Нас выписывают. Прошло целых восемь дней, за которые доктора привыкли к тому, что мой ангел – умный, а я без него не могу. И мои родители тоже, и ещё какие-то чиновники, только я в них не разбираюсь.
Мне достаточно того, что рядом со мной ангел. Он меня совсем не смущает, и я его тоже. Не знаю, почему, но задумываться не хочу. Он же есть, зачем задумываться? Даже когда ангел мне в первый раз горшок принёс, в больнице он «судно» называется, я не смутилась. Во-первых, давно привыкла, а во-вторых, это же он. Самая главная новость в том, что мои родители – хорошие. Они теперь уже хорошие и ни за что не будут больше обзывать, а по попе здесь не принято. Оказывается, я в Германии, у меня есть папа и мама, братьев и сестёр нет, но сейчас у меня ещё и ангел, он будет жить с нами, потому что я без него не могу. Доктора даже бумагу написали специальную, чтобы нас не ругали.
Я всё равно боюсь без него, даже когда он в туалете, но мама взяла отпуск и сидит со мной теперь. И ещё ангела гладит, и ему нравится, я же вижу. А завтра нас выпишут, потому что я, когда с ангелом, не умираю, он лучше знает, что мне надо. А долго в больнице тут не держат, потому что это всё деньги. Но мне всё равно, у меня есть ангел.
– Давай поучимся, – предлагает он мне, на что я, конечно же, киваю. Он же лучше знает, что правильно, а я – послушная девочка. Потому что хорошая, так ангел сказал, что я хорошая.
Юрген привозит коляску для таких, как я. Мама, кажется, готовится заплакать, а я – нет. Мама глупая, какая разница, могу я ходить или нет? Ведь я живая, а это главнее. Ну, и ещё ангел сказал, что мне так будет легче в туалет ходить. Все-таки ходить самой мне нравится больше, чем на горшок, даже если я не могу ходить, но ездить тоже здорово.
Меня пересаживают в коляску. Она не такая, как каталка, а с чуть наклонёнными друг к другу колёсами и дугами, чтобы я сама могла её катить. А ещё приносят странные чёрные штуки. Юрген говорит, что это «ортезы», и в них мне совсем-присовсем не будет больно. А я согласна, чтобы было… Я на всё согласна. На всё-всё. Только бы он был.
– Смотри, это ортезы, – объясняет мне Юрген.
Он осторожно разбинтовывает мои руки, которые сейчас кажутся такими тонкими, и надевает на них эти чёрные штуки, чем-то похожие на перчатки. Я чувствую, что эти ортезы плотно обхватывают запястья, отчего возникшая было боль, почти сразу становится меньше – такой, что её можно игнорировать. Но на этом ангел не заканчивает, он везёт меня к туалету. Там я вижу непривычные блестящие штуки и что-то ещё, что свисает с потолка.
– На вот эту штуку можно опереться, – ангел показывает мне как. – А вот за петельку нужно взяться обеими руками и пересесть. Попробуй.
Я же послушная девочка? Я делаю, как Юрген сказал, потому что он же лучше знает, как правильно. Действительно получается пересесть и сделать свои дела, потому что на мне только больничная рубашка, а белья нет. Я же и на судно ходила, и ещё мыли меня губкой, когда вставать было нельзя. Ангел и помыл, потому что я была против, чтобы кто-то другой. Страшно мне почему-то, не знаю, почему. Зато я теперь могу сама в туалет!
– Утром будем учиться чистить зубы и принимать душ, – сообщает мне Юрген, а мама смотрит на нас уже почти без удивления. Она привыкла.
За эти дни все привыкли, что доверяю я только ангелу, зато полностью, без исключений. Вот и сейчас тоже. Но ещё нужно покушать, потому что так Юрген сказал. Мне самой кушать не очень хочется, но он сказал, что нужно есть каждые три часа. И действительно, живот перестал болеть после еды, что я ему и сказала.
– Своевременное правильное питание – это очень важно, – кивнул мне ангел, что-то объясняя маме.
Мама кивает, она тоже привыкла к тому, что Юрген знает, что говорит, ведь и доктора подтвердили, что он знает, но мне это подтверждение не нужно. Интересно, а как будет дома, нас не разлучат? Я боюсь без него и совсем-совсем не хочу!
– Ну, чего ты опять испугалась? – гладит меня Юрген. – Я буду рядом всегда, не надо бояться.
– А дома… Ну… не разведут по комнатам? – спрашиваю его, и слышу, что мама опять всхлипывает. Мне кажется, я стала такой маленькой-маленькой…
– Не разведут, – вздыхает ангел.
Я понимаю, почему он вздыхает, я его часто спрашиваю, но просто боюсь же, а он говорит, что бояться нельзя, чтобы сердечку плохо не делать. Я стараюсь, честно-честно!
– Доченька, маленькая, тебя никто не разлучит с твоим Юргеном, – это мама подошла пообнимать и погладить.
