Джим Тейлор, друг Салли, если не был занят своими криминальными знакомствами, не делал ставки на ипподроме и не флиртовал с хористками и официантками, большую часть времени проводил, сочиняя мелодрамы. Он страстно любил театр. Сестра Фредерика, Роза (впоследствии супруга респектабельного духовного лица), была актрисой и разожгла в Джиме интерес к сцене, который и так тлел в его душе благодаря долгой и преданной любви к таким дешевым изданиям, как «Захватывающие истории для британских парней» и «Джек-попрыгун, гроза Лондона». Он и сам написал несколько пьес, от которых кровь не то что стыла, а прямо-таки сворачивалась в жилах, и, не желая размениваться на второсортные компании, отправил свои сочинения сразу в театр «Лицеум», самому великому Генри Ирвингу[2]. Ответа он пока не получил – только вежливое уведомление о том, что рукопись получена.
Каждый свободный вечер он проводил в мюзик-холлах – но не в зрительном зале, а там, где происходило самое интересное: за кулисами, среди плотников, осветителей и рабочих сцены, не говоря уже об актерах и девочках из массовки. В некоторых из этих заведений он даже подрабатывал, постоянно узнавая что-то новое. Вечером того дня, когда мисс Уолш посетила Салли, он как раз дежурил разнорабочим за сценой мюзик-холла «Британия» в Пентонвиле.
Там он и влип в загадочную историю – и не в чью-нибудь, а в свою собственную.
Одним из артистов в программе значился фокусник Алистер Маккиннон – молодой человек, внезапно и стремительно обретший удивительную славу на лондонских подмостках. В обязанности Джима входило предупреждать выступающих артистов о том, что им пора на сцену. Он постучал в дверь гримерки: «Мистер Маккиннон, ваш выход через пять минут», – но, к своему удивлению, ответа не услышал.
Он постучал еще, громче. Ответа вновь не последовало, Джим, зная, что ни один актер в здравом уме не пропустит сигнал к выходу, отворил дверь и заглянул внутрь, чтобы проверить, там ли фокусник.
И он там был – уже в сценическом костюме, с набеленным лицом и глазами, как черные камни. Вцепившись мертвой хваткой в подлокотники, он сидел в кресле перед зеркалом. В гримерке также находились два джентльмена в вечерних костюмах: невысокий, приятной наружности, в очках, и другой, крепко сбитый. Последний попытался спрятать за спину трость со свинцовым наконечником. Но он забыл о зеркале, и Джим прекрасно все видел.
– Пять минут до выхода, мистер Маккиннон, – повторил Джим, пока мысли его неслись вскачь. – Я подумал, вы, может, не слышали…
– Все в порядке, Джим, – сказал слабым голосом артист. – Оставь нас, будь любезен.
Бросив равнодушный взгляд на двух незнакомых джентльменов, Джим кивнул и удалился.
Так, подумал он, прислонившись к стене в коридоре, и что теперь делать?
В кулисах молча болталось несколько рабочих сцены, ожидая, когда закончится номер, и нужно будет менять декорации. Вверху, на колосниках, дожидались своей очереди осветители: им предстояло сменить цветные желатиновые фильтры перед газовыми рожками или повернуть рожки – вверх или вниз, в зависимости от того, сколько света потребуется на сцене. Некоторые из заявленных на вечер исполнителей толклись рядом. Маккиннон слыл превосходным фокусником, и они ни за что не согласились бы пропустить его номер. Джим прокрался сквозь тьму и полусвет – певица-сопрано как раз добралась до финала – и занял свое место сразу за занавесом, у громадного железного колеса.
Там он и стоял, легкий и собранный, светлые волосы откинуты со лба, взгляд зеленых глаз напряжен, пальцы барабанят по ободу колеса. И тут у него за спиной раздался шепот.
– Джим… Сможешь мне помочь?
Он обернулся. Фокусник стоял в тени; на белом размытом пятне лица чернели провалы глаз.
