12 лет спустя
Данте
Я держал руку Карлы, прижавшись губами к костяшкам ее пальцев. Ее кожа была мертвенно-бледной, дыхание затрудненным, болезненным… Я поднял глаза и увидел, что она смотрит на меня усталыми, печальными глазами.
– Мне жаль, что я никогда не смогу подарить тебе детей.
Я покачал головой, коснулся ее щеки и прижался поцелуем к ее сухим губам.
– Карла, все это не имеет значения.
– Это все часть Божьего плана, любовь моя.
Я ничего не сказал. За все эти годы вера Карлы так и не передалась мне, как бы она ни старалась. Я не был верующим. А сейчас моей веры было куда меньше, чем когда-либо. Если Бог существует и это был его план, я никогда не прощу его.
– Не надо… не злись. Не позволяй гневу поглотить тебя.
Я бы отдал ей весь мир. Но это было не то, что я мог обещать. Гнев уже кипел в моей груди, готовый выплеснуться наружу.
– Ты помолишься со мной?
Я обхватил ее руки, кивнул и опустил голову. Шепот молитвы Карлы только усиливал мое отчаяние. Карла была самой светлой частью моей жизни. Она так резко контрастировала со мной. Без нее… кем бы я стал?
Морфий действовал недостаточно сильно, чтобы Карла смогла переносить часы, когда бодрствовала. Разве что врачи давали ей столько, что ее состояние было близким к коматозному.
Я держал ее за руку, когда она буквально выла от боли, а ее лицо изменилось до неузнаваемости. Мало кто из моих врагов страдал под моими пытками так, как Карла в последние дни своей жизни. Это было несправедливо. Ничто не могло заставить меня поверить в обратное.
– Знаю, что самоубийство – это грех, но я хочу, чтобы это закончилось. Я просто хочу, чтобы это прекратилось. – Она сглотнула. – Я больше не в силах… терпеть.
Я замер. Я знал, что это лишь вопрос времени, когда нам придется проститься, но слова Карлы заставили меня взглянуть в лицо суровой реальности.
Я поцеловал ее руку.
– Это не совсем самоубийство, если смерть придет от моей руки, любовь моя.
– Данте…
– Я делал вещи и хуже. Это была ложь. Но не будь ее, это сломало бы во мне то последнее, что делало меня человеком. Но если кто и стоил такой жертвы, так это Карла.
– Ты уверен?
В прошлом она бы спорила со мной, читала отрывки из Библии, взывала ко всему доброму во мне. То, что она даже не пыталась этого делать, показывало, насколько все плохо.
Я кивнул.
– Ты можешь застрелить меня. Это быстро и легко.
Ничто в этом деле не будет легким. И я никогда не опозорю Карлу, убив ее, как это сделал бы чертов предатель.
– Не волнуйся об этом. Завтра все закончится, и ты окажешься в лучшем месте.
Я не верил ни в рай, ни в ад. Если бы они существовали, наше прощание было бы вечным.
Тот вечер, который я провел с Карлой, стал для нас двоих последним.
Когда я подошел к кровати, Карла слабо улыбнулась. Она знала, что я собираюсь сделать, и в ее взгляде читалось облегчение. Я не обсуждал с ней детали. Она всегда предпочитала оставаться в неведении относительно жесткости, свойственной этому миру. Я полез в карман брюк и достал шприц с инсулином. Я прилег на кровать рядом с Карлой и погладил несколько прядей ее мягких волос. В ее мягких волосах были нити седины, а вокруг глаз и рта появились морщинки – явные следы борьбы с болезнью. Борьбы, которую она проиграла.
– Все хорошо, – прошептала она. – Ты еще встретишь новое счастье.
Я ничего не сказал, потому что каждое слово либо огорчило бы Карлу, либо оказалось бы ложью.
Дрожащими руками я приготовил шприц. Руки, которые всегда были твердыми, что бы ни произошло, отказали мне.
– Я люблю тебя, Данте.
Я сглотнул.
– И я люблю тебя, всегда буду любить только тебя, Карла.
Она сжала мою ладонь с грустными глазами, затем слегка кивнула.
Глядя ей в глаза, я воткнул шприц в ее руку. Прежде чем сделать укол, я обнял ее и поцеловал еще раз. Через несколько секунд после инъекции Карла потеряла сознание, и когда я держал жену в своих объятиях, ее дыхание остановилось.
