Доверяя – не проверяй, не делай вторую глупость.
Моя работа, в основном, такого свойства, что приходится подвергать сомнению все, даже заложенное Господом стремление человечества к добру и совершенству. В силу этого, вынужден отказывать себе в удовольствии принимать на веру слова окружающих, пока не находится им подкрепление в фактах, лучше, задокументированных и запротоколированных. Но если вдруг, случись такое, нет у меня иного выхода, кроме как положиться слепо на чужое слово, – не дергаюсь тогда, принимаю сказанное как незыблемую данность, определенную самим Небом. Риск ошибки с лихвой компенсируется несуетным, не опасливым размышлением. Ну и тем еще, что, не проверяя, ты не рискуешь вскрыть обман, который обнулит все твои помыслы и планы, выстроенные на том, во что ты поверил… Темно излагаю? Можно короче, с незначительным ущербом для глубины вышеизложенного: не доверяй! А, доверив – заранее рассчитывай последствия обмана и будь к ним готов, не утруждая себя проверками.
Я тогда, в каморке у Вальтера Бирена, камердинера при сэре Пигги Туке, доверился ему, уверенный, что у того хватит ума рачительно использовать мой совет и, при этом, никому не выдавать наших с ним договоренностей без крайней на то нужды. Но будучи уверен в правильности своей теории, я заранее озаботился, чтобы не обнаружилось никаких материальных следов моей откровенности: ни свидетелей, ни подслушивающих устройств, вмонтированных в ливрею…
Умер Пигги Тук. Не помогло, что мультимиллионер, и что хронических болячек в нем не наблюдалось… Обширный инфаркт, обширный инсульт – и вот уже наш Вальтер Бирен безработный. Позвонил мне, растерянный, словно бы на помощь надеялся… Ну, утешил его двумя дежурными словами, попросил звонить при случае, намекнул на возможное совместное распитие виски … Занес к себе в записную книжки его «рабочие» данные, телефон… А чем еще я мог бы ему помочь? Да и на фиг он мне сдался с его проблемами? Один раз видел Бирена «в натуре», когда по поручению фирмы приехал выражать соболезнования… Невесть кому… Какая-то тетка приняла их у меня, но я до сих пор без понятия – родственница она была, или представитель фискальных органов, претендующих на наследство покойного сироты? Увиделись, раскланялись, он не подошел ко мне, а я к нему… Так и не узнал – успел ли он воспользоваться моим советом, и что он думает о причине смерти своего хозяина… Все это накрылось для меня вечною тайной. И хорошо, я отнюдь не против чужих тайн. Я к чему: а оставь я некие вещественные знаки нашего с ним, с Вальтером, сговора за спиной клиента, пусть даже в пользу самого этого клиента, – и вполне возможно, что я стал бы объектом шантажа… Вернее, попытки шантажа, неудачной попытки шантажа, потому что наша корпоративно-народная мудрость гласит: поддался раз – и пидорас! Все наши сотрудники не однажды убеждались на чужих примерах в силе мудрости той, и, получив подобную прививку, – живут и работают при большом иммунитете. Не то чтобы нет на нас никаких рычагов страха: начальства, болезней, безработицы, к примеру, боимся, но мы не стремимся подставляться под новые.
А вообще говоря, дело прошлое (обошлось – и слава Богу), не следовало мне перекладывать часть своих служебных забот на чужого дядю. Это как с семейными проблемами и обязанностями – кому их уступишь?
Я – семейный человек. Иногда, когда никто не видит, подойду у зеркалу и говорю себе, повторяю: «Я – семейный человек! У меня семья! У меня жена и дети! Я – счастливчик!»
Некоторые парни, знакомые с моей работы и по прежней жизни, смотрят на семейные узы как на клетку, все откладывают, тянут: «не нагулялись», не надышались они свободой… Глупцы. А впрочем, их дело. Я же и секунды не колебался: сразу после армии – под венец, потом в Дворец бракосочетания, потом на недельку в северные тропики, потом однокомнатную квартирку сняли… Меньше чем через год сынишка родился…
Шонна, несмотря на мою репутацию шалопая, три года меня из армии ждала, хотя я ничегошеньки ей не обещал… Ждала и ни с кем ничего не крутила… Я знаю это. Точнее – верю ее словам… Гм… Нестыковка получается, непоследовательность: как же я ей верю, когда сам пропагандирую совсем иное? А вот так! Если существуют в правилах исключения, то это одно из них, и звать это исключение – Шонна, моя жена и мамочка моих детей.
Сыну четыре с половиной года, дочери два с половиной, они уже начинают понимать друг друга и даже играть! Но игры у них все еще не взаимовыгодные, то и дело приходится утешать кого-нибудь из участников: Жан строит башню из больших пластмассовых кубиков, уже высокую построил, почти по грудь, но тут, пыхтя как волшебный паровозик, подбегает Элли и одним мастерским пинком разрушает постройку. Она заливисто смеется, а Жан с ревом бежит жаловаться маме. Но мамы нет дома, она в парикмахерской наводит красоту, и сын вынужден приспосабливаться к обстоятельствам, жаловаться папе, который тоже самый лучший на свете, но все-таки не мама…
– Ты же здоровый взрослый парень, – объясняю я ему статус кво, – а она еще маленькая девочка. Да, маленькая, и девочка, поэтому по всем резонам – бить ее нельзя, потерпи до понедельника, до детского сада, там у тебя для этой цели полно друзей твоего пола и возраста… Мы с тобой не будем плакать, а возьмем да и выстроим башню гораздо выше прежней! Вдвоем. Ты главный строитель, а я помогаю. Идет? Что? Ну хорошо, согласен, замок еще лучше чем башня. Я готов и замок помочь выстроить…
Элли сидит у меня на руках, предовольная! Голубые глазки распахнуты дальше некуда – слушает наш разговор и понимает, что развлечение не закончено, надо только дождаться, пока ее товарищи по игре, то есть, мы с Жаном, выстроим новое сооружение…
– А она не будет больше?.. – Гм… справедливое подозрение.
– Ну… Мы ее попросим, чтобы больше так не делала. Элли, не будешь новый замок рушить? – мотает бантами из стороны в сторону: не будет.
Ох, сомневаюсь я в любых обещаниях, тем более в детских… А когда еще и пальчик во рту…
– Видишь, не будет. Ну что, с фундамента начнем, или с крыши? С крыши? Тогда командуй, показывай, как это технически осуществить. А Элли пока вытрет щечки, возьмет вот эту розовую леечку и принесет с кухни водички, и даст попить цветочкам…
– …титотам… – Элли любит поливать цветы, ковер и паркет, хотя и они все, как я подозреваю, отвлекут, но не спасут наш новый замок.
Однако, ни ее умыслам, ни нашим с Жаном замыслам, не дано было завершиться в тот день: мама вернулась.
