Катя поступила в ВУЗ, и ей пришлось переехать из родного поселка в город.
Будучи школьницей, Катя как-то не задумывалась о той всемогущей силе, которую называют Богом. Наверно не приходилось. Бог был для Кати всегда каким-то абстрактным и далеким существом. Но после того как она однажды на собственном опыте убедилась в Его существовании, то всецело и бесповоротно поверила в Него.
…Я училась в университете на втором курсе, когда это случилось. Я снимала 1-комнатную квартиру, находящуюся со всеми пересадками в полуторачасовой езде от места учебы. Моя учеба проходила во вторую смену, и я возвращалась домой, когда на улицах зажигались фонари. Сначала мне приходилось проходить через темную арку дома. Я её страшно боялась. В моём воображении вспыхивали самые ужасные сцены, которые, я знала, обычно происходят в таких местах, и мои нервы всегда были натянуты до предела. Затем мне предстояло зайти в свой подъезд, где никогда не горел свет, да и около подъезда тоже, потом в полутьме добираться до своей квартиры на четвёртом этаже. И когда я, наконец, оказывалась дома, то чувствовала, что совершенно измотана и полностью разбита. К тому же я была невероятно измучена голодом. В университетских столовых я не питалась. Причем не столько ради экономии, сколько из-за своей крайней застенчивости. Одетая в коричневый свитер и синие джинсы, с простой косой, как у школьницы, я робела перед яркими и самоуверенными одногруппниками, которые с легкостью знакомились друг с другом и заводили дружбу. Бесконечные их разговоры о шмотках, косметике, машинах, магазинах, нимало не интересовавших меня, а также обсуждение преподавателей и однокурсников претило моей душе.
Помимо университета я никуда не ходила, а в выходные сразу уезжала домой. От тоскливых часов одиночества спасалась книгами. Нам задавали читать много разной литературы, и с наступлением вечера я всегда спешила погрузиться в созданный автором мир. И этот мир оказывался единственной реальностью, в которой я забывала о враждебном для меня университете, о холодных автобусах, пустых и озлобленных лицах в них. Я, тихая, домашняя провинциалка, никак не могла свыкнуться с большим и мрачным городом, с моим отшельничеством и отчуждением в нем.
Ко всему мне нелегко давалась моя учеба. Если кому-то требовалось несколько минут, чтобы выучить заданное, то я затрачивала в два раза больше времени на то же самое. Все свои «неуспехи» я переживала на очень глубоком уровне и проводила дотошный самоанализ и безжалостно критиковала себя. Кончилось это тем, что я «съела» саму себя.
Однажды утром я проснулась со страшной тяжестью в голове и высоченной температурой. Хотела было встать, но, едва приподнявшись, бессильно рухнула обратно на подушку: тело не повиновалось мне. У меня не было ни таблеток, ни телефона. И никого, кто бы мог помочь.
Лежа плашмя на постели и не будучи в состоянии даже думать, я то проваливалась в чёрную губчатую пустоту, то выныривала назад. И тогда, с трудом подняв тяжёлые веки, смотрела на потолок, пока забытье снова не утаскивало меня. Так прошли сутки, наступили вторые. Едва проснувшись, ощутила жгучую сухость во рту. Мозг громил сигнал жажды. Пить! Быстрее пить! Жжение во рту усиливалось с каждой секундой. Пить!! Пить!!! Этот сигнал, как непрерывный электрический разряд, разрывал моё сознание.
Огромным усилием воли заставила себя повернуться на бок и перевалиться через край раскладушки на пол. Пробовала подняться на ноги, но ничего не получалось. И тогда не помню, как я очутилась на четвереньках. И очень медленно, то и дело, натыкаясь на какие-нибудь вещи, поползла на кухню.
На кухне водопроводный кран для моего положения и состояния располагался высоковато. Испытывая тошнотворное головокружение и ужасную ломоту в голове, перебирая по стене руками, я начала медленно подниматься. Достигнув уровня раковины, повисла на ней всем телом и открыла кран. Страждущие губы долго и жадно ловили струйку ржавой и вонючей воды. Боль притупилась и обратный путь я совершила уже на ногах, но они едва удерживали набрякшее тело, согнутое почти пополам.