Я продолжал держать ее, даже когда тело остыло, даже когда наступившая тишина отдавалась звоном в моей голове. За окном наступила ночь, потом снова стало светло, а я все еще держал ее в своих объятиях. В доме послышались шаги. Медленно я вынул руку из-под ее тела и опустил голову Карлы на подушку. Вытащил шприц, бросил его в мусорное ведро. Потом поцеловал Карлу в веки и встал.
Я не мог отвести взгляд от ее безжизненного тела, хотя это зрелище разбивало мне сердце.
– Хозяин? – позвала Зита, и на мгновение я подумал о том, чтобы отослать ее, чтобы остаться наедине с телом Карлы и своей печалью, но я не мог прятаться так вечно. Я не мог сделать то, что хотел – снова лечь рядом с женой и ждать, когда смерть заберет и меня. Жизнь должна была продолжаться. Но я не был уверен, как это возможно.
Инес сжала мою руку под столом, продолжая разговор с матерью. Я не отреагировал на ее попытку утешить меня, вместо этого я извинился и направился в сад, желая уйти подальше ото всех этих людей, которые притворялись, что их волнует смерть Карлы, а на самом деле хотели лишь завоевать мое расположение, понимая, что это лишь вопрос времени, когда я официально сменю отца на посту Босса.
Я не мог вспомнить, когда в последний раз был так зол, но не имел возможности дать выхода своим эмоциям. Смерть Карлы была подобна взрыву бомбы, и с тех пор я чувствовал себя потрепанным, разорванным, безвозвратно поврежденным. Моя печаль не уменьшилась, а даже наоборот, возросла за те дни, что прошли с тех пор, как я убил ее, а вместе с ней возросла и моя ярость, моя потребность справиться с этой агонией единственным доступным мне способом – доводя до агонии других.
Услышав звук приближающихся шагов, я вновь возвел внутренние защитные стены, но мне не нужно было надевать маску спокойствия на лицо, так как я сросся с этой маской настолько, что мое лицо теперь всегда было таким безэмоциональным, даже когда внутри меня бушевали эмоции, грозившие расколоть меня, а вместе с ним, возможно, и Синдикат.
Пьетро остановился рядом со мной, не говоря ни слова, и уставился в ночное небо, как и я. Через пару минут он бросил на меня взгляд.
– Мы останемся на неделю. Твоя мать рада, что близнецы рядом, а Инес решила, что тебе будет полезно, если сейчас с тобой рядом будут члены твоей семьи.
Я коротко кивнул.
– Данте, – тихо произнес Пьетро, наклонившись ко мне, и я знал, что его слова не принесут должного эффекта, еще до того, как он их произнес. – Если тебе нужно с кем-то поговорить, ты знаешь, что можешь всегда прийти ко мне. Ты не должен нести это бремя в одиночку.
Я снова кивнул, и Пьетро окончательно удалился.
Ночное небо сегодня казалось бесконечным и грозным. Мне хотелось верить, что Карла где-то там, наверху, смотрит на меня. Возможно, это могло бы послужить мне утешением, если бы я верил в возможность жизни после смерти. Но я в нее не верил, и утешения мне было не достичь. В моем сознании постоянно проносились образы безжизненного тела Карлы, ее гроба, который опускают в сырую землю.
Два дня спустя мои родители пригласили Скадери на ужин, и, несмотря на то, что мне нужно было побыть одному, я пришел на встречу. Дома меня никто не ждал, а долг перед Синдикатом обязывал меня присутствовать на встрече. Нехорошо было бы демонстрировать свою слабость, да еще незадолго до моего восхождения на пост Дона. Инес, Пьетро и близнецы тоже были там. Сестры Скудери были слишком взрослыми, чтобы играть с ними, но Фабиано был всего на год старше, и поэтому после ужина он присоединился к Серафине и Сэмюэлю в углу комнаты. Я почти не прислушивался к разговору, даже если он касался Семьи и стратегии, направленной на то, чтобы обеспечить нам мирное сосуществование с ней.
– Брак связал бы нас. Сальваторе очень хочет найти красивую невесту для своего сына Луки, – произнес отец.
– Он заинтересован в кандидатуре Арии, – сказал Рокко. – Желает, чтобы они сыграли свадьбу как можно скорее.
Я обратил свой взор на девушку, которая болтала со своими сестрами на диване. Ей было пятнадцать лет, слишком юная для замужества и слишком невинная для человека с таким нравом, как у Витиелло.
– Этот человек убил своего кузена голыми руками. Не уверена, что союз между ним и одной из наших девушек может послужить основой мира, – сказала Инес.
Брови отца неодобрительно дернулись, а мать тихонько шикнула на Инес.