По чести говоря, я не придаю большого значения прическам и макияжам, хотя, понятное дело, мне приятнее смотреть на ухоженную даму либо девицу, чем на какую-нибудь растрепу, лохудру, неряху, распустеху… Трепетно поглаживать наманикюренный пальчик, нежно глядеть в искусно подведенные глаза, с любовным упоением прыгать по чистому и упругому телу… Все это так, но когда Шонна сама укладывает в «шлем» длинные свои каштановые волосы, мне это кажется ничуть не худшим, нежели сейчас, после трехчасовых камланий над ними шаманов мэйкапа… Но я стреляный воробей и знаю, как нужно обращаться с хорошенькими замужними женщинами.
– Слу-ушай, просто превосходно! Класс!
– Серьезно? Ай!.. Эличка! Не трогай, пожалуйста, не трогай мамины волосики! Рик!
– Элли, иди ко мне на ручки, на, на, мои похватай. Можешь даже за уши.
Простодушная маленькая Элли с удовольствием меняет мамины локоны на папины уши, в то время как Жан уже большой, он уже понимает мамины святыни и скромно сидит у нее на коленях; но мамин холеный указательный пальчик крепко зажат в его кулачке: мама теперь его и ничья больше.
– Мне кажется, неровно цвет положили…
– Где? Да нет, ровно же! И вообще суперски получилось!
– Правда?
– Да-а. Как всегда. А почему такой колер для маникюра выбрала? – Я указываю своим грубым толстым пальцем на ее тоненькие, ухоженные, оканчивающиеся длинными жемчужными акриловыми коготками.
– Потому что все продумано и подобрано. Чем тебе не нравится?
– Нравится. Но я люблю, когда у тебя ногти ярко-алые.
– В совокупности со всем остальным это смотрелось бы вульгарно. Нет, похоже, тебе не нравится, как я выгляжу.
– Да нравится мне! Ты и до парикмахерской была лучше всех телок на свете вместе взятых, а сейчас и вообще эльфийская принцесса!
Жан заливисто хохочет и начинает подпрыгивать на маминых коленях:
«Мама принцесса, мама принцесса!» И Элли за ним – она любит подражать старшему брату: «титета! Мама титета!»
Но моя подруга, вместо того, чтобы удовлетвориться изысканным комплиментом моего приготовления, ринулась в атаку:
– Господи! Боже мой! С кем я связалась! Кому отдала руку и сердце!..
– И лучшие годы.
– …и лучшие годы! Я никогда, заруби себе на своем медвежьем носу, никогда не хожу в парикмахерскую! Меня обслуживает мой постоянный куафер. Не в парикмахерской, понимаешь? В хорошем дорогом салоне. Где также бывает первая жена мэра, внучка премьер-министра, даже Ванда Вэй посещает… иногда…
– Ну, если Ванда Вэй… – Я бережно отдираю от себя протестующую Элли и иду целоваться к супруге. Та мгновенно тает и спохватывается только, получив звучный поцелуй в щеку.
– Ну, все. Весь макияж насмарку… Элли, не плакать, мама принесла тебе подарок. Вот кому куколка-малышка?
– А мне-е-е…
– И тебе. Сабелька-малышка.
– А мне?
– Тебе-то за что? За то что свез с лица мэйкап? Какой кошмар – эта семейная жизнь. Что вы ели, дети? Не морил вас папочка голодом?
– Себя морил, их – нет. По конвертику с повидлом, по кусочку сыра и по две конфеты.
– Погоди мой дорогой, сейчас я надену фартук, косынку и чего-нибудь приготовлю посущественнее… А вам обязательно! Маленьким зайчикам в самую первую очередь!
– Перед вечеринкой? Да я потерплю.
– Нет уж. Это твои сослуживцы пусть чавкают как свиньи, мажут щеки кетчупом и горчицей, макают галстуки в жир и в майонез, а мой муж должен быть самым элегантным и самым воспитанным в мире! Поешь, как следует дома, а там пощипывай себе кусочками, запивай маленькими глоточками. Хочешь мясо по-аргентински?
– Еще бы! А не хлопотно будет?
– Что ты, Ричик (при этих ее словах мое сердце немедленно окунается в мед)! Я уже все заранее приготовила, и картошечку, и говядину, и лучок, и майонез, и травки, только на противень положить и на огонь поставить. А деткам – кашки! Кто будет сладкую кашку с ягодками?..
– Может, лучше в микроволновку? Скорее будет? – Шонна мечет в меня такой силы взор, что я теряю дар речи и, совершенно уничтоженный, бегу, пошатываясь, к спасительному креслу, где меня ждут нечитанные с утра газеты. В ближайший час деткам будет нужна только мама. Это не значит, что я до самого обеда буду беспрепятственно бить баклуши, семья в шесть глаз бдительно следит за тем, чтобы меня не настигла гиподинамия, но я умею довольствоваться малым: первую газету, первые десять минут у меня даже Всемирный потоп не отнимет!
Фирме нашей двадцать пять лет исполнилось, четверть века, с ума сойти. По этому замечательному поводу руководство устраивает грандиозное торжество в одном из хороших кабаков, сняв его на весь вечер: банкет, непринужденно перерастающий в полуночную пьянку. Мужчины в смокингах и в костюмах-тройках (чур, я в смокинге!), дамы в платьях для коктейля или для званого обеда, – большой свет, да и только! Но народ у нас – по большей части простой и очень простой, не обремененный воспитаниями да образованиями: есть бывшие полицейские, есть бывшие гангстера, бывшие военные из боевых подразделений… Всякой твари по паре, некоторые попадаются и с высшим образованием, вроде нашего Карла, который у нас юрист на все руки, старший юрист, со степенью магистра, и вашего покорного слуги, который увы, всего лишь бакалавр гражданского права… Но я не купил это гордое звание, а честно вымучил вечерними лекциями и бессонными кухонными посиделками за конспектами и учебниками… А у остальных-то, как правило, и этого нет. Дипломированных юристов – самый минимум, плюс парочка выпускников технических университетов. Народ у нас больше полагается на силу, на опыт, на звериную хитрость, на связи, на сложившуюся репутацию… Образование у нас в фирме скорее уважается, нежели ценится. Мне за мою бакалаврину хоть бы сотню прибавили – да куда там…
Если бы не Шонна, мне бы на корпоративных вечеринках было бы вполне терпимо: там выпил, тем закусил, с той перемигнулся, с этими байки потравил, – вот и вечер прошел не напрасно, на хорошо и отлично. Шонна держится несколько чопорно, безумно раздражая более зрелых и бесформенных жен наших сотрудников. Мне это тоже в Шонне весьма нравится, не хуже флирта и анекдотов, но – через полтора-два часа, вскорости после окончания здравниц и тронных речей, в самый разгар веселья, мы с нею уходим. И жалко становится: ждешь-пождешь праздника, а вот он уже и закончился. И понятно, что дальше там будет пьяно и не менее тупо, однако все равно грустно уходить, оставляя за спиной крики, смехи, звон бокалов и музыку…
А дома нас будет ждать моя матушка, которую я очень люблю. Жалко, что они с Шонной не могут найти общего языка. Я бы не возражал, чтобы кроме холодного уважения, они испытывали друг к другу приязнь, чтобы им было тепло в общении, как мне тепло в компании с любой из них. Но только не когда они вместе.
