Мэри любила издали смотреть на свою маму, девочка думала, что мама – очень красивая, но почти ее не знала, и нет ничего странного в том, что она не могла ни любить ее, ни тосковать по ней, когда той не стало. И она действительно совсем не тосковала, поскольку всегда была поглощена сама собой, как и раньше. Если бы девочка была постарше, ее, конечно, испугала бы мысль о том, что она осталась одна на свете, но она была еще маленькой, и о ней всегда кто-нибудь заботился, поэтому она думала, что так будет всегда. Ей было интересно, попадет ли она к хорошим людям, которые будут добры к ней, и позволят ей вести себя, как ей захочется, как это делала Айя и другие слуги-индийцы.
Она знала, что не останется долго в доме английского пастора, куда ее сначала привезли. Ей не хотелось там оставаться. Пастор был бедным, у него было пять детей, все они были погодками, одеты в поношенную одежду, постоянно ссорились и отнимали друг у друга игрушки. Мэри возненавидела их грязный дом и была такой невыносимой для всех, что никто не хотел с ней играть. На второй день ей дали кличку, что ужасно ее разозлило.
Первым ее наделил прозвищем Бэзил. Это был маленький мальчик с голубыми глазами и вздернутым носом, Мэри его терпеть не могла. Она в одиночестве играла под деревом, совсем как в тот день, когда разразилась эпидемия холеры. Девочка делала клумбы из земли и обозначала дорожки, а Бэзил стоял поблизости и приглядывался. Он заинтересовался игрой и спросил: – Почему ты не положишь кучу камней, как будто это скалы? Вот здесь, посредине. – И он наклонился, чтобы указать место.
– Уйди! – закричала Мэри. – Терпеть не могу мальчишек! Уйди отсюда!
Сначала Бэзил рассердился, а потом начал дразниться. Он всегда дразнил своих сестер. Он танцевал вокруг нее, корчил рожи, и смеялся, и пел:
Мисс Мэри, упрямица Мэри,
Как же растет твой сад?
В нем розы цветут, незабудки растут,
И колокольчики в ряд.
Он пел до тех пор, пока остальные дети не услышали и не начали смеяться вместе с ним; и чем больше Мэри злилась, тем громче они пели: «Мисс Мэри, упрямица Мэри…»; и позже называли ее так не только между собой, но и тогда, когда обращались к ней.
– Тебя отправят домой, – сказал ей Бэзил, – в конце недели. А мы будем очень рады.
– Я тоже очень рада, – ответила Мэри. – А где этот дом?
– Она не знает, где ее дом! – презрительно воскликнул Бэзил. – В Англии, конечно! Там живет наша бабушка, и нашу сестренку Мэйбл в прошлом году отправили к ней. Но ты не поедешь к своей бабушке, нет у тебя никакой бабушки. Ты поедешь к своему дяде. Его зовут Арчибальд Крэйвен.
– Я ничего о нем не знаю, – огрызнулась Мэри.
– Конечно же, не знаешь, – злорадствовал Бэзил. – Ничего-то ты не знаешь. Девчонки никогда ничего не знают. Я слышал, как папа и мама о нем говорили. Он живет в огромном, заброшенном старом доме, и никто к нему не приходит. Он такой злой, что никого не хочет видеть, а если бы и захотел, то никто к нему не пришел бы. Он горбатый и страшный.
– Я тебе не верю, – отрезала Мэри, отвернулась от него и заткнула уши пальцами, чтобы больше ничего не слышать.
Но потом она долго думала обо всем, что ей сказал Бэзил, а когда вечером миссис Кроуфорд сказала ей, что через несколько дней она поедет в Англию, к дяде, мистеру Арчибальду Крэйвену, который живет в поместье Миссельтвейт, Мэри выглядела такой спокойной, как камень, и равнодушной, что все даже не знали, что о ней думать. Взрослые старались быть с ней добрыми, но она отворачивала лицо каждый раз, когда миссис Кроуфорд пыталась ее поцеловать, и стояла, выпрямившись, словно палку проглотила, когда мистер Кроуфорд хлопал ее по плечу.
– Это очень странный ребенок, – позже сказала с сожалением миссис Кроуфорд. – Ее покойная мать была такой очаровательной женщиной, и такой воспитанной, но Мэри – самый несимпатичный ребенок, какого я только встречала в своей жизни. Дети называют ее «упрямицей Мэри», и хотя это нехорошо с их стороны, я их прекрасно понимаю.
– Может быть, если бы ее мама чаше заглядывала в детскую комнату, Мэри не была бы такой нелюдимой. Очень грустно говорить об этом сейчас, когда эта очаровательная женщина умерла, но многие люди даже вообще не знали о том, что у нее есть ребенок.
– Я думаю, она никогда даже не взглянула на своего ребенка, – вздохнула миссис Кроуфорд. – Когда умерла няня Айя, некому было подумать о девочке. Все слуги разбежались и оставили ее одну в брошенном доме. Полковник МакГроу говорил мне, что совершенно остолбенел, когда открыл дверь и увидел девочку, стоящую посреди комнаты.