– Твое мнение не особо кому интересно на этом собрании, Инес. Лучше думай о том, как угодить мужу и контролировать детей, особенно очь, она должна знать свое место.
Серафина дралась с мальчишками, твердо гнула свою линию, несмотря на свою ангельскую внешность.
В прошлом Инес прогнулась бы, но будучи женой Пьетро, она должна была слушаться только его, а не отца, а Пьетро, казалось, вовсе не раздражало то, что она заговорила.
– Я научу свою дочь знать, где ее место, не волнуйся. – Инес овладела искусством тонкого неподчинения и вежливой критики, поэтому она улыбнулась, хотя в ее взгляде промелькнуло то же отвращение, которое я испытывал к нашему отцу.
Отец поджал губы и посмотрел на меня, словно ожидая, что я упрекну Инес. Он знал, что моя сестра ценит мое мнение больше, чем его. Я поднял свой бокал и отпил вина, нисколько не желая ввязываться в этот фарс. Не сегодня, по крайней мере, не тогда, когда мысленно я продолжал прокручивать последнюю улыбку Карлы, ее последний вздох, момент, когда ее пальцы ослабли в моих.
– Конечно, есть кое-что, о чем нужно подумать, прежде чем мы решим отдать Арию Луке.
Улыбка отца была похожа на улыбку рептилии, и мои мышцы напряглись в ожидании его следующих слов.
– Ария могла бы подарить Синдикату прекрасных белокурых детей. К тому же тебе нужна новая жена и наследник.
Эти слова, надо сказать, больно ранили меня. После стольких лет отец, наконец, нашел, чем еще раз меня уколоть. Сохранять нейтральное выражение лица было мучительно сложно.
– Со дня похорон Карлы прошло всего два дня! – прошипела Инес, глядя на меня с откровенным беспокойством. – Неужели у тебя нет ни капли уважения к ее памяти и к горю Данте?
– Тебе следовало бы проявлять больше уважения к человеку, который решает вопросы жизни и смерти на этой территории, – сказал отец.
Пьетро схватил Инес за руку, и по выражению его глаз я понял, что он собирается сказать что-то такое, из-за чего у него будут неприятности с моим отцом, и хотя отец колебался бы, прежде чем избавиться от Заместителя Босса, он никогда не избавился бы от меня, потому что он хотел, чтобы его сын – плоть от плоти и кровь от крови его – жил. Я встал и хлопнул ладонью по столу, выпуская свой гнев.
– Эта тема закрыта.
Даже дети замолчали, глядя на меня с открытым ртом.
Я отступил назад и вышел из комнаты, кипя от злости. Я направился прямиком к входной двери, нуждаясь в глотке свежего воздуха. Отец так просто не сдастся.
Мои подозрения подтвердились, когда через несколько дней нас с отцом пригласили в особняк Скудери, чтобы обсудить последние события, связанные с возможным союзом с Семьей.
За последние несколько дней отец несколько раз разговаривал с Сальваторе Витиелло, а я самоустранился, чтобы собраться с мыслями. Мое душевное состояние не принесло бы нам никакой пользы в деловых переговорах в данный момент. Лука и Сальваторе чуяли слабость за версту.
– Я послал Сальваторе фотографии Арии и Джианны, – сказал отец. – Он принял бы любую из них в семью, но отдает предпочтение Арии.
Рокко покачал головой.
– Джианна слишком буйная. Он изобьет ее до смерти, и тогда у нас возникнет проблема, как правильно на это реагировать. Ей нужен кто-то, кто знает, как контролировать себя, и сможет сломить ее, не убивая. Лука не из таких.
Он бегло взглянул на меня. Я проигнорировал этот тонкий намек. Я бы не женился на Арии или Джианне. Этим девочкам было тринадцать и пятнадцать лет, они были еще детьми.
– Мы должны сделать выбор, который пойдет на пользу Синдикату, подойдя к вопросу тактически, сынок.
Я кивнул.
– Это правда. Отдать Арию Луке кажется более разумным вариантом. Думаю, она будет меньше провоцировать его, чем Джианна.