Да, тут иной раз приходится быть плохишом. Как только я чую, что холодная война между моими любимыми женщинами начинает набирать градус, я становлюсь резким и почти грубым. Сходу могу заткнуть и маму и Шонну, за мной не залеживается. И они четко понимают, что я не шучу, что меня на слезы или на игнор не возьмешь и бойкотом не испугаешь… И вот ведь смех: совместное недовольство мною – это единственное, что может их на короткий миг примирить и объединить. Они начинают терзать меня, бедолагу, вонзать в меня клыки и когти… К счастью, мне это нипочем: зыркну, рыкну, зуб оскалю – смирились. А как разошлись в стороны, по домам, – то и на меня уже совсем-совсем не сердятся.
Вот и сегодня так вышло: после вечерины – легонький серпентарий, на тему позднего детского укладывания в неправильно подготовленные кроватки (позднее укладывание – вечный мамин просчет, кроватки – вечное неумение Шонны), потом дружные синхронные наскоки на зловредного и тупого маминого «Ричарда» и Шонниного «Рика», потом фальшивые прощальные поцелуи…
А потом уже настоящие и горячие, наши с Шонной. И непременный мамин звонок, который я всегда с нетерпением жду, но который раздается в самое невовремя… Гм… И мама – тоже уже прежняя мама, которую если и можно в чем-либо обвинить, то разве что в чрезмерной заботливости ко мне и внукам.
Отшумел юбилей, вернулись будни. Спихнули на меня, как на самого молодого из детективов, довольно глупое дело: защищать школьника. Нет, ну в самом-то деле! Как будто ни на что иное, более толковое, я не гожусь! Обычная школа, муниципальная, в винегретном районе. В винегретном! Если у них есть деньги нас нанимать – какого хрена, тогда, взамен этой дыры – не отдают парня в нормальную частную в хорошем районе???
Оказывается – Бобби меня просветил – бывшая давняя пассия нашего генерального, живет неполною семьей в самом низу социальной лестницы: брошенная когда-то мать-одиночка, беднота, сумела дотянуться звонками до нашего босса, напомнила былое, попросила о помощи… Все они люди, даже высокие и богатые…
Вот меня и послали – защищать ее четырнадцатилетнего сына от местной околошкольной шпаны. Дешевле было бы заплатить за парня в частную нормальную школу, я так думаю, но… И что мне с ними со всеми прикажете делать? Бодигарда изображать? На переменках в драки вступать на стороне моего питомца? Что реально делать-то?
Тем не менее, вышел я из ситуации с блеском, не побоюсь этого слова, и удостоился высочайшего одобрения. Но не столько за выполненный заказ, как…
Да… Сижу, такой, перебираю варианты: с чего начать? С визита директору? Или к квартальному забежать да подмаксать его чуточку в натуральной форме, чтобы просветил насчет местной обстановки? В пределах пары сотен талеров бухгалтерия без скрипа оплатит мне чек на коньяк и колбасу… Это ехать туда вечером и пить вне дома… Может быть, в том районе квартальный – трезвенник, это было бы удобнее, но пока я с такими не сталкивался… Да, начнем с квартального… Так решил я, однако начал со знакомства с подзащитным…
Мама – черная, парень – кофе с молоком, полукровка, мулат, памятник неизвестному солдату. Четырнадцать лет, ни то, ни се, неглупый, худощавый, невысокий, не широкий…
– Ты не похож на труса, – говорю ему. – Но если тебе понадобилась посторонняя защита – значит, дело не в одних кулаках, а? Чокко? Ты же не собираешься в одиночку справиться с целым миром? В чем там загвоздка, если твои кулаки – не аргумент? Старшие посторонние?
Кивает. Парень не ломался, видимо потому, что вдруг проникся ко мне доверием, и рассказал ту самую необходимую правду. Сцепился он еще в позапрошлом году с одним парнишкой, Перейрой, выходцем из Колумбии, тот на год старше, второгодник из параллельного класса. И с тех пор у них стычки, но Перейра весь в старших братьях, три брата у него. Самый старший сидит, двое – своей очереди дожидаются, а пока, чтобы не скучать – хулиганствуют на улицах и помалу приторговывают марафетом. Пока еще легкой дрянью – марихуаной, ноксироном, экстази… Но уже хвастаются кокаиновыми и героиновыми связями… Непосредственно в драки они пока не вмешивались, но своим присутствием и авторитетом давят и младшего с приятелями неустанно подзуживают… Он же один против них, и в регулярных драках ему достается.
– А чего им надо в конечном итоге?
– Ясно чего. Чтобы прогнулся перед ними и шестерил. И дань платил. Только мне нечем, да если бы и было чем – все одно не стал бы. Западло.
– Мать все детали знает? Про наркоту, братьев?
– Почти ничего не знает. Только то, что ей подруги напели и классная чего-то рассказала…
Парень не трус – и это уже хорошо. Тем хорошо, что есть для кого стараться, что он готов защищать свою честь и хотя бы в этом меня не подведет.
Ну, думаю, что-то нам квартальный поведает… разыскал я у нас в «Совиных» дебрях, через пятые руки, подводки к местному квартальному, чтобы не шиш с горы к нему нагрянул, а как бы не чужой, хотя и не близкий… Квартальный оказался, вопреки всем моим знаниям человеческого естества, малопьющим ирландцем, я не шучу: тяпнули по стохе и он крышечку завинтил.
– Не хочу, Рик. Хочешь – допивай, хочешь – забирай, а я за весь день устал как собака и завтра будет не легче. Спрашивай, что надо и выметайся. Извини брат, но вымотался, спать хочу.