Как далеко постель! Быстрей бы уже лечь! Наконец я дотащилась до раскладушки и кое-как взгромоздилась на неё.
Где-то вдали забил колокол. Гулко и надтреснуто. Его звон болезненно отзывался в голове.
Странно, не знала, что здесь есть церковь.
Гул приближался. Бум-м, бум-м! Резкие и беспощадные удары большого медного колокола раздавались уже прямо за моим окном.
Но около дома нет церкви! «Ну, она, наверное, где-нибудь между домами, и я просто не видела ее», – пыталась успокоить я себя. – «Но этого не может быть!» В голове снова все замутилось, и мрак забытья поглотил меня.
Когда очнулась, в комнате сгустились тени. Спать не хотелось. Я включила стоявшую на полу рядом с раскладушкой лампу, взяла лежавшую неподалёку книгу, которую начала читать несколько дней назад, моего любимого Достоевского со своим «Преступление и наказание». Открыла его и перенеслась в туманный Петербург.
Но ненадолго. Хлесткая головная боль и нестерпимый жар в теле, несмотря на моё сопротивление, скоро вырвали меня из мира книги. Я выключила свет, ставший уже раздражать мои воспалённые глаза, и откинулась на подушку. Мои мысли словно только этого и ждали. Они набросились на меня, не давая опомниться.
Зачем я в этом мире? Каково моё предназначение? Как узнать себя? Что ждёт меня в будущем?
Эти вопросы атаковали меня снова и снова. Но мне нечем было сдерживать их яростный натиск. Ни одного стоящего оружия в моём арсенале.
Какие-то легковесные и мелкие мыслишки. Но я точно знала, что ответы на эти вопросы есть и что их необходимо найти, найти во что бы то ни стало. Но как бы я ни металась в их поисках, как ни гонялась за ними, ответы мне не давались. Они, словно быстрые рыбки, ускользали из самых рук, обдавая меня миллиардами брызг. Их пенистые пузырьки застилали всё вокруг, и я терялась в их бесчисленном множестве.
Я лежала в темноте, не имея о времени ни малейшего представления. Часы остановились ещё вчера. И лишь тёмно-синее пятно окна немного разбавляло черноту осенней ночи.
Голова моя пылала как огненный шар. Я плохо осознавала, что со мной, где и кто я. Вдруг в комнате напротив окна появилось серебристое свечение. И почти сразу я услышала голос. Негромко, но отчётливо он произнёс:
– У ТЕБЯ ВПЕРЕДИ МНОГО ИСПЫТАНИЙ. НО ЧЕРЕЗ НИХ ТЫ БУДЕШЬ СЧАСТЛИВА.
Это немногословное пророчество отпечаталось в моем мозгу. Тогда я ничего не поняла. Услышанные слова ни о чём не говорили. Когда это будет? Какие испытания? И особенно было непонятно, как это – «счастье через испытания». Наверное, я всё пойму позднее…
В тот момент меня больше занимал не смысл услышанного, а факт того, что они были сказаны. И кем? Богом! Сам Бог говорил со мной!! И это было всё, о чём я тогда могла подумать.
Вскоре глубокий и спокойный сон укрыл меня своим призрачным покрывалом.
Проснулась оттого, что солнечный свет играл на моём лице. И сразу стало понятно – я здорова.
Когда на следующий день пришла в университет, даже никто не спросил, почему я отсутствовала столько времени. Этого, казалось, никто и не заметил. А я так беспокоилась…
А пророчество сбылось…
У вас когда-нибудь вырастали за спиной крылья? Огромные, мощные, на которых можно летать?