Учитывая, что я убил Якопо, чтобы защитить Инес от монстра, было совершенно нелогично с моей стороны согласился отдать другую невинную девушку монстру ради интересов Синдиката. «Жертвы должны быть принесены», – таково было кредо моего отца. Я знал, что есть только один способ спасти Арию из лап Луки, и это возможно только если я захочу заполучить Арию себе. Отец и Рокко с готовностью согласились бы на это. Это избавило бы ее от жестокости Луки и позволило бы мне избавиться от опеки отца, дало бы мне возможность похоронить себя в своем горе без постоянного наблюдения. Я мог настоять на свадьбе через три года, и даже если отец потребует сыграть ее раньше, я знал, что Ария будет рада, если я не буду вести себя как муж, если не буду пытаться претендовать на ее тело. Все внутри меня сжалось от одной только мысли о том, что я могу быть с кем-то еще, кроме Карлы, что я могу дать обет еще кому-либо, когда Карла была единственной женщиной, с которой я хотел быть связан.
Словно почуяв ход моих мыслей, Рокко встал и подошел к двери, открывая ее.
– Ария! Зайди-ка на минутку.
Рокко вернулся к столу и обменялся взглядом с отцом. Я знал, о чем они думали, о чем думали многие в Синдикате.
Золотая пара! Это словосочетание шепотом разносилось по нашему кругу. Причем началось все задолго до того, как тело Карлы остыло, началось с того момента, как стало известно о том, что у нее рак. Я игнорировал его, но оно разрослось до таких размеров, что игнорировать его стало невозможно. У меня оставалось два выхода, если я не хотел показаться слабым, потому что продолжать оплакивать мертвую женщину было не чем иным, как слабостью в глазах многих верных людей отца. Либо я женюсь на Арии, либо отдам ее Луке.
Через пару минут она вошла в гостиную, одетая в бледно-голубое платье. Ее светлые волосы были собраны в беспорядочный хвост. Когда она заметила нас, ее глаза расширились от страха. Слишком юная, чтобы можно было говорить о сформировавшихся чертах. Она подошла, сцепив руки на животе, на ее лице отразился трепет. На мгновение она встретилась со мной взглядом, прежде чем склонила голову и повернулась к Рокко.
– Да, отец?
Я проследил за ее взглядом, пытаясь представить, как могу стать мужем этой девушки. Я не мог допустить близости с ней в физическом, а тем более в эмоциональном плане. Мысль о том, чтобы разделить с ней постель, о том, что я могу заботиться о ней, пугала меня. Гнев и печаль нераздельно владели мной, пока потребность выплеснуть ту же боль, что поглощала меня, не стала непреодолимой. Может быть, Лука сломал бы ее своей жестокостью, а может быть, и нет. Я не знал.
Что я знал наверняка, так это то, что я сломаю ее своей тьмой, пронизанной печалью, что в конце концов я выплесну на нее свой гнев, потому что она осмелилась занять место рядом со мной, которого не заслуживал никто, кроме женщины, тело которой каких-то несколько дней назад я предал сырой земле.
– Мы хотим выпить. Сходи в сигарный салон и принеси для нас бокалы и бутылку моего любимого виски.
Она быстро кивнула, а затем повернулась и вышла. Я бы не женился на Арии. Я не мог.
– Она красива и молода, – сказал мне отец.
– Верно.
Мой голос не отражал моего внутреннего смятения.
– Именно поэтому мы должны выдать ее за Луку Витиелло. Это даст ему понять, что мы намерены отдать ему лучшее, что можем предложить. Если мы хотим мира, то другого выбора у нас нет.
Разочарование мелькнуло на морщинистом лице отца, но он склонил голову. Рокко тоже не выглядел слишком опечаленным, в конце концов, его дочь в любом случае будет отдана будущему Дона.
– Есть еще Джианна.
– Отец, – твердо сказал я. – Я не женюсь ни на Джианне, ни на ком-либо другом. У нас есть другие вещи, на которых мы должны сосредоточиться.
Он знал меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я непоколебим в своем решении, которое принял. Я не хотел жениться в ближайшее время или когда-либо еще. Память о Карле была моей путеводной звездой, а успех Синдиката – моей миссией в жизни. Места ни для чего другого просто не было.
Я поклялся ставить интересы Синдиката превыше всего, особенно превыше женщины, но сейчас я не мог пересилить себя из-за любви к Карле. В наших кругах оставаться вдовцом было опасно. Это говорило о том, что я тяжело переживаю смерть своей покойной жены, а это, прежде всего, означает наличие у меня слабости. А если Синдикат окажется слабым, наши враги могут попытаться напасть. Не говоря уже о том, что мне нужен был наследник, мальчик, который мог бы стать Доном, когда я отойду от дел или меня убьют.
Но я не мог жениться, пока не мог. Может быть, никогда и не смогу. Тем самым я нарушал клятву Синдикату, но клятва Карле значила для меня больше. И всегда будет значить.