Несмотря на душевные терзания, я встал по будильнику, отправившись на пробежку. Сегодня была эстафета четыре по сто, поэтому меня ждала лишь лёгкая пробежка и затем контрастный душ.
Бег вокруг воинской части снова помог, вчерашние газеты и звонок Ани наконец отодвинулись на второй план, я стал обдумывать стратегию на сегодняшний бег. Когда я пробегал мимо КПП, то увидев меня, оттуда выбежал товарищ Белый и бросился навстречу.
– Доброе утро? – удивился я его счастливому виду.
Он же схватил меня в объятья, стал пытаться поднять и крепче сжать, что, конечно, при моём росте и весе было для него не так легко. Наконец, поняв это, он трижды расцеловал меня в щёки.
– Товарищ Белый? – изумился я. – Вы же знаете, у меня девушка есть. Нет, конечно, вы мужчина видный, но я как-то всё же по женскому полу.
– А видишь, я на тебя даже не сержусь! Хотя ты опять гадости всякие продолжаешь нести своим помелом вместо языка! – он счастливо улыбался и трепал меня за плечи.
– Товарищ Белый, может, объясните, что происходит, а то я вас бояться начинаю, – удивлённо изогнул я бровь.
– Идём, ты просто умрёшь, – повёл он меня к машине, стоящей за воротами части.
– А можно как-то без этого? Я ещё слишком молод.
Он первым сел внутрь, выгнал шофёра и, когда мы остались одни, прикрывая документы своим плащом, достал три газеты и две фотографии. Отложив те, что были не на английском, я стал вчитываться в слегка размытый от фотопечати текст.
Корреспондент в статье, где я был сфотографирован босиком на стартовой дорожке стадиона, пересказывал миру моё послание о необходимости помнить о голодных детях Африки, не имеющих даже минимума для нормальной жизни. Именно поэтому я вышел на все три квалификационных забега босиком и завоевал в итоге золотые медали на чемпионате Кубка Европы по лёгкой атлетике.
А дальше он описывал своё полное недоумение происходящим на стадионе, поскольку там шла моя фотография с разбитым яйцом на груди, оскаленные в ненависти лица людей, обращённые ко мне. Он задавался вопросом, неужели в Советском Союзе считается нормальным такое отношение к спортсмену, который мало того что не побоялся обратиться к миру (что само по себе является большим достижением, поскольку исходит от простого человека, а не лидера страны), так ещё и ради привлечения внимания к озвученной проблеме рисковал медалями, поступив как марафонец Абебе Бикила на Олимпиаде в Риме, пробежавший марафонскую дистанцию босиком.
Журналист восхищался силой духа юного спортсмена, которому, оказывается, не исполнилось ещё даже восемнадцати, и выражал беспокойство, как бы меня не наказали в своей стране, отправив в ГУЛАГ. Он обращался к правительству США с просьбой, чтобы они поговорили с руководством СССР обо мне на своём уровне и меня не наказывали, а дали продолжить выступать на турнирах мирового уровня и устанавливать свои новые потрясающие рекорды. С этой надеждой он и закончил свою весьма яркую и эмоциональную статью.
– Ох…ть, – дочитав, я поднял взгляд на товарища Белого.
Он рассмеялся, кивнув на другие газеты.
– Английская, немецкая, французская прессы вышли с очень похожими статьями, все почему-то выражают обеспокоенность, что тебя посадят в этот страшный ГУЛАГ, которого у нас давно нет, – вытирал он с глаз слёзы, а вот мне почему-то смешно не было.
Об этом я ему и сказал.
– Погоди, сейчас сладкое к чаю будет, – он достал украинские газеты с сегодняшним числом, а также свежие «Известия».
Статьи в них были прямо противоположные той, что я недавно прочитал в американской газете. В них на всех фотографиях я стоял со спокойным лицом, а разбившееся яйцо в момент попадания стекало у меня с груди. Сами писаки же упражнялись в словоблудии, говоря, что американским прихвостням так и надо и я ещё не раз почувствую на себе гнев советского народа. Дальше они поздравляли с победой Владислава Сапея, не упоминая, впрочем, про его второе место, и говорили, что вот на таких людей нужно равняться советским гражданам, а не на всяких несознательных поедателей лобстеров.
– На меня прям со страниц газеты запахло говном, – признался я, брезгливо возвращая ему нашу прессу, – но я никак не пойму, почему всё это вызывает такое счастье у вас?
Он счастливо зажмурился.
– Буквально час назад сняли с должностей всех, кто занимался организацией турнира здесь, в Киеве, – ответил он мне.