Долгую дорогу в Англию Мэри проделала под присмотром жены одного офицера, которая отвозила своих детей в школы. Она была поглощена своими детьми и была рада, когда в Лондоне могла передать Мэри женщине, которую прислал за ней мистер Арчибальд Крэйвен. Она была экономкой в поместье Миссельтвейт, ее звали миссис Мэдлок. Это была полная женщина с очень красными щеками и пронизывающим взглядом черных глаз. На ней было яркое пурпурное платье, черная шелковая накидка с бахромой и черная шляпка с пурпурными вельветовыми цветами, которые при каждом движении ее головы тряслись и дергались. Мэри эта женщина совершенно не понравилась, но поскольку она очень редко чувствовала к кому-либо симпатию, в этом не было ничего странного; кроме того, сразу было видно, что миссис Мэдлок не очень-то и заботилась о ней.
– Право слово, сразу видно, что это – тот еще ребенок! Мы слышали, что ее мама была красавицей, – сказала она. – Но ее красота не досталась дочери в наследство, правда же, мадам?
– Может быть, она похорошеет, когда вырастет, – ответила добродушная жена офицера. – Если бы только она не была такой желтушной и неприветливой… черты лица у нее довольно красивые. Дети с возрастом очень меняются.
– В таком случае ей придется очень-очень измениться, – ответила миссис Мэдлок. – К тому же, вынуждена сказать, если хотите знать, в поместье Миссельтвейт нет ничего такого, что помогло бы ей измениться в лучшую сторону!
Они думали, Мэри не слышит их разговора, потому что она стояла в отдалении возле окна в отеле, где они остановились. Девочка следила за уличным движением, но все прекрасно слышала. Ей стало очень интересно, какой же ее дядя и место, где он живет. Что это за место, и как оно выглядит? Что означает слово «горбатый»? Она никогда не видела горбатых. Должно быть, в Индии нет горбатых людей.
С тех пор, как Мэри стала жить в домах чужих людей, и у нее больше не было Айи, девочка почувствовала себя одинокой и стала думать о странных вещах, совершенно непривычных для нее. Она стала размышлять о том, почему она никогда не была чьей-то, даже тогда, когда были живы ее родители. Другие дети всегда принадлежали своим папам и мамам, и только она никогда не была чьей-то маленькой дочкой. У нее были слуги, еда и одежда, но никто и никогда не обращал на нее внимания. Мэри не знала, что все считали ее неприятным ребенком; но тогда, конечно, она не знала, что это такое. Девочка считала неприятными других, но никогда не думала так о себе.
Миссис Мэдлок казалась ей самой неприятной особой – с ее простецким краснощеким лицом и простецкой шляпкой. Когда на следующий день они двинулись в путь – дальше, в Йоркшир, Мэри шла по станции к поезду с гордо поднятой головой и старалась держаться как можно дальше от миссис Мэдлок, потому что не хотела, чтобы их видели вместе. Девочку злила одна мысль, что ее могут принять за дочь миссис Мэдлок.
Но миссис Мэдлок не волновала ни Мэри, ни ее мысли. Она была из тех женщин, которых «не интересуют детские выходки». Во всяком случае, если бы ее спросили, она бы ответила так. Она не захотела ехать в Лондон даже тогда, когда дочь ее сестры Марии выходила замуж, но ценила удобное, высокооплачиваемое место экономки, которое могла бы потерять, если бы немедленно не выполнила приказ мистера Арчибальда Крэйвена. Она не смела даже задавать никаких вопросов.
– Капитан Леннокс и его жена умерли от холеры, – сказал мистер Крэйвен в своей обычной лаконичной, холодной манере. – Капитан Леннокс был братом моей жены, поэтому я стал опекуном их дочери. Ребенка надо привезти сюда. Вы поедете в Лондон и привезете девочку.
Поэтому миссис Мэдлок упаковала свой маленький саквояж и отправилась в путешествие.
Мэри сидела в углу вагона с кислой и злой физиономией. У нее не было книги, ей не было на что смотреть, поэтому она сложила свои тоненькие ручки в черных перчатках на колени, и просто сидела молча. Черная одежда еще больше подчеркивала желтизну ее личика, а пряди жестких, светлых волос выбивались из-под черной креповой шляпки.
– «В жизни не видала такого вреднючего ребенка», – подумала миссис Мэдлок. (Словом «вреднючий» в Йоркшире называли избалованных и раздражительных детей). Она никогда не видела ребенка, способного сидеть так долго, ничего не делая; в конце концов, ей надоело приглядываться к девочке, и она заговорила пронзительным голосом:
– Думаю, пора рассказать вам о месте, куда мы едем. Знаете ли вы что-нибудь о своем дяде?
– Нет, – ответила Мэри.
– Вы никогда не слышали, чтобы ваши родители о нем разговаривали?
– Нет, – ответила Мэри и задрожала. Она задрожала потому, что осознала: отец и мать вообще никогда и ни о чем с ней не разговаривали. Они ни о чем ей не рассказывали.