Мужик золото! Без лишних выгибонов дал мне полную раскладку по интересующему меня делу – а знает он много. Вот это, я называю, талант в человеке и совесть! Такой квартальный – клад для населения. Но когда он такой – не место бы ему там, гораздо лучшей участи заслуживает. Надо будет запомнить, да при случае к нам сманить… Берет – но в самую меру, по малости: типа, чашку кофе пропустит в кафешке забесплатно… (это я уже позже узнал), мелкий ремонт по дому даровыми силами местной коммунальной фирмешки, пол отциклевать, горшок починить… И никогда деньгами, и никогда от гангстеров. Принципы у него. Малопьющий, любопытный, толковый… ну, я ему и пообещал, что с этой школой мы проблему уладим и тем самым чуть разгрузим его заботы. Ухмыльнулся он недоверчиво, но спорить не стал и даже поблагодарил авансом…
Оказия выпала в четверг. Оказия – это не чистая случайность, а совокупность ожидаемых факторов, которые отнюдь не каждый день совокупляются. Мне Чокко, парнишку, из школы встречать, а я уже приметил драндулет с открытым верхом – на улице начало апреля, но, на удивление, все еще по-летнему тепло. В моторе том сидит теплая компания в три жала, без девушек, один из них старший брат обидчика, Пако Перейра, начинающий марафетный барыга. Я, естественно, ничего этого не знаю, просто случайно прохожу мимо. Одет я буднично: джинсы, кроссовки, легкий свитер на голое тело, без ствола (нож, однако, под джинсами над лодыжкой прикреплен, на всякий случай).
Парни чего-то там регочут ублюдочными голосами меж собою, а я уже рядом. Дальше было как по нотам.
Вдруг чувак, который проходил мимо теплой компании, словно бы споткнулся, замер. Парни смотрят на окаменевшую спину, машинально, без особого интереса, а чувак медленно разворачивается и вытаращивает глаза. И смотрит прямо на Пако. Потом разевает рот и сипит:
– Э, ты это кому сказал?
Ребята в непонятках, Пак в свою очередь пытается вылупить пошире свои полуиндейские глазки и спрашивает:
– Это ты мне? – Чувак также не отвечает на поставленный вопрос, а повторяет свой и видно, что – да, к Паку обращается.
– Ты что сказал, гондон, ну-ка повтори, что ты про меня тут тявкнул?
Мужик явно псих, либо обкурок, но не местный, по обличью – не при делах и думает, что если перед ним парни на несколько лет помладше, то можно борзеть… Это он зря так… Пак не трус, но втроем махаться проще, и Пак с приглашающей улыбкой смотрит на друзей… Друзья видят, что в мужике ничего такого особенного нет и согласны ассистировать…
Вот тут-то самый тонкий момент и наступает…
Я ведь не собираюсь избивать всех троих, не потому что мне кого-то из них жалко, а просто из целесообразности: мне нужна победа в войне, а не в отдельной битве. Но раньше надобно аккуратно развязать эту самую войну, и чтобы она не на мне одном замыкалась, и чтобы сулила выгоды, по крайней мере, одной из сторон, то есть – нам, мне. Я бью этого Пака в челюсть – и он падает. Драться ребята, быть может, и умеют, но скрывают свои умения: второй типчик почти рядом, стоит столбом, вместо того, чтобы двигаться и нападать. Я его бью кулаком в живот, в скромной надежде, что правильно соразмерил силу удара… Я – молодец, ювелир и замечательный умница: парень остался на ногах, но только потому, что задницей уперся в дверцу мотора. Вот он стоит, такой, и мучительно пытается не обосраться и не согнуться пополам, но внешне – просто осторожничает и не рвется в бой. А третий – на самом деле испугался, он младший, лет шестнадцать ему. Тем же двоим – около двадцати.
Пако начинает вставать, я за шиворот помогаю ему принять вертикальное положение, отхожу на шаг и опять бью в рыло, прицельно. Потому, как клацнула челюсть и заныло в костяшках, я угадываю: как минимум один зуб я выбил. Это превосходно. Конечно, руки свои, не дядины, – их следовало бы обуть в перчатки или в бинты, но ради такого результата можно и потерпеть разок. Пак, Пако, опять валится, не забывая при этом громко мычать, я же озираю поле битвы. Соратники его смирно стоят в двух метрах от меня. Звонок прозвенел за минуту до начала моего движения вдоль мотора и на улице довольно много школьной детворы средних классов. Наблюдатели и будущие рассказчики.
Горько, стыдно мне браниться при детях, даже в винегретном районе, уши и щеки у моей совести пылают от смущения, но посторонним этого не видно, а интересы дела требуют:
– И заруби себе на носу, пидорус латини! Еще раз на меня хвост поднимешь – вырву вместе с кишками! А вас по-настоящему накажу. Прочь, шакалы. Прочь, я сказал, падлы!
Один пинок попадает под ребра лежащему Пако, другой – посильнее – по автомобильной фаре. Всегда надо знать, куда и как сунуть ногой, тогда и результаты будут требуемые: фару разбить, Пака взбодрить, этих двоих вывести из ступора. Так оно и получается. Который цел и невредим, втаскивает поднявшегося Пака на заднее сидение, другой восстановил дыхалку и уже на водительском месте, ключом терзает зажигание…
Как бы не вознамерились они поутюжить меня мотором… Но – нет: дают по газам – и сгинули… Струсили конкретно. Мне все же урок: надо предусматривать, обязательно держать в поле зрения и в пределах досягаемости какую-нибудь полосу препятствий для автомобильных колес.
Они уехали, а я неспешным шагом продвигаюсь к зданию школы, ко внутреннему двору, через внешний, здоровенный пришкольный двор. Хоть этим хороши новостройки, что пространства много; а в центральных районах Бабилона, даже у престижных лицеев пришкольные участки крохотные, размером с местную баскетбольную площадку. Но там действительно учат, и там безопасно.
– Чокко, привет, Чокко! Как дела, как оценки?
– Нормально. – Чокко в некоторой досаде, что за ним пришли, типа как гувернант к недееспособному… Погоди, дорогой Чокко, это еще до тебя вести с полей не дошли… А как дойдут – одна твоя досада сменится другою, не сказать чтобы более легкой… Хотя, в первый момент, приятной, видимо…
– Погоди, дорогой Чокко, подожди меня здесь минут десять-пятнадцать, ибо мне назначено у вашего директора. Я быстро.
Мне действительно назначено, совместными стараниями Карла, нашего юриста, Джека, квартального полицейского, и моими скромными, как координатора усилий тех двоих… Руководству «Совы» лучше бы пока не знать о моих инициативах, поскольку они любят только удачные авантюры, а на неудачные – гневаются.
Поговорили. Директор, зрелый, вполне сложившийся алкоголик, мечтает только об одном: дотянуть оставшиеся пять лет до пенсии и выйти на нее. Да, он слышал о целевом внебюджетном финансировании муниципальных школ, он не против такого распределения внутримуниципального благотворительного гранта, да, и он не против взаимовыгодного сотрудничества с нашим агентством. Чудно. О том, как я прогнал мелких гангстерят, я ему не стал докладывать, это и без меня случится.
А Чокко, судя по горящему взору, уже в курсах: пока он ждал меня внизу, в вестибюле, свидетели неравной битвы все ему рассказали. Теперь он смотрит на меня совсем иначе, нежели полчаса назад, но тревога закрадывается в его юную душу…
– Они теперь на злобе.