Если да, то, значит, вы когда-то по-настоящему любили. Вы не думали ни о прошлом, у вас его еще и не было, вы не думали и о будущем, вы были счастливы в настоящем. И молодость уносила вас вверх. Вы и не смели помыслить о том, что полет ваш может закончиться в самый неподходящий момент, тогда, когда вы уже набрали высоту и мир сияет под вами. Но нежданный порыв штормового ветра гасит ваш парение. И сломаны крылья и разлетелся пух…
Я не знала, что с ним, где он. Я ждала.
Пять месяцев после того, как он уехал в командировку. Пять месяцев он приходил ко мне во сне. Каждую ночь я слышала стук в дверь своей комнаты. И на пороге возникал он. Проходил, садился на кровать (стульев в комнате не водилось) и говорил: «Все в порядке. Я пришел». Мы сидели и разговаривали. Он гладил мои волосы.
А утром я просыпалась с надеждой, что сегодня обязательно его увижу. Но дни шли за днями, складываясь в месяцы. И я уже не хотела, чтобы наступало утро, я торопила приход вечера и… во сне опять мы встречались.
Его звали Сергей. Познакомились мы с ним на улице, в середине осени. Он приехал на такси, собираясь что-то купить в ларьке. Я же только что отходила от него. Глаза наши встретились. Так встретились две души…
Странная у нас вышла история.
Он пригласил меня на следующий день на свидание. Но встретились мы только через месяц.
Придя в назначенное время к гостинице, в которой он жил, я прождала пятнадцать минут, он не появлялся. Сколько еще его ждать? Наверное, смотрит в окно и потешается над моим хождением взад-вперед перед дверями гостиницы.
Тогда я перешла на 2-й курс университета. Он был старше меня на семь лет. Большой, широкоплечий, спокойный, сероглазый и с топорщившимися на самой макушке русыми волосами Сергей представлялся мне воплощением всех моих мечтаний.
Медленно пошла прочь. Мечты не сбылись. Проходя мимо телефонного аппарата, мне показалось, что парень, стоявший спиной ко мне, Сергей. Но я не окликнула его. Боялась обознаться. Или просто не хотела, чтобы он увидел, что я пришла, столько времени прождала, а вот теперь иду ни с чем домой.
Он нашел меня сам. Через месяц. Возник около меня и спрашивает: «Ты почему не пришла в тот раз?»
– Я приходила. Это ты не пришел, – возмутилась я. – А во сколько ты приходил? – отважилась я узнать.
– В семь.
– А я ждала в шесть. Ты же сам говорил.
– А я запомнил, что в семь.
Через несколько дней он принес мне новый музыкальный центр. Сказал: «Тебе». Поставил на мой задрипанный общежитский стол и начал проверять, как работает новая аппаратура. Покрутив все настройки, оказалось, что не работает «Запись». С техникой Российского производства такое случалось.
– Унесу брату, он посмотрит. – И добавил с хитрой улыбкой, – Не спутай меня с ним, если увидишь когда-нибудь на улице. Мы с ним близнецы.
Перед новым годом Сергей спросил меня: «Что подарить твоим родителям? Мы едем к тебе».
– Правда?
Он многозначительно подмигнул. Я была счастлива. Очень. У меня выросли крылья. И я летала. Но не долго. Сергею понадобилось уехать в срочную командировку на три дня.
– Ты меня будешь ждать? – спросил.
– Буду.
Командировка оказалась бессрочной. Через пять месяцев я узнала, его убили на бандитской разборке. Когда я однажды спросила у него, чем он занимается, он только сказал, что у него есть свой бизнес, а какой он не уточнял.
Понятно, что для Кати это был своего рода стресс. Был и не стало. Нашелся и пропал. Ну и Бог с ним. Дело молодое, стресс сгладится, мечты останутся. Катя училась, время шло. Мечтать о встрече со своим суженым она не переставала.
СМИРЕНИЕ ЯВНОЕ —
БУНТ ТАЙНЫЙ
Кто говорит, терпи,
И вымолишь прощенье.
Кто говорит, бунтуй —
И будет наслажденье
Душе, что так страдала.
Где истина? Для каждого она своя.
Пусть кто-нибудь бунтует,
А мне же суждено мириться.