– Эти люди… – он ткнул пальцем в сторону ложи, где усаживались две уже знакомые фигуры; в полумраке блеснули очки того, что был ниже ростом. – Они хотят меня убить. Помоги мне улизнуть, как только опустится занавес. Ради бога, я не знаю, что мне делать…
– Ш-ш-ш! – отозвался Джим. – Отойдите-ка назад, они смотрят.
Песня подошла к концу, флейта в оркестре сочувственно издала последнюю трель. В зале захлопали и засвистели. Джим сжал обод колеса.
– Ладно, – процедил он сквозь зубы. – Я вас отсюда вытащу. Приготовились…
Он принялся крутить колесо, и занавес пошел вниз.
– Со сцены уйдете с этой стороны, – сказал он сквозь гром аплодисментов и рокот механизма, – а не с той. Из гримерки вам что-нибудь нужно забрать?
Маккиннон кивнул.
Как только занавес опустился, со светильников сняли цветные желатиновые пластины, сцену залил ослепительный белый свет. Расписной задник с модной гостиной взвился вверх; в кулисах закипела бурная деятельность: разворачивали огромную бархатную ширму, ставили ее на второй план; на середину сцены тащили столик, оказавшийся неожиданно тяжелым; расстилали большой турецкий ковер. Джим подбежал, чтобы поправить завернувшийся край и заодно придержал ширму, пока другой рабочий регулировал за ней противовес. Все это заняло не больше пятнадцати секунд.
Помощник режиссера дал сигнал осветителям, и они вставили в металлические рамки новые желатиновые пластины, одновременно прикрутив напор газа в рожках. Свет сделался тусклым, розовым и таинственным. Джим кинулся назад, к своему колесу; Маккиннон занял место в кулисе. Конферансье произнес небольшое вступление, дирижер в яме поднял палочку…
Грянула увертюра, зал разразился аплодисментами, Джим налег на колесо, и занавес пополз вверх. Маккиннон ступил на подмостки и в мгновение ока преобразился. Номер начался.
Несколько секунд Джим смотрел на сцену, привычно поражаясь тому, как этот человек, едва заметный и слабый, в огнях рампы сразу становился могущественным и значительным. Его голос, взгляд, каждое движение излучали властность и тайну. Впору было поверить, что он и правда повелевает сонмами незримых духов, что все его фокусы и превращения – работа демонических сил. Джим видел его номера уже раз десять, но всякий раз смотрел, как зачарованный, в каком-то священном ужасе.
Наконец он нехотя оторвался от зрелища и проскользнул под сцену. Это был самый короткий путь с одной стороны на другую. Джим бесшумно пробирался среди балок, веревок, люков и всевозможных труб и очутился на противоположном краю сцены в тот самый момент, когда раздался взрыв аплодисментов.
Отряхнувшись от пыли, через маленькую дверцу он проник в зал, а оттуда, через другую – на лестницу. Он поднялся по ней, и тут же юркнул обратно в тень: под дверью ложи, где сидели преследователи Маккиннона, стоял верзила, очевидно, оставленный там караулить.
Джим подумал минутку, потом решительно шагнул в золоченый и бархатный (хотя изрядно потертый) коридор, ярко освещенный газом, и сделал верзиле знак наклониться. Тот нахмурился, но голову нагнул. Джим зашептал ему в самое ухо:
– Говорят, у Маккиннона есть сообщники за кулисами. Они попробуют вывести его через парадный вход. Он в любую минуту может провернуть трюк с исчезновением, спрячется под сценой и вылезет за спиной у публики, а потом его увезут в кэбе. Беги скорее к парадному крыльцу, а я пойду предупрежу босса.
Просто удивительно, чего можно добиться, если природа не обделила тебя нахальством, – подумал он, глядя вслед громиле, который кивнул и побежал прочь. Джим посмотрел на дверь. Дальше будет сложнее, в любое мгновение может появиться новое действующее лицо… но других вариантов нет. Он достал из кармана моток жесткой проволоки, наклонился к замочной скважине, сунул проволоку внутрь и крутил, пока не почувствовал, как внутри что-то сдвинулось. Тогда он вынул проволоку, согнул поаккуратнее, снова сунул, и, воспользовавшись очередным взрывом аплодисментов, запер ложу. Замок щелкнул, но этого никто не услышал.