– И почему это должно обрадовать меня или вас? – не понял я.
– Следом слетела голова председателя КГБ Украины за то, что иностранные журналисты ходят и разговаривают свободно с кем и когда хотят, – он стал выглядеть как кот, объевшийся сметаны.
– Всё ещё не улавливаю лучиков радости во всём этом.
– Перед тобой сейчас сидит новоиспечённый генерал-майор, два часа назад возглавивший Комитет государственной безопасности Украинской ССР, – наконец выжал он из себя.
Мои глаза округлились.
– Вы серьёзно?!
– Приказа ещё не видел, но друзья из Москвы уже позвонили, поздравили, – рассмеялся он, – а я всего-то приехал в лёгкую прогулочку, свести тебя с Анной Константиновной.
– Кстати, где она и почему вы нас ещё не свели? – заодно поинтересовался я у него.
– Она в Москве, поскольку операцию эту я отменил в первый же день, когда вышла пресса, обвиняющая тебя в связях с американцами, – он продолжал улыбаться. – Я обзвонил всех, кого только знал, говоря, что это чудовищная ошибка и нужно срочно выпустить опровержение, и вообще, как можно быстрее замять эту тему. Моё руководство прислушалось ко мне и ушло наверх с рапортами в ЦК, там решили потянуть резину, и вот вчера вечером Леониду Ильичу позвонил Линдон Джонсон, объяснивший ему ситуацию в Киеве на чемпионате Кубка Европы, и попросил не наказывать тебя за попытку привлечь внимание к голодающим детям Африки.
– А-а-а, – протянул я, – теперь становится понятнее.
– Да, он зол, оттого что американский президент знает, что в СССР творится, лучше, чем он сам, немного покричал, потопал ногами, но, когда стало понятно, что центральный аппарат московского КГБ предупреждал об этой ситуации ещё вчера, просто до его сведения это не довели, все репрессии вылились на организаторов турнира и местные органы госбезопасности. Ну и по тебе тоже прошёлся матерными словечками, за язык твой без костей.
– Да уж, – я почесал затылок, – неловко вышло, я ведь просто сказал иностранным журналистам первое, что в голову пришло, про этот бег босиком.
– Ух! Голова! – он потряс меня. – Кстати, насчёт этого. Использовали не стекло само по себе, а нечто похожее на минеральную стекловату, что весьма необычно, я раньше никогда с таким не сталкивался. Пока дело глухое, слишком много было людей в раздевалке, и кто угодно мог подложить эти волокна со стеклянной пылью в твою обувь, даже другие спортсмены просто из зависти. Поэтому до конца соревнований за тобой и вещами присмотрят, а я, когда войду в должность, попробую провести расследование уже по-своему.
– Ну, хоть за это спасибо, товарищ генерал-майор, – криво улыбнулся я и тут же спохватился: – А кто тогда со мной от Третьего главного управления будет работать?
– Не волнуйся, найдут кого-нибудь, – отмахнулся он, – и легенду приготовят теперь, и всё остальное. – А, да, как раз лично решил тебя порадовать, – он вытащил из плаща тонкий цилиндрик с шестью канавками и кольцом под ключи, – московские умельцы соорудили по моей просьбе.
– О! Спасибо! – обрадовался я, хватая очень лёгкую титановую явару, изготовленную по моему чертежу. – То, что я и хотел!
– Ну всё, иди давай готовься к соревнованиям, – он кивнул мне на дверь, – жду от тебя золото, я буду на правительственной трибуне. Думаю, в следующий раз мы нескоро с тобой увидимся, поэтому и решил приехать поговорить лично, всё же нормальные отношения были между нами.
– Хорошо, товарищ генерал-майор, – кивнул я, покидая машину, – спасибо ещё раз за помощь, да и в целом за человеческое отношение.
– Удачи, Вань! – он, высунув голову в окно, позвал водителя и заодно помахал мне рукой на прощание.
***
Возвращались мы в Москву с тренером и Ильёй тайно, военным бортом. Разумеется, ошибку по отношению ко мне пресса официально признать не могла, это было бы политически неверным решением, но зато моментально переключилась на удои, количества мяса, собранной пшеницы и прочего, чем запомнился этот год. Про меня не вякнула больше ни одна газетёнка, правда, и хорошего тоже никто не написал, словно и не было чемпиона Кубка Европы в забегах на сто, двести метров и эстафеты четыре по сто. Именно поэтому, поскольку народ на улицах Киева узнавал меня и стремился узнать поближе не с целью рассказать, какой я хороший, нас и отправили от греха подальше военным бортом, а не гражданской авиацией. Так что прилетел я на военный аэродром, оттуда с трудом добрался до военной части, где обосновался ЦСКА по лёгкой атлетике. Очередные три золотые медали легли пылиться на полку, а я, переодевшись, пошёл вызывать себе через таксопарк машину, очень хотелось увидеться с Аней.