Я чувствую себя графиней Монте Кристо,
Хоть и не сразу, но богатство,
Словно в награду за немалые мученья,
Графу было дарено в тюрьме.
Но его он заслужил.
А заслужу ли я
Свое освобожденье?..
Этот звонок домашнего телефона прозвучал как-то не совсем обычно. Телефон звенел задорно и призывно. Звонивший представился Романом, которого я якобы прекрасно знаю.
– Ты меня сразу узнаешь, как только увидишь. Сейчас я подъезжаю к твоему дому. Буду ждать тебя внизу, у подъезда. Выходи. – Он назвал номер и марку машины. Интонация голоса и смех подсказывали мне, что этот человек мне действительно знаком. Спустилась вниз. Узнала сразу. Разиф.
Он всегда появлялся крайне неожиданно. Он мог прийти через неделю, через месяц, и Катя никогда не знала, когда он придет в следующий раз. Также и на этот раз, хотя и случился он через семь лет.
Мы говорили почти одновременно, перескакивая с одного на другое.
– Как ты меня нашел?
– Это же не трудно.
– Столько лет…
– Да, целых семь…
– Где ты жил это время? Окончил университет?
– На год позднее, чем ты. А ты чем занимаешься?..
Как и раньше, он торопился.
– Звони, – как-то по—деловому сказал он на прощание.
Я вернулась в квартиру, и воспоминания нахлынули на меня.
В то время я жила в маленькой двухместной комнатушке студенческого общежития (о нем я уже рассказывала). Моя соседка часто уходила, и по вечерам я оставалась одна.
С Разифом я познакомилась в коридоре общежития. Поднималась я как-то по лестнице к себе на шестой этаж, на последнем лестничном пролете стояли трое парней, курили. Один из них обернулся при моем приближении и предложил покурить с ними. Парень выглядел худым, но в глазах плясали озорные огоньки. Я вежливо отказалась, сказав: «Мне бы лучше не сигарету, а помощь предложили». «Какую?» – живо поинтересовался парень. – «Плитка у меня сломалась, не знаю, как быть теперь». Парень спросил номер моей комнаты и пообещал зайти вечером.
В студенческие годы знакомиться всегда легко. Молодые сердца распахнуты для новых знакомств.
Я не очень-то верила и даже не особо ждала прихода помощника. Но он пришел, правда, поздновато, было уже ближе к 23-м часам. Постучал, я впустила его. Оглядевшись, попросил показать сломанную плитку. Я показала. Парень, его звали Разиф, повертев ее немного, сказал, что сможет отремонтировать ее, но завтра. Сегодня уже было поздно, да и инструментов при себе он не имел. «Хорошо, буду ждать завтра», – сказала я.
На следующий день Разиф явился в назначенное время, прошел в комнату и вскоре плитка в его руках заработала. Он в ней что-то поменял, что-то почистил и сказал: «Принимай». Я обрадовалась. Накормила гостя ужином, который был сварен на общей плите, и на этом мы попрощались.
Его долго не было. Вдруг однажды он снова появился. Радостный, улыбающийся. Проходить в комнату не стал. Потоптался у порога минут пятнадцать, спросил «нет ли чего отремонтировать» и ушел. Ремонтировать у меня было нечего. Я подумала, что надо бы на всякий случай что-нибудь приготовить для починки, а то вдруг снова зайдет. Приготовила.
Когда он пришел, на его вопрос, есть ли что починить, я чуть ли не торжественно поставила перед ним электрический чайник, который якобы бы невзначай сломался. Разиф выразительно хмыкнул, но от работы не отказался.
Раньше электрочайники не были в ходу. И они выглядели совсем не так, как современные. Это был алюминиевый чайник с отсоединяющимся шнуром для подогрева. И хотя у меня на столе стоял новый, взамен старого, его я спрятала, как только за дверями комнаты раздался голос Разифа.