Странно, мой ангел сирота, а у него совсем нет зависти в глазах. Я бы на его месте завидовала бы до потемнения в глазах, а он только улыбается. Наверное, поэтому он ангел, а я нет. Откуда я знаю, что нормально у ангелов?
Я подъезжаю к кровати и уже жду, когда пересадят, но Юрген придумал что-то другое. Он что-то перещёлкивает, передо мной оказывается столик, а на нём – тарелка с кашей. Не люблю я эту кашу, но ангел сказал «надо», а я очень хорошо выучила уже, что такое «надо» и «нельзя». Я беру ставшей толще рукой ложку, ожидая удара боли, но её нет, отчего я удивлённо смотрю на ангела, а он меня просто гладит. Значит, я теперь и поесть могу без боли? Это так здорово!
Надо привыкать к имени Моника, а ещё, наверное, надо всё рассказать Юргену. А он меня из-за этого не прогонит? Надо будет спросить, потому что если прогонит, то не расскажу. Я ем ложку за ложкой и думаю о том, как буду рассказывать. Мне почему-то кажется, что ангел всё-всё поймёт и прогонять меня не будет. Наверное, надо попробовать…
– Поела? – интересуется Юрген. – А теперь мы оденемся и пойдём немного погуляем.
– А это безопасно? – спрашивает мама.
– Это надо, – спокойно отвечает ангел. – Прогулки нам очень нужны. Как там погода на улице?
– Как всегда в начале марта, – мама явно не понимает вопроса. – Плюс десять, но дождя сегодня нет.
– Очень хорошо… – задумчиво произносит Юрген. – А вот начало марта – не очень.
– А почему? – спрашиваю его я.
– Потому что, котёнок, – отвечает он мне, – весна пришла. А весной таким котятам, как ты, живётся грустнее. Но ты же не будешь грустить?
– Не буду, – обещаю я, хотя это, наверное, от меня не зависит.
Или зависит? Я не знаю. Но послушно вытягиваю руки, когда он просит, потому что меня одевает самый лучший на свете ангел, и мы сейчас пойдём гулять! Это очень-очень здорово – гулять, поэтому я улыбаюсь. Меня ничего не беспокоит, даже боли в руках почти нет. И это такое счастье – просто не сказать, какое…
Точно Забава подшаманила. Не могут солидные дяди всерьёз принимать двенадцатилетнего парня, просто психологически. Хотя я могу, но я – это другое дело, а тут же обыкновенные врачи, а не спецы по крайне редким, где от слова пациента многое зависит. Кроме того что меня принимают серьёзно, так ещё и воспоминаний о жене и детях, с тоской перемешанных, нет. А должны быть, но, видимо, эмоциональную сферу Забава не перенесла. Это хорошо, ибо жену свою я люблю без памяти, а здесь, похоже, мне в пару определили Монику, ибо запечатлелась она насмерть. В её жизни теперь остальные люди – призрачные тени, что, кстати, необычно. Действительно, как ребёнок войны реагирует. Надо будет аккуратно расспросить, но сейчас – гулять.
Почему-то абсолютно не волнует, как меня воспримут её родители, есть внутренняя уверенность в том, что демонстрируемое в больнице – не демоверсия. Ну да будет день, и будет пища. Завтра как раз и узнаем.
Вспоминаю о клятве, целительские миры такого типа я у себя описывал. Или девочка, создавшая мир, думала аналогичным образом, или меня начиталась. От этой мысли оглядываюсь – не идёт ли психиатр справку отбирать. Самонадеянно об этом думать, всё-таки читает меня небольшое количество народа. Впрочем…
Ладно, одеваюсь, выбора у меня особого нет, судя по набору одежды. Видать, опекуны странные попались, ибо в такой одежде чувствуешь себя ёлочкой – зимой и летом одним цветом. Но хоть Моника обеспечена лучше, а так как она сейчас сидячая, то нужно одевать с прицелом на это дело. Ну и суставы, не дай Асклепий, поморозить. В плюс десять тоже можно поморозить суставы.
Пока одеваю котёнка, продолжаю размышлять. Пока что в анамнез вкладывается только суставной синдром и некоторые внутренние органы, а вот ноги – не очень, да и длинный ку-тэ… Он или генетический, или медикаментозный. Очень редко возникает сам по себе, но тут поводы нужны серьёзные, а порока у неё точно нет.
Это, конечно, весело смотрится со стороны, когда двенадцатилетний парнишка «обнюхивает» рентген-снимок, потому что аппарата УЗИ в этой больнице нет. Самое начало девяностых, понятно, почему нет. История медицины – дама суровая, сонография40 была тогда, то есть теперь, далеко не везде, да и точность… В общем, уметь надо. Я-то умею, конечно, но на нет и суда нет. Для оценки последствий и рентгена хватает, если на лекциях ушами не хлопать.