Не успел он выпрямиться, как по коридору примчался распорядитель фойе.
– Чем это вы тут заняты, мистер Тейлор? – сурово осведомился он.
– Послание для джентльменов в ложе, – с готовностью отрапортовал Джим. – Все в порядке, сейчас я за сценой не нужен.
– Доставка посланий в ваши обязанности не входит.
– Входит, если меня попросил сам мистер Маккиннон!
С этими словами он удалился. Скорее, вниз по лестнице, через дверь для персонала… – сколько там до конца номера?
Еще минут пять осталось, прикинул Джим. Самое время выглянуть наружу.
Не обращая внимания на проклятия и советы смотреть под свои чертовы ноги, он протолкался через толпу рабочих и артистов к служебной двери, выходившей в переулок, вернее, тупик за театром. Напротив возвышалась стена мебельного склада. Путь наружу был только один.
Стену подпирали два джентльмена. Как только скрипнула дверь, они отделились от нее и шагнули на тротуар.
– Здоро́во! – приветливо обратился к ним Джим. – Ну и жара тут, внутри. Ждете мисс Хопкирк, парни?
Мисс Хопкирк – так звали сопрано. Ее поклонники частенько торчали у служебного входа с цветами, предложениями руки и сердца, или сразу с тем и другим.
– Тебе-то что? – буркнул один из ожидавших.
– Просто хотел помочь, – беззаботно ответил Джим.
– Когда представление заканчивается? – полюбопытствовал второй.
– Да вот уже с минуты на минуту. Я лучше пойду. Добрейший вечерок! – и Джим поспешно скрылся внутри.
Если заднюю дверь стерегут, а через парадную идти опасно, остается только один путь. Он тоже наверняка опасен… Ну что ж, зато повеселимся.
Джим помчался через пространство за сценой и налетел на четырех рабочих, спокойно резавшихся в карты вокруг перевернутого ящика из-под чая.
– Приветик, Гарольд, – сказал он. – Не возражаешь, если я позаимствую твою стремянку?
– Зачем это? – ответил вопросом старший из них, не отрываясь от карт.
– Полезу убирать птичьи гнезда.
– Чего? – рабочий наконец поднял глаза. – Ладно, только назад принеси.
– Видишь ли в чем дело… Сколько ты по моей наводке выиграл на прошлой неделе?
Старик, бурча, бросил карты и встал.
– И куда ты ее потащишь? Мне она через десять минут нужна, к концу представления.
– Да наверх, – и, отведя хозяина стремянки в сторону, Джим объяснил, чего от него хочет, поглядывая через его плечо на сцену. Номер Маккиннона как раз подходил к концу.
Рабочий поскреб в затылке, однако взвалил стремянку на плечо и полез куда-то наверх, во тьму. Джим стремглав кинулся к своему колесу – и как раз вовремя.
Финальный аккорд оркестра, гром аплодисментов, поклон – и занавес пошел вниз. Бросив на произвол судьбы кучу предметов, появившихся на сцене за последние пять минут: сфинкса, аквариум с золотой рыбкой и пару десятков букетов – Маккиннон ринулся за кулисы, где был схвачен за плечо и решительно развернут к лестнице, ведущей на колосники.
– Лезь! Быстрее! – прошипел Джим. – На улице тебя ждут у обоих входов, но наверху нас ловить не будут. Давай!
Маккиннон снова переменился. В тени кулис он сделался каким-то неприметным. Лицо в белом гриме выглядело странно и казалось болезненным.
– Не могу, – едва слышно прошептал он.
– Чего не можешь?
– Туда – не могу. Высоты… боюсь.
Он тревожно озирался по сторонам, но Джим нетерпеливо пихнул его к лестнице.