Разиф со знанием дела принялся за работу. Поковырялся немного, и чайник запыхтел, как новенький. Я была счастлива. Одарив парня многочисленными «спасибо», я предложила задержаться, посидеть подольше. Но нет, он торопился, как и в прошлый раз. Странно. «У тебя есть подруга?» – спросила я. Слегка смутившись, он быстро проговорил: «Нет-нет, но мне пора». Раскланялся и быстро ушел, словно боясь, что не устоит перед уговорами и останется.
Этим он разжег мое любопытство. Ходит, чинит старье. А сам даже не делает попыток остаться или еще чего. Зачем ему это?
Я старалась удержать его всеми способами, но у меня ничего не получалось. Например, пыталась накормить как-нибудь повкуснее. Но при наличии электроплитки и чайника сталинских времен трудно было состряпать что-нибудь изящное. И, как ни странно, эти электроприборы сыграли свою знаменательную роль в этой истории.
Они часто ломались, а Разиф мог легко починить не только чайник или плитку, но и магнитофон. Он каждый раз широко усмехался, когда я сообщала ему об очередной поломке, но на другой день приносил необходимый инструмент и быстро устранял проблему.
Разиф приходил в течение всего года на короткий чай и, если ничего не было, где его руки могли бы пригодиться, уходил. Он так ни разу и не остался.
Но вот однажды ближе к лету, когда минул уже почти год, как мы познакомились, Разиф позвал меня прогуляться по городу. Мы шли и весело смеялись. Мы успели пройти всего одну остановку, когда Разиф вдруг страшно заволновался. Буквально втащив меня в телефонную будку, что находилась в двух шагах от нас, он повернулся спиной к улице и начал нервно набирать номер на аппарате, у которого была оторвана трубка. Я во все глаза смотрела на своего знакомого, но выразить недоумение мне не дала девушка, которая непостижимым образом через пару секунд оказалась около нас.
– Ты все врал!! – нервно и громко прокричала она и побежала.
– Больше ко мне не приходи! – совсем уже истошно закричала она, оборачиваясь на ходу.
– Катя! Стой! Я тебе все объясню! – Разиф бросился за девушкой. Мне стало все совершенно ясно.
– И зовут ее так же, как меня, – вздохнула я. Гулять мне больше не хотелось.
И вот Разиф появился на мгновение и также канул в русло жизни. Больше я о нем ничего не слышала.
Наступил пятый курс моего обучения в университете. Учеба шла веселее. Скоро окончание. Но впереди ожидалось еще написание дипломной работы.
Напротив общежития стоял дверец культуры. В один из осенних выходных я с подругой пошла на дискотеку. Настроение было приподнятое. Музыка звучала подъемная, живая. В тот день было необычайно много народу. Зазвучала медленная мелодия. Я отошла в сторонку. Вдруг ко мне подходит мужчина средних лет и, говоря с заметным акцентом, приглашает на танец. Культурно так. Мы потанцевали. Следом за этим он предложил посидеть в кафе-баре, что располагался в соседнем от танцпола помещении. Там за столиком сидел его друг. Спиртное, сигареты. Я не курила. Немного выпила вина. Мой знакомый назвался Нуриттенем. Ну и имечко, но не затёртое. Сразу понятно, что из глубинки Турции приехал. Мы весело пообщались. Мое знание языка облегчило задачу. Он говорил по-английски лучше, чем по-русски.
Так завязалось наше общение. Он работал на стройке, осуществляемой турецкой фирмой, инженером по крыше. Там зарабатывали деньги. Стройка находилась недалеко от общежития. Они строили гостиницу. Я все чаще приходила к нему на съемную квартиру Это была двухкомнатная квартира, расположенная в центре города и в трех остановках от университетского общежития.
Я немного хотела бы рассказать о наших отношениях. Это стоит того.
Мой турецкий друг любил рисовать. Повсюду в квартире стояли картины, написанные маслом на холсте. Ряд из них не был закончен. А те, что были завершены, можно было бы отнести к неплохим работам. Некоторые мне очень понравились. То, что у моего друга был художественный вкус, я поняла, когда принимала душ в ванной. Она была смежной с туалетной комнатой. Под потолком комнаты соединялись застекленным окном.