То есть сердце не клеится, лёгкие вполне, и ноги. Ну хорошо, ноги могут «отрубиться» на психоэмоционалке, были такие случаи, помню, но сердце не объясняется. Кроме того, реакции её больше похожи на детей войны или онкологических, которые лежат в одиночестве в хосписе. Это я уже видел. Но никак не для домашней девочки.
– Поехали? – предлагаю я одетой уже Монике.
– Поехали, ангел, – отвечает она мне.
Никуда от этого не деться, бывает и такое, а тут она ещё и запечатлелась, так что нужно привыкать к такому названию. Надо будет клятву произнести, как Забава говорила. Посмотрим заодно, что это за целительский мир. Хорошо бы, мой… Но это мечты.
Вывожу из отделения. Все больницы однотипные, поэтому, где находится лифт, я почти знаю. Ну вот, правильно. Закатываю в лифт ребёнка, привычно здороваюсь с находящимися внутри, явно шокируя ещё не знающих обо мне. Но ничего, завтра выпишемся… Кстати, это как раз норма – и я, и Моника стабильны, диагноза её никто здесь не знает, поэтому записали с моих слов, а это сразу же сужает спектр возможных больниц. То есть или университетские клиники, или, не к ночи будь помянутый, ревмацентр в Гармише41. Это придумать же надо, в ревматологической клинике нет дефибриллятора! Ладно, потом повозмущаюсь.
Вот выход во внутренний парк, в котором можно погулять. Что интересно, мама девочки с нами не пошла, тоже нелогично, хотя, возможно, она занимается оформлением бумаг… А Моника морщит лоб – решает что-то. Тараканы у неё могут быть мадагаскарские, поэтому надо вовремя подхватить, если что-то себе напридумывает.
– Ангел, – вдруг говорит она. – Я рассказать хочу.
– Хорошо, – ласково отвечаю я ей, поворачивая в сторону скамейки.
Контроль эмоций, контроль интонаций – это очень для детей важно, поэтому только ласка и тепло. Усаживаюсь на скамейку, настраиваясь на работу, разворачиваю её лицом к себе, чтобы было удобно говорить. Интересно, о чём она хочет рассказать?
– Только ты меня не прогонишь? – страшно ей, что уже вдвойне интереснее.
– Никогда не прогоню и всегда буду с тобой, – отвечаю ей, ибо я – не убийца.
– Даже если окажется, что я – это не я? – спрашивает она, а у меня подозрения есть, а вот мыслей нет.
– Ты – это всегда ты, – глажу её по голове, отчего ребёнок расслабляется.
– Меня зовут Ирочка, у меня был миелолейкоз, – произносит Моника, со страхом глядя на меня.
А я улыбаюсь в надежде на то, что улыбка не станет приклеенной. Одна её фраза со щелчком вставила последний пазл, собрав всю картинку. Значит, она тоже попаданка, отчего и феерия симптомов. По крайней мере, теперь есть сравнительно логичное объяснение наблюдаемой картине.
Моника рассказывает мне о матери, ожидавшей её смерти, о брате, не показывавшем своего присутствия, о жизни никому не нужного ребёнка в хосписе. И о смерти. Я пересаживаю девочку к себе на колени, обнимая её. А она говорит о том, как её называли симулянткой, как даже к психиатру водили. Психиатр не может поставить онкологию, но хотя бы понять, что ребёнок не врёт, должен, по-моему.
Ну, а потом стало поздно. Девочка продолжает рассказ о своей короткой жизни. О книгах одного писателя, от которых ей хотелось улыбаться, и о том, что начала писать сама. Если я прав, то у нас есть две новости, и обе хорошие. Ну-ка, расспросим внимательнее.
– Ты писала по книге того писателя? – спрашиваю её. – С целителями по воле Магии и школой Грасвангталь?
– Да, – кивает Моника. – Я и тебя написала и… и… меня…
– С болезнью, – киваю я, потому что теперь всё объясняется.
Главное, это не объяснять психиатру в такой форме. Передо мной сидит творец этого мира. Фактически, она и есть мама и магии, и других сил этого мира. Интересно? А мне-то как… Ладно, теперь нужно её успокоить, а то даст так, что все распляшемся. Тот факт, что она творец, в данном случае, скорее, минус. Ибо может она больше, чем другие, а большая часть проблем у неё в голове. Включая те же ноги – она просто знает, что ноги не работают, и всё. Логика теперь понятна. Вопрос: я-то с ума не сошёл? Нет ответа на этот вопрос.
– Ничего не изменилось, – сообщаю я Монике. – Я по-прежнему у тебя есть.
– Ты волшебный, ангел, – отвечает она мне. – Я тебя не обидела?
– Ты не можешь меня обидеть, – улыбаюсь ей, гладя по голове. – Ведь это же ты.
Логики в этих словах даже искать не надо, но работает. Успокаивается, моя хорошая. Теперь хотя бы понятно, как лечить моего котёночка.