– Прекрати трястись и лезь уже, ради Всевышнего! Наши парни лазают туда-обратно по сто раз на дню. Или хочешь попытать удачу с теми головорезами в переулке?
Маккиннон слабо покачал головой, но все-таки полез наверх. Джим завернул край кулисы, прикрывая их отступление – еще не хватало, чтобы их выдал какой-нибудь рабочий сцены, который просто не знает, что тут творится, – и живо взлетел следом.
Они оказались на узкой, огражденной перилами платформе, протянувшейся над всей сценой. Газовщики регулировали осветительные рожки и меняли желатиновые фильтры. Здесь было ужасно жарко и также ужасно пахло горячим металлом, потом рабочих и красками, которыми были расписаны холщовые задники. От этого букета щипало в носу, а из глаз текли слезы.
Впрочем, они здесь не задержались. Еще одна короткая лестница вела на качающийся железный мостик, увешанный шкивами и веревками. Мостик был ажурный, решетчатый: далеко внизу виднелась сцена, где плотники выставляли плоские декорации для мелодрамы, которую начнут показывать с завтрашнего дня. Тут было совсем темно – весь свет лился вниз, на подмостки – и почти так же жарко. Недавно в витрине магазина гравюр Джим видел картинку, на которой был изображен ад – так вот, все эти веревки (одни туго натянутые, другие провисшие или вовсе болтающиеся); громадные деревянные противовесы, удерживавшие декорации на весу; теряющиеся во мраке и уходящие вверх и во все стороны переходы, туннели, своды; зияющие бездны внизу, где закопченные фигурки возились с огнем, – все это выглядело очень похоже на ад.
Маккиннон раскачивался и обеими руками цеплялся за перила.
– Не могу! – простонал он. – Я же упаду. Ох, ради бога, спусти меня вниз!
Его светская манера растягивать слова исчезла, уступив место простонародному шотландскому говору.
– Ну и ну, – заметил Джим. – Никуда ты не упадешь. Немножко осталось! Давай, ноги в руки…
Маккиннон слепо ковылял, куда показывал ему безжалостный провожатый. В конце мостика их уже поджидал Гарольд со стремянкой – он даже руку протянул навстречу. Маккиннон схватился за нее обеими руками, вцепился, как утопающий – в спасательный круг.
– Порядок, сэр, – проговорил рабочий. – Я вас держу. Ну-ка, беритесь…
Он положил руку фокусника на боковину стремянки.
– Нет! Только не снова вверх! Я больше не могу-у-у…
– А ну, заткнись! – Джим услыхал внизу какой-то шум.
Он перегнулся через перила, пытаясь хоть что-то разглядеть, но увидел только качающиеся веревки и занавеси.
– Тихо! Слушайте…
Уже слышались крики, но слов было не разобрать.
– У нас две минуты, потом они поймут, как мы ушли. Держи его, Гарольд!
Джим взвился по лесенке и открыл незаметное окошко среди грязных кирпичей. Подперев раму, он ужом скользнул вниз и принялся пихать Маккиннона к стремянке. План, честно говоря, был рискованный: стремянка стояла на мостике, а верх ее упирался в стену, и чтобы вылезти в окно, нужно было разжать руки и ухватиться за раму, скрытую в темноте. Если упасть… но внизу уже раздавался лязг: кто-то лез по лестнице на первый уровень.
– Вперед! – прошипел Джим. – Или так и будешь стоять тут и дуть в штаны? Лезь наверх и в окно. А ну, живо!
Маккиннон тоже услышал шум и поставил ногу на первую перекладину.
– Спасибо, Гарольд! – тихо сказал напарнику Джим. – Хочешь еще наводку? Белль Карнавал на скачках Принца Уэльского.
– Белль Карнавал? Надеюсь, удастся срубить больше, чем в тот раз, – пробормотал Гарольд, крепко держа лестницу.
Джим взялся за боковины по обе стороны фокусника, который трясся от страха.
– Вперед! Поднимайся, черт тебя дери!