Занавески не наблюдалось в ванной. Моюсь я как-то. Вдруг, наклонившись за мылом, краем глаза захватила что-то в том окне. Я вздрогнула, испугавшись. Посмотрев на окно еще раз, увидела Нуриттена, во все глаза созерцавшего меня. Потом он мне объяснил, что у меня очень красивое тело, и он не мог не смотреть.
И пошло после этого. Мне приходилось позировать перед ним. Нет, не голой. А в разных положениях. То я учу уроки, и мне нужно было замереть, чтобы он нарисовал меня. То он не давал сойти с кровати, и я лежала, не шевелясь, пока он не заканчивал набросок.
Это был очень романтичный период наших отношений. Дело шло к замужеству. Нуриттен все чаще поговаривал о поездке к родителям. Я боялась, но втайне хотела этой поездки.
Нуриттен не был красив. И телом не очень вышел. Но он любил слушать Элтона Джона. Это был его любимый певец. Душа Нуриттена плакала под его песни. Он включал и других исполнителей, как-то Стинга, Криса де Бурга, Робби Уильямса, Джо Кокера и др. Я приучилась к хорошей романтической музыке, о существовании которой ранее и не догадывалась. Живя с Нуриттеном, я открыла для себя мир звуков и… картин.
Однажды случайно, делая уборку в одной из комнат, наткнулась на свой портрет. На большом холсте, размером с А1, не меньше, я увидела себя. О Боже, как же я понравилась сама себе. Немного в турецком стиле, с пунцовыми губами, пышными волосами, распущенными по плечам, в какой-то неизвестной мне кофте. Проникнув благодарностью к своему другу, я ничего не сказала о своей находке. Думаю, когда наступит время, он сам покажет портрет. А пока не надо лезть с расспросами.
Но с этим портретом вышла история.
У нас все шло хорошо, если бы не жуткий случай. У хорошего всегда есть оборотная, темная сторона. Эта сторона проявилась в его турецкой крови, а моя – в моем природном упрямстве. Оговорюсь, не судите строго, мало ли что у вас в жизни происходило или еще произойдет.
К Нуриттену как-то заявились гости: супружеская пара, турок и русская. Они засели на кухне. Нуриттен сказал мне сидеть в комнате и учить уроки и закрыл у меня в комнате дверь. Мне стало так обидно! Я села на кровать, не зная, как поступить в этой ситуации. Из кухни раздавался смех, громкий говор. Им явно было очень весело. И без меня. Я пошла на кухню, желая стать частью веселья. Стол был накрыт яствами восточной кухни – гости, по всей видимости, привезли с собой. Нуриттен снова меня выпроводил, ссылаясь на то, что мне надо писать диплом, а они долго просидят. Он наложил мне в отдельную вазу фрукты и конфеты, я прихватила со стола нож для очистки плодов. Гости меня словно не замечали, словно я – пустое место.
Я была взбешена. Какие уроки?! И почему они там должны веселиться, а я тут одна сидеть! Мог хотя бы внятно объяснить, чем ему так дороги гости и почему он хочет, чтобы я не сидела с ними. Я оглянулась по сторонам, и мой взгляд упал на портрет. Он и еще несколько картин стояли там. Подоконник был просторным, окно высоким, и на нем хватало места для размещения около десятка холстов в багете. Я взяла нож и… порезала картину. Раз, другой, третий. Достаточно. Мой гнев улетучился. Я охнула! Что я наделала? Он же меня убьет! Это картина – его творение, которое он создавал втайне, вероятно, имело высокое значение для него!
Что было дальше, лучше не описывать, все равно не поверите. Нуриттен почувствовал неладное. Унюхал. Пришел. Увидел. Он набросился на меня. Я забралась на окно. Стоя там, я сказала, что если он только тронет меня, порежу все картины. Он кричал, как раненый зверь. Гости прибежали на крик. Он показывал им на мою «работу». Он стенал. Я захотела убежать из квартиры и вернуться в общежитие. Его драгоценные гости позволили мне сойти с окна, выйти в коридор, и там они меня схватили.