– Да ты что, правда?
– Точняк. У этого Пака еще братья есть и все они в банде «Два окна». Мы их колумбийцами зовем. Наркотой торгуют, ну я рассказывал.
– И что?
– Пожалуются, вот чего. Сначала брату, а там не знаю…
– Пожалуются… Что ж, таковы реалии, друг мой Чокко. Средняя школа испокон веку немыслима без второгодников, стукачей и дипломов о неполном среднем образовании… Узнаешь чего – держи меня в курсе. Да, еще, вникни в одну интеллектуальную тему и не бойся: до тех пор, пока они не разделаются со мной – тебя и пальцем никто не тронет. Врубился?
– Точно? А… вы как же?
– Точно. А я? Я очень не люблю, когда меня избивают и ставят на ножи. Прорвемся.
И мы идем, себе, по двору, по улице, сопровождаемые взорами… Да… Прорвемся… Игру я затеял серьезную и мне тоже страшновато… Перед любым заданием, перед любой стычкой, даже если это обычная кулачная махаловка, мне становится не по себе, дрожат поджилочки… Когда все понеслось – тогда азарт, жажда крови и почти весело, а перед «экшеном» – всегда тоска на сердце. Не знаю как у других – а у меня с детства так. Я об этом никогда никому и ни гу-гу, только Шонне одной. Но она, по-моему, не очень-то мне верит в этом пункте.
Первая стычка случилась в четверг, и потом до вторника все шло тихо. Но уже в понедельник по небу низко-низко пролетели две ласточки…
Я, как обычно, приехал не в своем моторе, а на такси, которое оставил за два квартала от школы, и иду, такой, четко выработанным, заранее продуманным маршрутом. Стоят двое, газетный киоск подпирают. Может быть, они ухаживают за газетной торговкой? Но ей за семьдесят, а им на двоих полста, мне почти ровесники. Взглянули на меня, переглянулись, отделились от подпорки… Здоровые ребята. Мне таких отметелить – еще не трудно, но уже почетно. Однако, конфликта не получилось: осень потихонечку наступала и я утеплился, был в пиджаке. Вот расстегнул я пиджак, чтобы из брюк мелочь на газету достать, а у меня за поясом ствол торчит, совершенно случайно забыл за спину сунуть. Эти двое – шлеп, шлеп толстыми жопами обратно, в еще неостывшие стенки… Ошиблись, видимо.
– Парни, как тут к пятьсот пятьдесят первой школе проще пройти?
– Не знаем.
– Вон, два квартала прямо и налево.
– Спасибо, друзья, дай вам Бог долгого телесного здоровья.
Вечная, неистребимая гадость в мире – это торговцы марафетом. Хоть в ведре их топи, хоть стреляй без суда и следствия – новые и новые подрастают… Сами коматозят и других за деньги угощают… И в этом бизнесе им, уличным маркетологам, не нужно никого выслеживать, да на иглу специально подсаживать, как об этом в умных и желтых газетах пишут, этим никто и не занимается. А только каждый, кто распробовал, спешит поделиться своим счастьем с друзьями и товарищами: круто, улетно, приятно и недорого! На первых порах оно действительно приятно и недорого… Но, опять же, не потому недорого, что коварные торговцы новичка вовлекают низкой ценой, а потому, что наркота имеет свойство давать привычку а-ля Мидас: прежняя доза постепенно теряет силу кайфа и ее надо увеличивать… В случае, например, с героином, увеличение необходимой дозы доходит до пятидесятикратного. А то и выше. Но удорожание удовольствия произойдет не сразу, чуть попозже… Подсевший агитатор пока еще сохраняет пристойную внешность и уверенность в своих силах, как такому не поверить и самим не попробовать? Это потом уже «сирена» теряет человеческий облик и за дозу продаст себя самого и с себя все, кроме штанов, потому что они не раз уже обоссаны и обосраны, потеряли торговый вид… Но тем, кого он сагитировал, поздно показывать и его, и штаны, в виде наглядного пособия, потому что слушатели уже сами подсели крепко-накрепко, ломом не сковырнуть… И сами агитируют новобранцев. И торгуют, наваривая себе на дорогой раскумар.
Но у каждой медали есть своя оборотная сторона: мир этот гнилой, зыбкий, и любая конкретная шайка торговцев наркотиками – слаба, ибо состоит из наркоманов, подонков, трусов и иных дешевых личностей. Каждую по ветру развеять – невелика проблема. С явлением же справиться – извините, это не моя задача. Но и мне одному, без помощи «Совы», данную конкретную тему не поднять, все-таки – банда, это не один и не два трухлявых торчка.
Да я и с самого начала не собирался в одиночку геройствовать.
Итак, вторник. Я иду четким, изученным недругами маршрутом, и слегка мандражирую: вдруг они сразу возьмут быка за рога и не мстя, не тешась, – просто завалят меня из длинного ствола с большого расстояния… Вероятность этому весьма невелика, но все ж таки отлична от нуля и я беспокоюсь… Хотя, с другой стороны, квартальный наш предупредил, что в этот час никаких полицейских патрулей в округе не будет, за это хорошо заплачено. И его не будет, но по другим причинам. Бюрократического свойства. Тем не менее, он все же постарается побыстрее разделаться с управленческими крысами и хотя бы сегодня подстраховать. Но все дни он быть на стреме не в силах, дел – реально по горло. Мне хочется верить в его причины бюрократического свойства и я верю. Более того, я постарался убедить, что именно его присутствие сегодня было бы лишним. Все ништяк, господин старший лейтенант, все учтено. Все что обещано – сбудется. Удачи всем нам.
На том и поладили.