Тот шаг за шагом лез вверх. Джим подпирал его снизу и подталкивал. Наверху Маккиннон снова обмяк и чуть не соскользнул обратно, потеряв всякую способность шевелиться.
– Они уже идут! – яростно зашептал ему в ухо Джим. – Они уже лезут! Пять больших парней с ножами и свинчатками! Быстро поднимай руки! Нащупывай окно, подтягивайся и лезь наружу. Рядом будет спуск на соседнюю крышу, всего три фута. Обеими руками… вот так… да, туда… давай, подтягивайся!
Ноги Маккиннона оттолкнулись от опоры и отчаянно задергались в воздухе, едва не столкнув Джима вниз. Несколько секунд они скребли о кирпичи и наконец исчезли в люке. Он пролез.
– Порядок, Гарольд, – сказал Джим вниз. – Я иду за ним.
– Быстрее давай! – ответил хриплый шепот.
Прижавшись к стене, Джим нашарил над головой подоконник, подтянулся, попыхтел еще пару секунд и, наконец, вывалился на холодную мокрую крышу, крытую свинцом.
Рядом неистово тошнило Маккиннона.
Джим осторожно выпрямился и отошел на пару шагов. Они очутились в небольшом ущелье между стеной театра, поднимавшейся еще футов на семь к обрезу крыши, и треугольным боковым фронтоном соседней консервной фабрики. Еще несколько таких треугольников виднелось дальше, будто волны на детском рисунке. Они уходили футов на шестьдесят вперед, мокро блестя под низким сырым небом.
– Ну, что, лучше? – спросил Джим.
– Да. Дело в том, что высота… Я боюсь.
– В чем вообще дело? Кто эти парни?
– Того, что пониже, зовут Уиндлшем. Там все сложно… Было одно убийство…
Выглядел он зловеще: белое лицо, черные глаза и губы, черный плащ, белая манишка – словно в чане с отбеливателем искупался и совсем перестал быть похож на человека. Джим внимательно посмотрел на него.
– Убийство? И кого убили?
– Может, спустимся вниз? – сменил тему Маккиннон, беспокойно озираясь по сторонам.
Джим поскреб подбородок.
– На другом конце крыши, со стороны фабрики, есть пожарная лестница. Только не шуми – там старик внутри, сторожит соленья.
Он взбежал по скату крыши и съехал по другой стороне: каждая такая горка была футов шесть в высоту, и скользкая после дождя. Маккиннон дважды поскользнулся и грохнулся, пока они добрались до пожарной лестницы. И зачем я все это делаю? – думал про себя Джим, помогая ему подняться и удивляясь хилому сложению фокусника: тот был легким, как ребенок.
Насчет угроз Маккиннон, однако, не шутил. Он и правда был до смерти напуган, и не только высотой.
Пожарная лестница оказалась, как положено, узкой, железной, шла зигзагом и крепилась к стене фабрики – к счастью, она спускалась в темный двор, и по эту сторону здания было тихо. Дрожа, трясясь, потея и едва сдерживая тошноту, Маккиннон, дюйм за дюймом, свесившись через край крыши, нащупал ногами первую ступеньку и, крепко зажмурившись, пополз вниз. Джим добрался до земли первым и встретил его там.
– Б-б-бренди, – едва выговорил фокусник, стуча зубами.
– Не глупи, – осадил его Джим. – Тебе в таком виде в паб нельзя, ты там и пяти минут не протянешь. Где ты живешь?
– Челси. Оукли-стрит.
– Деньги при себе есть?
– Ни пенни. О боже…
– Ладно, пошли. Отведу тебя в одно место. Сможешь переодеться и пропустить стаканчик. Заодно и об убийстве поговорим. Звучит отлично!
Маккиннон, уже полностью лишившийся не только воли, но и способности удивляться, не сопротивляясь, позволил зеленоглазому рабочему сцены в грубой одежде вывести себя на улицу, поймать кэб и властным голосом назвать адрес в Блумсбери.