Один бежал за веревкой. Другой держал. Третий связывал меня. Мне связали руки и ноги и положили на пол прямо у входа, головой рядом с грязным ковриком. Почему там? Я не знаю. Пока меня связывали, я не молчала. Я кричала в истерике. Когда ты не ожидаешь, когда ты собираешься вообще уйти вон отсюда, а тебя связывают, любой закричит. Мне заткнули кляпом рот. Все произошло очень быстро. Где они только веревки нашли? С собой привезли, что ли? Практикуют, наверное, такое обращение с людьми. Меня оставили лежать на полу в прихожей, а сами снова ушли на кухню. И закрыли там дверь. Что я чувствовала, описывать, пожалуй, не нужно. Слезы, обиду на Нуриттена, сожаление о содеянном, злобу на гостей. Думаю, комментарии излишни.
Через какое-то время Нуриттен подошел ко мне, достал кляп. «Будешь еще так делать?» – спрашивает. «Нет, не буду», – проговорила я. Но меня не развязали. Дали еще полежать. Примерно через час гости ушли. Тогда меня развязал мой будущий жених. Я молча собрала вещи и ушла в общежитие. Это было лучше всего. Примерно через два дня нарисовался Нуриттен. Мы поговорили. Все выяснили. Даже посмеялись.
Катя и Нуриттен помирились. Простили друг другу все. Но Нуриттен больше ее не рисовал. Ото всего его творчества у Кати сохранилась только парочка набросков.
…Все обиды были позади. Я ехала в Турцию. Мой друг Нуриттен, как будущий жених и муж, хотел показать меня своей семье. Признаюсь, было страшновато: а вдруг не понравлюсь?
Я должна сказать, что перед поездкой мы с Нуриттеном посетили моих родителей. Мама должна знать, с кем отпускать свою дочь. Нуриттен привез полный кулек продуктов, кулек фруктов. Он был вежлив и корректен. Мама и папа видели, что их дочь очень увлечена своим ухажером. Глаза сияют, у того вроде тоже.
Несколько слов о родителях Кати. Это простые люди интеллигентных профессий. Мама всю жизнь проработала бухгалтером и экономистом. Добывала хлеб своим бесконечным трудом. Папа из каменщиков сделал себя специалистом-тренером по шахматам. «Сделал себя» означает, что сам научился играть в шахматы, получил высокий разряд, сам написал программу обучения подопечных, сам приложил усилия для открытия шахматного клуба в своем поселке. Они, безусловно, были бы рады хорошей судьбе и сложившейся жизни своей дочери, поэтому благословили Катю на поездку. И если опасения у них при этом и имелись, то Катя о них ничего не знала. Боялись, наверное, спугнуть «птицу счастья».
Его семья жила далеко в глубине страны, в обыкновенном провинциальном городе Газиантепе. И чтобы попасть туда из Стамбула, мы должны были ехать всю ночь на автобусе (железной дороги, как известно, в Турции нет).
Путешествие, занявшее более двенадцати часов, так меня утомило, что, когда мы достигли Газиантепа, хотелось одного – спать. Но впереди меня ждала встреча с семьей старшего брата Нуриттена – Мехмеда, и мое желание я положила в сундучок.
В доме брата – он встретил нас на автовокзале – Нуриттен представил меня Айше, жене Мехмеда, их одиннадцатилетней дочери Ниде и четырехлетнему сыну Мурату, которые мне сразу очень понравились. Мы прошли в гостиную, и показалось, что я попала в музейную залу, в которой были выставлены позолоченные чаши и блюда на низких резных столиках, роскошный диван, величавые кресла и стулья с высокими спинками…
После завтрака, довольно приторного (я ещё только начинала пробовать турецкую кухню, и многие блюда вызывали у меня, по меньшей мере, недоумение), Айша провела нас в комнату, в которой она по моей просьбе уже приготовила постель.