Было раннее утро, злой сонный консьерж открыл мне дверь, но не сказал ничего, поэтому я поднялся и осторожно позвонил в дверь. Долго ничего не происходило, поэтому я ещё раз однократно нажал на звонок.
– Кто там? – наконец я услышал шаги и сонный голос.
– Дед Мороз!
За дверью было молчание, видимо, соображали, какой такой Дед Мороз летом, но потом дверь приоткрылась, являя мне заспанное личико.
– Ага! Попалась! – набросился я на неё.
– Ваня! – всё, что успела пискнуть Аня, и мы, едва закрыв дверь, переместились в её спальню.
***
– Может, ты уже сам будешь презервативы приносить? – лежащая рядом со мной без сил женщина водила рукой по моей груди, – мне как-то стыдно их покупать.
– Да, Ань, когда и где? Я в Москве знаю только четыре адреса, – я лениво подул на её нос, и она смешно его сморщила, – ну, или можем обойтись без секса, просто встречаться, дарить цветы, целоваться украдкой.
– Гад, – резюмировала она.
– Гад, – со вздохом признался я, понимая, что по-хорошему надо бы с ней наконец поговорить, – тебе когда на работу?
Аня тут же спохватилась, поднялась с кровати и посмотрела на будильник.
– Если найдёшь мне такси, то через два часа.
– Давай тогда серьёзно поговорим.
Она мгновенно испугалась, повернулась ко мне и, поймав мой взгляд, взволнованно произнесла:
– Ты бросаешь меня?
Я опешил.
– Я, конечно, свинья ещё та, но бросать девушку сразу после секса – это как-то неправильно. С чего вообще у тебя в голове такие мысли появились?
– Ты становишься знаменитым, – она, смущённо на меня посмотрев, провела рукой по кубикам на животе, – коллеги по работе интересовались тобой, просят познакомить.
– Коллеги? – акцентировал я внимание на этом слове.
– Да бабы, Ваня, бабы, – огрызнулась она, – всё как ты любишь.
Она меня насмешила своей реакцией.
– Кстати об этом, ты сейчас меня явно ревнуешь, а потому давай уточним один важный момент. Что это было за «люблю» в недавнем телефонном разговоре?
Девушка покраснела и отвернулась. Пришлось подняться на кровати и обнять её, погладив упругую грудь.
– Аня?
– Ну что пристал, – огрызнулась она, – сказала и сказала.
– Ладно, – поняв, что давить на неё лучше не стоит, я сменил тему, – давай тогда о более серьёзных вещах.
Она тут же повернулась ко мне, обеспокоенно посмотрев в глаза.
– Хотел я соврать тебе, но это твоё «люблю» меня выбило из душевного равновесия, – честно признался я.
– А ты мне врёшь? – изумилась она. – Как часто?
– Постоянно, – ответил я, за что мгновенно получил маленьким кулачком в живот.
– Ай, больно! – тут же затрясла она рукой, обиженно на меня посмотрев.
– А то, мышцы же! – я гордо напряг кубики.
– Какой же ты гад, Ваня, – она покачала головой, – я тебя то зацеловать, то убить готова.
– Лучше, конечно, первое, – улыбнулся я, но стал серьёзным, – ладно, твой отец после той нашей ночи с тобой не давал мне прохода, и, чтобы он от меня отстал, я предложил ему забыть о том, что он чей-то отец, и повести себя как работник КГБ. Проведя расследование в МИДе, о чём молчат там молоденькие девушки.
Глаза Ани округлились.
– А я-то думала, чего это к нам улыбчивые молодые люди в штатском тогда зачастили, – понимающе протянула она, – вон оно что, оказывается.
– Так что да, он узнал о других изнасилованиях и понял, что то же случилось и с тобой, – продолжил я рассказ, – так что наша вторая встреча с ним происходила в присутствии ещё одного человека, скорее всего, отца насильника. Это всё случилось ещё до моей поездки в Киев.
Она описала мне его, и я подтвердил, что да, получается, мои предположения были верны.
– И что они решили? – с волнением спросила она.
– Твоей маме и маме этого урода ничего не рассказывать, чтобы не волновать их. Насильника в ноябре, после чемпионата Москвы по боксу, уберут в какой-то дальний аул Узбекистана. А с тобой они не знали, как поговорить обо всём этом, сказали, что это на мне, как на заварившем эту кашу.