– Хм! – пробормотала миссис Мэдлок, глядя на странное, замкнутое личико девочки. Какое-то время она помолчала, затем продолжила: – Я думаю, все-таки вам надо кое-что рассказать, чтобы вы приготовились. Дело в том, что мы едем в необычное место.
Мэри на это ничего не ответила, и миссис Мэдлок, разочарованная ее равнодушием, опять помолчала, а потом вздохнула и продолжала: – Надо признать, это огромный дом, но угрюмый, и мистер Крэйвен по-своему гордится им. Этому дому уже шестьсот лет, и он находится на краю огромной вересковой пустоши; там около ста комнат, хотя большинство из них заперто. И там висят картины, и стоит красивая старинная мебель – уже много веков, а вокруг огромный парк и сады. Ветки некоторых деревьев достают до самой земли. – Она снова помолчала, вздохнула и неожиданно закончила: – Вот и все, что я хотела вам рассказать.
Мэри, сама того не желая, начала прислушиваться. Все, о чем она услышала, было не такое, как в Индии, а все новое ее привлекало. Но она и виду не подала, что ей интересно. Это была одна из ее неприятных привычек. Так что она продолжала сидеть молча.
– Вот так вот, – сказала миссис Мэдлок. – И что вы об этом думаете?
– Ничего, – ответила девочка. – Я ничего не знаю о таких домах.
Этот ответ вызвал у миссис Мэдлок короткий смешок.
– Ах! – вырвалось у нее. – Да вы – совсем, как маленькая старушка. Вам что, абсолютно неинтересно?
– Какая разница – интересно мне или нет, – ответила Мэри.
– А вот тут вы совершенно правы, – подхватила миссис Мэдлок. – Абсолютно никакой разницы. Зачем вас везти в поместье Миссельтвейт, я не знаю. Наверное, это самое простое, что пришло ему в голову. Я уверена, он о вас заботиться не будет. Он никогда ни о ком не заботится.
Миссис Мэдлок примолкла, словно о чем-то вспомнив.
– У него кривая спина, – сказала она. – Вот почему он не такой, как все. С молодых лет он был раздражительным и, несмотря на свое богатство, не был счастлив, пока не женился.
Мэри подняла на нее глаза, хотя и пыталась притвориться равнодушной. Она никогда не думала, что горбун может жениться, и потому удивилась. Миссис Мэдлок это заметила, и поскольку была очень разговорчивой женщиной, продолжала свой рассказ уже более оживленно. В конце концов, это был единственный способ скоротать время путешествия.
– Она была такая милая, красивая, а он бы на край света пошел за стебельком травы для нее, если бы она только захотела. Никто не думал, что она согласится выйти за него замуж, а она вышла, и люди говорили, что это из-за его денег. Но это неправда, неправда, – с глубоким убеждением продолжала миссис Мэдлок. – Когда она умерла…
Мэри, сама того не желая, слегка подпрыгнула.
– Ах! Она умерла! – воскликнула девочка. Ей припомнилась французская сказка, которую она когда-то читала. В ней рассказывалось о горбуне и прекрасной принцессе. Мэри вспомнила сказку, и ей стало жаль мистера Арчибальда Крэйвена.
– Да, она умерла, – вздохнула миссис Мэдлок. – И с тех пор он стал еще более странным. Он никого не хочет видеть. Он много путешествует, а когда приезжает в свое поместье, запирается в западном крыле дома и никого к себе не пускает, кроме Питчера. Питчер – глубокий старик, но он нянчил хозяина, когда тот был еще ребенком, и умеет с ним обращаться.
Это была странная история, словно из книжки, и рассказ миссис Мэдлок ничуть не ободрил Мэри. Дом со ста комнатами, и почти все они заперты – дом на краю вересковой пустоши – да еще вересковая пустошь – это звучало мрачно. И горбатый человек, который никого не хочет видеть! Девочка смотрела в окно, стиснув губы, и ей показалось совершенно естественным, что в эту минуту дождь начал бить серыми косыми струями в окна вагона. Если бы еще была жива та жена-красавица, она бы озарила все вокруг, как ее мама, своим щебетом, подвижностью, хождением с одной вечеринки на другую в чудесных, украшенных кружевами платьях, платьях, на которых «полно кружев». Но ее уже не было среди живых.
– Не надейтесь его увидеть, потому что он не захочет с вами разговаривать, – предупредила миссис Мэдлок. – И не думайте, что с вами кто-то захочет разговаривать. Вам надо будет самой играть и самой о себе заботиться. Вам скажут, в какие комнаты можно будет входить, а в какие – нет. Садов там достаточно. Но нельзя расхаживать по дому и совать свой нос, куда не следует. Мистеру Крэйвену это не понравится.
– Я вовсе не собираюсь никуда совать свой нос, – ответила злючка Мэри; и так же неожиданно, как она начала жалеть мистера Крэйвена, ей подумалось, что он – неприятный человек и заслужил все то, что с ним приключилось.
И она повернулась к окну, глядя на серые потоки дождя, который, казалось, никогда не прекратится. Девочка смотрела в окно так долго и упрямо, пока все перед ее глазами не стало серым и, она не уснула.