Так вот, раз полицейского патруля не будет, значит, немедленной заказной смерти тоже не должно бы быть, потому что подкупленные патрульные без колебаний превратятся, как минимум, в осведомителей следствия, а то и в свидетелей, если запахнет жареным… А вот показательная расправа с гражданином, не принадлежащим к лягавскому сословию, она может быть списана в обычную уличную хулиганку, которая ни на волос не способна ухудшить печальную статистику винегретного района. На его улицах каждый день и каждую ночь повреждается столько членов всяких-разных…
Иду я, минут за десять до звонка об окончании занятий, а там, возле баскетбольной площадки, уже два мотора меня дожидаются: один старый знакомый драндулет «Север» с подбитой фарой, другой, конечно же, Кадиллак. Но не тот, который я однажды видел на заправке, из-под двух избитых мною гангстеров, а другой, тоже гангстерский. (Кто и когда, кстати, ввел среди ганстерья кичливую моду на «кадиллаки» – наверное тайна, не ведомая даже Богу…) Набитый как пушерский бумажник, только вместо мелких купюр в нем – мордовороты, пять экземпляров. Я их сосчитал, когда они из мотора повылазили: четверо битюгов с битами и стволами и один невысокий чернявый, морда широкая и плоская, Перейра старший. Стволы – это чтобы мой ствол нейтрализовать на стадии извлечения из недр одежды, а биты, чтобы, понятное дело, меня ими избивать. У самого Перейры в руке пистолет-пулемет системы ПАСАМ (это я уже потом рассмотрел), довольно хреновенький, но кашляет настоящими пулями…
Все это, конечно, ни от кого не скрывается, все напоказ, чтобы смотрели и боялись, и восхищались, и думали, прежде чем…
Они направляются ко мне, зловещие негодяи, явно с нехорошими, а то и преступными намерениями, я же, напротив, замедляю шаг и даже останавливаюсь. Кровь в висках не шумит – ревет!.. Но я сдерживаюсь, я спокоен…
В это время, из-за угла, со скромным урчанием выезжает джип и деликатно тормозит как раз посередке между нами. Но не так, чтобы загородить обзор, а чуть сбоку. Из него выходят трое сотрудников «Совы», под руководством Джорджа Кохена, двое держат по пистолет-пулемету М-11 «шорт» с глушителем, а сам Джордж муляж автомата АК-47. Муляж исполнен мастерски, от настоящего не отличить. Почему именно муляж, спросите вы? Как же, как же… У нас выправлены все необходимые лицензии на хранение и ношение, однако, случись «тяжелая» стычка с «последствиями», по результатам ее любой прокурор и любой суд очень доходчиво объяснят подсудимым разницу между серьезной автоматической винтовкой и безобиднейшим пистолет-пулеметом, из которого простому неискушенному человеку даже при полном рожке и в людном месте не накрошить без тренировки более двух-трех покойников. В то время как…
– Ну-ка стоп! – Это Джордж. Нос у него перебит и этот дефект отдается в голос, когда ему доводится брать слово. У меня – и то от его резкого, несколько гнусавого голоса душа в пятки уходит, а гангстера в момент уморозились: стоят смирно и глаз от чужих стволов не отводят. – Выронили волыны, быстро. Повторять не буду.
Выронили, и сами, без дополнительной команды, руками к небу потянулись.
– Дубины то же самое…
Стук, стук – и обе дубинки пали на асфальт. Я еще подумал, помню, что дубинкам-то ничего не сделается, а железки-стрелялки и повредиться могут от неосторожного обращения. Кто мы такие, зачем мы здесь, почему с оружием? – Джордж даже и не подумал им представляться.
– Рик, твоя очередь. Разберись с ними. – Это Джордж мне бразды правления передает, как и условились. Самый темный момент миновал – гангстера не осмелились ввязываться в лай и перестрелку, хотя – нет, Перейра пасть разинул. Но голос негромкий, не провоцирующий.
– Вы чо, парни, вы хоть знаете, на кого тянете?
– На кого же? – Это я, такой вежливый, полюбопытствовал.
– «Два окна» – слыхали, может?
– Слыхали. – Это я опять отвечаю. – В основном там пидоры. – Запускаю вербальный пробный шар – но никто не шевелится, не реагирует аффектно на полученное оскорбление. Кроме Перейры, который также неподвижен, лицо безучастное, но языком чешет:
– Напрасно ты так сказал. – Это он мне.
Что же мне было – терпеть такую неслыханную наглость? И плохо замаскированные угрозы? Я подошел и пнул его в пах, а он упал. Все Перейры какие-то слабоногие оказались, неустойчивые на удары. Тем временем, зрителей из школы на улицу вывалило совсем немного, и все они жмутся довольно далеко. Зато окна в школе и окрестных домах битком забиты, в три этажа головы торчат… Ни одного телефонного звонка в полицейский участок от местных жителей не поступило, это мы позже выяснили. Впрочем, кто бы сомневался…
Чувство удара и времени у меня развиты неплохо – и Перейра старший встал сам, минуты не прошло. Хотя, справедливости ради, я подбодрил его настойчивой просьбой встать вертикально.
– Господа гангстеры! Вы сами видите, как переменчива судьба: обидчики превращаются в обиженных, те в обиженку…
Молчат гангстера, паузу не рушат, так что мне приходится продолжать.
– Короче говоря, у нас с вами есть все шансы уладить наши разногласия мирным путем: я вызываю на драку любого из вас присутствующих. Кто, чей представитель, победит в поединке – того и поле битвы, того и район. Без кастетов и ножей, до первого нокаута. Откажетесь – всех замесим беспощадно, с последствиями для здоровья – от больничной койки и далее. Перейра, хочешь со мной один на один?
Перейра щупловат, я уже нацелился на одного верзилу, самого крупного из них, но, по-моему, немного неуклюжего. Это именно он, один из двоих, сказал «не знаю», в ответ на мою смиренную просьбу показать дорогу к школе… Надо только вычленить именно его…
– Откуда ты меня знаешь?
– Готовились, – простодушно отвечаю я Перейре. Но не вслух, при всех, а шепотом в ухо, подойдя к нему поближе. И тут же толкаю ему дальнейшую вязанку из слов, чтобы внешне была видимость диалога.
– «Сову» знаешь? Это мы. Департамент нам дал спецзаказ насчет очистки этого конкретного микрорайона от марафетчиков. Контора попросила.
Вполне возможно, что он слышал про нашу фирму, она довольно известна, и делами, и рекламой, но уж про Контору, министерство внутренних дел, он точно слышал. Сразу подобрался. А я, когда ему шептал, сам поглядел на верзилу, но не сразу, а подождал, пока Перейра буркнул вопрос:
– Чего им надо? – Вот тут-то я и поглядел на верзилу, типа, оценивая кандидатуру Перейры.
– Не твое дело. Ладно, я вон того выбираю, с зелеными татуировками, – все это прежним шепотом. Потом киваю и уже громогласно, выманивая пальцем верзилу:
– Я согласен, мне по фигу, пусть он выходит, раз так! Драться всерьез, щадить не буду. Готов?
Провокация – мать предательства. Они потом замучаются доказывать друг другу, кто что говорил и как действовал, кто кого вместо себя подпихивал и в чем трусил. Вместо единого фронта – будет ощущение у каждого, что другие его предали. Вернее, опять предали, потому как в их гнилом мирочке нет места верности, дружбе и благодарности. Я ему, который уже топчется на асфальтовом ристалище, предложил перемотать носовыми платками кисти рук и он отказался. А я согласился, поскольку руки стараюсь беречь, а носовые платки предусмотрительно положил в свой карман и в карман Джорджа.
Верзила – куда деваться, если старшие за него договорились – вышел против меня, типа, на поединок, ну и я тут же его крепко побил, не щадя, руками и ногами, в голову, в пах, под ребра, в живот. Но я честный человек, и как только он потерял сознание от побоев, я тотчас же остановился и позволил затащить его в кадиллак, с целью дальнейшей госпитализации. Сопляки в другом моторе сидят, ни живы, ни мертвы, своими глазами видят, как выглядят мелкие дежурные разборки. На фоне стволов, готовых к бою. Это им полезно для выбора будущей профессии. Пришлось подойти и пинком добить оставшуюся фару.