– Какие трусы, – удивлённо всплеснула она руками.
– Аня, теперь я хочу услышать от тебя. Для тебя этого достаточно, или мы будем делать что-то сверх этого? – я взял её руку в свою. – Поскольку дело очень деликатное, всё зависит от твоего решения, как скажешь, так и поступим.
Она задумалась, поглаживая мою руку.
– Знаешь, если бы я не встретила тебя, – она наконец вздохнула, – наверно, этого было бы слишком мало, а так, если они оба в курсе, понимают моё состояние, и мама с тёть Светой не будут знать ничего, я тоже как-нибудь постараюсь забыть случившееся. Хотя морду ему набить не помешало бы, – мечтательно прищурилась она.
– Ну прости, я не боксёр, а бегун, – развёл я руками, – это если он со мной в беге решит посоревноваться, тогда да, я готов.
– Глупенький, – она рассмеялась и набросилась на меня с поцелуями. – Люблю тебя! Люблю!
– Ты меня пугаешь! Мы же собирались быть друзьями! – я уворачивался от её губ как мог. – Я тебя не люблю! Отстань!
Её это почему-то, вместо того чтобы оттолкнуть, только ещё больше развеселило.
– Маленький врунишка, – глаза заволоклись лёгким туманом похоти, а грудь её стала чаще подниматься и опускаться. Она показала мне рукой в сторону шкафа.
– Презервативы там.
– Я мигом, – расстояние до него было точно не сто метров, но, думаю, личный рекорд в беге я установил и тут.
Через полчаса мы снова лежали, а она нехотя смотрела на будильник.
– Мне нужно на работу, опаздывать нельзя.
– Тогда давай вставай, умывайся, я пока найду тебе такси, – откликнулся я.
– Обещаешь прийти вечером? – на меня умоляюще посмотрели карие глаза.
– Нет, – я покачал головой, – мне нужно разгрести дела, оставшиеся до чемпионата. Поэтому я пока буду занят, ты пообещай за это время поговорить с отцом. Я видел, какую боль ему причинила эта «новость», но сам заговорить на эту тему с тобой он боится, чтобы не оттолкнуть ещё больше.
– Хорошо, спасибо, – она нехотя опустила ноги с кровати и поднялась во весь рост. Я посмотрел на её бедра, небольшую попу и красиво очерченную грудь.
– Какая же ты красивая, Ань, – с тяжёлым вздохом признался я, вызвав её смех.
– Откуда тогда такая печаль в голосе? – улыбнулась она.
«Потому что, дорогая моя, тебе и твоим детям точно будет лучше в другой стране, когда эта через тридцать лет нае…ся», – грустно подумал я.
– Завидую сам себе, – тем не менее ответил я вслух.
– И это правильно, – она нагнулась и поцеловала меня.
Аня ушла в ванную, а я, одевшись, пошёл на улицу, чтобы попытаться найти такси или частника. В шестидесятых это являлось задачей нетривиальной, поскольку машин ездило мало, а утром так и особенно, пора было думать либо о собственном транспорте, либо о водителе с машиной. Ранняя эмансипация, устроенная мне Министерством обороны, давала широкие возможности, так что я мог получить и права, вот только где деньги и время на это всё найти, я пока не знал. С тех пор как трудовой контракт заключили со мной персонально, а не с матерью Ивана, я стал зарабатывать по сто пятьдесят рублей в месяц, плюс премии за золотые медали от трехсот до пятисот рублей за каждую, в зависимости от уровня соревнований. То есть на Сберкнижке деньги были, но не так, чтобы очень много. Хорошо хоть обещали деньги за Кубок Европы заплатить сегодня, а не, как обычно, через две недели.
«Аню надо хоть немного побаловать, – пришла ко мне запоздалая мысль, – а то живу у неё как нахлебник, даже резинки она сама достаёт, а зарплата у неё хоть и хорошая для МИДа, но явно не слишком большая. Ну и я ещё планировал съездить в родной посёлок, проверить, как дела идут в школе-интернате».
Наконец мне удалось перехватить машину с шашечками, и за двойной ценник водитель согласился подождать нас у подъезда, а потом отвезти девушку на работу. Правда, услышав о МИДе, когда она садилась в машину, он недовольно поморщился, видимо, пожалев, что не содрал с меня ещё больше.
– Так, вот тебе деньги, на двойной счётчик, – я, громко говоря, чтобы слышал водитель, вручил ей в руки трёшки и пятёрки.
Она понятливо посмотрела на меня и поцеловала на прощание.