можно было бы тут сказать, ерничая)
Сколько ведь это было-то вещества за все истекшее время! Срезанные верхушки пластиковых бутылок (удобное и простое приспособление – наивный инструмент пройденного давно этапа), окурочки косяков, ампулы и облатки капсул… к тому же и всевозможные пыль и пепел… уж и не говоря про иглы и про использованные одноразовые… Отходы производства Костя поспешно заметал в комнату каждый раз, как только этого требовали обстоятельства. Но ведь никогда он не выносил ничего оттуда!
Она должна была уже давным-давно ПЕРЕПОЛНИТЬСЯ, темная его комната! Да что там – не хватило б и таких нескольких!
И почему не задумывался исследователь о том раньше: куда ж оно это все – пропадало?!
Как видящему, Косте случалось видеть и трансформирование предметов. Он очень хорошо знал: такое случается, хот ограниченные люди и не подозревают о таковой возможности.
Бывает и трансформация вот какая: тысячи мелочей отдают распыленную свою силу и распадаются в прах, а высвобожденная сила эта формирует собою нечто одно – иное…
И Костя спросил себя: из чего же вырос, из чего посложился… Этот?
Из пустоты и тьмы, которые в игольных каналах? Из тонкого слюдяного блеска разбитых ампул? Из микроскопических следовых останков тысяч кислот, сошедшихся во единое? Из Костиного же стыдливого страха-ненависти ко всем, от кого приходится прятаться? Или из…
Тут мысли Кости прервались.
В глубокой тишине комнаты отчетливо раздавалось тихое… лязганье.
Мерзкий звук, который заставил Костю похолодеть еще там, на кухне.
Теперь он к тому же видел, как она вздрагивает, дверь темной комнаты. И невозможны были уже никакие самообманы: то, что выросло там, внутри, неотвратимо выламывалось теперь наружу и звякал шпингалет о скобу.
Сейчас он высадит дверь, – подумал Константин уже как-то бесцветно и безнадежно.
В ту же секунду дверь темной комнаты поддалась удару и распахнулась, и бухнула ручкой в стену.
И Этот вышел.
Он представлял собой словно рой замедленных стальных блесток.
Он был полупрозрачен и тем не менее не возникало сомнений в его реальности.
Костя видел, как поворачивает Этот медленно голову, озираясь… Взгляд Этого схватил Константина и более не отпускал уже ни на миг.
Двигаясь по-змеиному плавно, Этот переместился так, чтобы оказаться меж Костей и выходом из квартиры.
И стал затем приближаться к исследователю. Неспешно. Неотвратимо.
Буба!! – возопил Костя. – Помоги! Меня убивают!!
И сразу же застучал в стенку этот идиот сосед инвалид.
А Буба – да! – незамедлил появиться из воздуха.
Однако сразу же вдруг и отпрянул, взглянув на Этого.
Но после все-таки неуверенно встал между ним и Костей и произнес, обращаясь к Этому:
– Ну ты… чего?.. чего?!
Однако Этот продолжал приближаться, как будто бы он вовсе не видел Бубу.
Так неужели он ограниченный? – вдруг совершенно некстати и очень глупо подумал об Этом Костя.
Буба же осторожно протянул руку, чтобы оттолкнуть Этого, и Этот молниеносно перехватил ее за запястье.
А дальше произошло неожиданное. Вдруг Буба начал весь как-то словно бы выцветать. Потом через него стали сквозить обои стены, высвечиваемые первыми утренними лучами… Бубин силуэт делался все более прозрачным с каждой секундой.
А Этот, наоборот, переставал быть полупрозрачным и наливался все круче внутри пространства между стальными левитирующими блестками – серым… черным, какое разбухает иногда в сумерках по углам… и под конец бездонной антрацитовой тьмой!
Буба канул.
Левая рука Этого, которая только что удерживала запястье Бубы, протягивалась теперь к лицу Кости.
Исследователь оцепенел и замер.
Он был не в состоянии шевельнуться.
Он чувствовал, что его всего будто бы
(нет! нет! нет! – не «будто бы» а на самом деле!!!)
уносит, все быстрее закручивая в какую-то бесконечную стачивающую воронку…
Исследователь терял сознание.
И в этом не было бы для него ничего особенно нового, если бы…
если бы одновременно с сознанием Константин не терял сейчас – в этот раз – и самую свою душу!
…Костя посмотрел в засиженное мухами скособочившееся зеркало и – не узнал себя.
Что было не удивительно, потому что это и не был он.
Уже.
А это на самом деле это теперь был – Этот. Который только маскировался под Костю для своих целей.
Зрачки того, который смотрел из зеркала, были предельно сужены (а не расширены, как оно бывало не раз у Кости). Притом и совершенно пусты и полнились кружащей непроглядностью сумерек и точно таким же пустым и серым зияло его сознание.
Там не было никаких мыслей, за исключением стерильно-функциональных. Утилитарных. Пустое остановленное сознание само себе задавало практические вопросы и выдавало на них немедленно четкие, исчерпывающие ответы.
Зарезать Жору?
Нет. Ерунда. Он много с собой не носит. У него такой почерк. Хватит на один раз. Ну на два. А потом?
Тогда, наверное, – маму? Она легко к себе пустит.
Нет смысла. Ведь она же все пропила.
Ну значит остается лишь Анечка. Живет ведь сейчас одна. И тоже пустит легко. А у нее обручальное кольцо и еще есть кое-какое золото. И видак. И аудио. И шмотки. Да может и еще чего сыщется.
Это правильно. Вымой рожу. Приличное что-нибудь на себя накинь. И вперед.