– Парни, уж не знаю, как вы без фар собираетесь избегать дорожно-транспортных происшествий, но я бы вам порекомендовал следовать вон за тем «кадильником», они дорогу знают…
Сопляки без единого слова упрека и возражения, тотчас же, послушно тронулись вслед за кадиллаком, дурачки. Я когда потом ребятам на работе рассказывал концовку, они уржались, представляя, как молодая поросль приедет, вслед за кадиллаком, «на точку», и там попадет «под раздачу»… Обязательно попадет, уж на этот счет сомневаться не приходится. Кто-то должен быть крайним? А они, во-первых, старших под унижение подставили и были тому свидетелями, сами засветились, да еще неизвестно чей глаз на банду навели… Непременно их отволтузят, больно, быть может, даже, так же интенсивно, как я громилу ихнего лупцевал… пусть привыкают, в лягавке и на зоне бьют еще больнее и гораздо чаще…
А мы, тем временем, собрали на поле брани деревянный и железный мусор, побросали его в багажник (предварительно разрядив стволы и магазины) и отчалили победителями к себе, на набережную. Так я удостоился короткого служебного триумфа. Но не за мордобой и геройство, как можно было бы подумать человеку несведущему в порядках нашей фирмы, отнюдь нет. Нам в муниципалитете, на разных уровнях, постоянно намекают на те или иные формы благотворительности, которые мы могли бы добровольно осуществлять. Это помимо взяток чиновникам, разумеется. Принять, например, материально-техническое шефство над детским домом, музею подарить новый кипятильник, разбить на городском пустыре уютный скверик… Это все замечательно, однако, скверик – не взятки, необходимостью не воспринимается…
Вот тут-то и сверкнула идея: взять под охрану среднюю школу, но не за просто так, а по гранту, муниципальному же, внебюджетному гранту в русле расходов на бесплатное школьное образование. В мире существует огромное количество обеспеченных людей, которые сбиваются в стаи и в складчину финансируют добрые дела, как они их себе абстрактно понимают. Поясняю, почему абстрактно. Скажем, наш верховный босс моими руками решил осуществить конкретное доброе дело в пользу малой группы физических лиц, а именно для неполной семьи Морсоу, Джоанны и Пачеко, который Чокко. За счет фирмы, которую он возглавляет и почти единолично владеет, но не из своих личных средств, – оно бы вышло ему намного дороже. Это конкретная благотворительность, пусть и с ограниченной финансовой ответственностью. Она иногда приносит добрые плоды. А всякие благотворительные фонды – расшвыривают собранные денежки обезличенно, по «целевым» направлениям: борьба с наркоманией, борьба с блохами, программа реабилитации для маньяков и тому подобное… Не знаю, сколько там из собранных средств доходит до маньяков, но народу возле фондов крутится и кормится – тьма тьмущая. И тут обнаружился вдруг и завис невостребованный грант в системе школьного образования… так почему бы и нет?.. Это мне жена случайно подсказала, у нее подруга в городском комитете работает и знает тамошние проблемы. А одна из проблем – недораспределенный грант. Вот «Сова» по моей наколке срочно подсуетилась, в лице Карла и больших начальников, договорилась, чтобы грант сей (довольно небольшие деньги) достался «нашей» средней школе. А та уже, в лице директора, заключила договор с «Совой» на охрану объекта, на два года. Имеют право. И им хорошо, потому что отныне у них – как у «больших», богатых частных школ, есть своя охрана, и нет проблем (в пределах самой школы) с маньяками и наркоторговцами. И нам замечательно, поскольку мы, с одной стороны, укладываемся в рамки сугубой благотворительности, ибо деньги действительно невелики, а с другой – на зарплату посту охраны – хватает. И мы получаем фактически бесплатный форпост в новом для нас микрорайоне, а также большую и добрую, и тоже бесплатную, рекламу среди населения. Вы скажете – какой профит от нищего и неблагополучного «винегретного» населения? О-о-о… Любое население тратит деньги, обувается, одевается, покупает продукты и елочные украшения, стрижется, ремонтирует электроприборы, ходит на танцы и в кино… И все это в окрестных заведениях, которые страдают от непременных грабителей и хулиганов и нуждаются в защите. «Сова» обязательно предоставит им такую защиту, твердою рукой, но уже на взаимовыгодной основе. Тем более, что мы берем ощутимо меньше, чем гангстера из мелких уличных банд, а выглядим не в пример солиднее. И вообще мы честные люди, а они бандиты. Хотя, не так уж мало ситуаций в деловой жизни, когда внешнее различие между нами не бьет в глаза окружающим. Как, например, в случае с Чокко и его школой, где по мнению всех аборигенов, сильная банда вытеснила слабую. С этой их точки зрения разница – чисто умозрительная, но опросите обывателей через несколько месяцев: все население горой за нас встанет, потому что убедится: наркоты в их микрорайне реально поубавилось (наркоторговцы, конечно же, не перековались, но переползли трудиться в другие места), а школа стала практически безопасным местом для их чад, детские драки не в счет. Так оно и получилось через полгода, когда из муниципальной чиновничьей банды пошли на школу и на «Сову» проверки и протряски, с целью поборов… Хрен им вышел!
И вот стою я, такой, посреди школьного двора, окровавленные носовые платки в урну побросал, кисти обеих рук в суставах ноют, кожу на костяшках преизрядно щиплет, но улыбаюсь навстречу нашему Чокко.
– Привет, Чокко, как дела, как жизнь? – здороваемся за руку.
– Нормально. – В глазах у парня понятная робость, но рот уже до ушей: ни фига себе, с таким лихим зверюгой запанибрата, да еще при всех, при всей школе, при девчонках… Ух, ну теперь…
– Я попрощаться. Дела, брат. – Обнимаю его за плечо, но не как мелкого ребенка, а как равного, как друга. – Телефоны мои у тебя есть. Есть?
– Есть, конечно! – по карману хлопает. – А…
– Научу. Драться научу, стрелять научу. Ты только школу не мотай, расти, знания получай, аттестат о среднем образовании… И если что… – Тут я оглядываюсь неспешно по сторонам, пытаюсь поглядеть в глаза кому-либо из окружающих… Как нарочно, ни один ребенок или подросток мужского пола взглядом со мной не пересекается, но зато у старшеклассниц – через одну глаза полыхают словно военно-морские прожектора, пытаются меня ослепить… Нет, нет, нет, это не по моей части: я женатый человек. Кроме того, младше девятнадцати – для меня телок не существует… Да и некогда сегодня…
– … и если что – только позвони! Понял?
– Ладно.
– Все, брат, поехал я. Видишь, бибикают. – Никто не бибикал, просто Джордж за рулем шумел, подавливал на газ, поторапливал меня… Все дела на тот день были окончены, оставалось заехать в фирму, сообщить об успешном выполнении, заприходовать и сдать под расписку захваченные стволы, потом – отмечалово, пьянка до глубокого вечера, но не на рабочем месте, а в излюбленном кабачке. Все наши пережрутся, кроме суперстойкого к выпивке Джорджа Кохена, и меня, малопьющего, а когда вернусь домой – Шонна обнюхает на предмет компрометирующих запахов, попилит в меру, расскажет про свежие детские подвиги и покормит ужином.
Вот подобные инициативы – да, это вам не бакалавриат, они награждаются: бымс – пятнадцать тысяч как с куста, внеплановая премия мне лично! Оно и не так много, вроде бы, но когда семейный быт устаканен, то бюджетные возможности распределны на многие месяцы вперед под семейные потребности, и внезапные пятнадцать тысяч очень напоминают короткий золотой дождь с неба. Не ливень – но все равно хорошо. Я, после высочайшего одобрения и хлопанья по плечу в тот день, сразу бы мог забрать причитающиеся мне денежки, наличными, однако предпочел, чтобы кинули на счет, но завтра: не фиг такую сумму в карманах по кабакам таскать. Подробности разборочной драки и денежных расчетов я от Шонны утаил, сказал, что всю наградную «пятнаху» завтра на счет переведут, сегодня не успели… А она смотрит на мои руки, на ссадины по кулакам, и глаза у нее на мокром месте.
– Ричик, давай, я тебе смажу и перевяжу, ну пожалуйста!
– Нет, Это же ерунда, Ши, птичка моя! (я ее называю Ши, в домашних условиях). Это же не махаловка была, а так, пару раз мазнул по щекам, да и все. Просто джинсовая клепаная пуговица подвернулась и кожицу свезла.
– И на эту руку – тоже пуговица напала?
– А… Это я о дверцу, когда в мотор садился… Ну правда, ни сколечко не болит…
Дети уже спят давным-давно, на этот раз – не дождавшись папу с работы, в семейной жизни у нас начались разгрузочные дни: у Шонны все болит по этому поводу, и она пораньше нырнула в подушки и перины; я же – к столу.
Дело в том, что у меня свой кабинет, который я, с разной степенью бестолковости, пытаюсь применять по прямому назначению. Зачем он мне – Шонна настояла. Она уверена, что быть мне по жизни большим начальником и что привыкать надо с младости.
Одна комната у нас – кухня, которая же и домашняя столовая, одна комната – детская, одна комната – спальня, самая маленькая и самая уютная… Одна – гостиная, в ней даже пианино стоит, дожидается, пока наши моцарты подрастут… И одна – мой кабинет, размером чуть больше спальни, квадратов одиннадцать, если я правильно помню. В нем кресло, письменный стол, книжные полки, наполовину заставленные каким-то бумажным хламом, никогда мною не читанным… И все. Окно, довольно узкое, лампа на потолке, лампа на столе. Ковер… Ох, не люблю я ковры! У нас, в Бабилоне, у обывателей существует самая отвратительная мода в мире: каждую зиму жены допиливают своих благоверных до такого состояния, что те добровольно выносят на улицы и раскатывают в снегу рулоны ковровые, а потом их забрасывают снегом, а снег сметают вениками, а ковры бьют палками и, кто побогаче, теннисными ракетками… Господи, Боже мой! И я такой же слабохарактерный хлюпик: «Ну, пожалуйста, ну Ричик, ну ради меня и детей! Ты же не хочешь, чтобы они дышали пылью… Не возьмет, конечно… Глубокую пыль пылесос не возьмет, в том-то и беда…» Прямо-таки беда, неумолимая, ничем кроме снега не одолимая беда, надо же! И, уже чувствуя, что победа близка: «…в остальном мире они пусть себе как знают, а у нас – так. У них не бывает зимы, а у нас бывает. Я тебе помогу, ты только вынеси: один ковер твой, а два – я сама выбью».
Угу, знаю я. На деле же ее помощь заключается в том, что моя Ши бдительным оком выискивает все новые и новые гнездовья пыли, которые следует повторно выколотить и вымести… и еще раз. И еще…
Выходили мы на белейшее в мире поле, устланное первым нежным снегом, а оставили после себя грязно-серое послековровое лежбище… И соседи такие же идиоты.
Как передать белый цвет на белую бумагу?
Я сижу, чиркаю простым карандашом по ватману формата А-4, а в чугунной моей голове плещется все что угодно кроме вдохновения: выпитое пиво, шум-гам-ор от чужих детей на школьном дворе, «вы одинаково хорошо владеете головой и обеими руками, господин Ричард»… Это босс меня похвалил, или как? Надо думать, похвалил, раз премию подписал. Карандаш вышивает по листку жуткие каракули, не слушается распухших пальцев. И вообще – мое ли это дело, рисовать, когда жизнь требует от меня совсем иного?.. Об этом моем увлечении только Шонна знает и больше никто. Она в меня верит, хотя и не слишком-то следит за моими успехами на рисовальческом фронте…
Ну а почему нет? Взять хотя бы Чарли Уоттса из Роллинг Стоунз: тридцать лет уже в группе барабанит, мультимиллионер, возрастом не мальчик, всемирная слава, – а рисует чего-то там, дизайнерские примочки выдумывает… Ронни Вуд, младший Роллинг, – тот вообще довольно известный художник, с выставками, с галереями… Может, он и не Рубенс, но над его упражнениями в живописи никто не потешается как над бездарной мазней, напротив, говорят о вкусе и таланте… Правда, у них руки в драках не часто бывают разбиты… Но и у меня не часто. А если уж в совокупности говорить о руках, рисунках и Роллинг Стоунз, то сам великий и славный Киф, Кейт Ричардс, не только в гитаре толк знает, но и рисует презабавно! Пусть и не всерьез, но и не детский лепет; у меня хранятся фото с его рисунков. Отлично! При этом руки у него такие, что даже и не клешни. Вы когда-нибудь обращали внимание на кисти рук гитариста Кейта Ричардса? Непонятно, как он вообще ухитряется ими гитару держать, а он играет, он ведущий гитарист и композитор величайшей рок-группы всех времен и народов!
Вдохновленный великими образцами современности, я порчу лист за листом, с одной и другой стороны, и под конец мне даже чудится, что у меня что-то там начинает получаться, но… В глаза как толченого стекла подсыпали… Вчера не выспался, сегодня до половины третьего досиделся… А завтра вставать, хотя и попозже на часок против обычного, но все равно… Деток надо потетешкать, в ванне побултыхаться… Завтра новый день, пусть он будет не хуже нынешнего.