Турецкая постель явилась для меня полной неожиданностью. Она представляла собой широкую, высокую, мягкую и вместе с тем упругую перину, которая располагалась прямо на полу в центре комнаты. Никакой кровати, на которой она бы стояла, не было. И я испытала огромное наслаждение, когда, наконец, после утомительной дороги и стрессового знакомства с родными моего дорогого турка растянулась на ней.
Зайдя в ванную комнату, совмещенную с туалетом, я пришла в состояние тихого восторга. Эта была большая комната, сверкающая от чистоты. Оглядевшись, решила принять турецкий душ. Он был почти таким же, как европейский, с той лишь разницей, что его можно принимать не только стоя, но и сидя или лежа на теплом кафельном полу.
Чуть позже я сделала еще одно открытие. Оказалось, что в этой комнате можно, удобно расположившись в углу на унитазе, свободно разглядывать себя в висящее на противоположной стене большое зеркало и заодно думать о преходящих материальных ценностях этого мира.
Отдохнув с дороги и плотно пообедав, мы все вместе отправились к отцу Нуриттена, жившему со своей новой женой (мать Нуриттена умерла много лет назад) и дочерью Эссин, сестрой Нуриттена. Я дрожала как осиновый лист, когда мы подходили к дому Ахмеда, так звали отца. Лихорадочно пыталась вспомнить какое-нибудь приветствие на турецком языке. Пришлось бормотать русское «здравствуйте». Мое волнение улеглось, когда я, вместо грозного главы семейства, каким описывал Нуриттен отца, увидела доброжелательное лицо старого человека.
Потом мы все сидели в гостиной, пили чай, ели фрукты и разговаривали. Вернее, разговаривали они, а я лишь изредка кратко отвечала на задаваемые мне вопросы (переводимые на русский Нуриттеном) и в общей беседе участия практически не принимала.
По окончании визита Нуриттен сообщил мне, что отец разрешает ему жениться на мне и что я произвела на всех благоприятное впечатление.
На ночь мы вернулись к семье брата. Утром я проснулась от того, что какой-то очень заунывный, но красивый звук проникал к нам в комнату. Прислушалась: на улице кто-то протяжно пел на арабском языке. Лежа с закрытыми глазами, я наслаждалась этим удивительно чистым и звенящим в предрассветной тишине пением. Мое воображение незаметно перенесло меня в древность, окутывая какой-то невысказанной тайной и одновременно напоминая о чем-то, до боли знакомом, но очень давно безвозвратно утерянном в веках. Позднее Нуриттен объяснил, что утром и вечером со всех минаретов поется ежедневная молитва, называемая «азан».
Нуриттен ушел по каким-то своим делам, а вечером мы пошли гулять по городу. Нуриттен показал мне и своим сестрам, которых мы позвали с собой, одно из таинственных местечек, в которых бывают только отчаянные влюблённые. Там, укрывшись от придирчивых глаз моралистов, за чашкой кофе или без него, встречаются парень и девушка, чтобы поговорить о своей любви… Попив горький кофе и ничего не сказав о своей, мы вышли на улицу.
Когда мы уезжали, нас провожала вся семья Нуриттена. На прощанье все женщины, одна за другой, целовали меня. Айша даже всплакнула, и я сама готова была заплакать.
По прибытии в Стамбул Нуриттен захотел показать меня еще одним родственникам – семье родного брата отца Айхана, которого он очень любил. Нас встретили хозяйка, сам Айхан, бабушка, двое взрослых, статных сыновей и очень красивая шестнадцатилетняя дочь Факма. Все, кроме бабушки, владели в той или иной степени английским, и потому наш разговор здесь более походил на общение.
Побыв у них немного и попив турецкого чая, мы попрощались. Они же, провожая нас, предложили мне остаться у них жить, а их детям стать сестрой, что прозвучало весьма неожиданно и не могло не тронуть меня. Я тоже чувствовала, что все они как-то вдруг стали родными для меня.
Но, несмотря на успешную поездку к турецким «родственникам», Катина запланированная свадьба с Нуриттеном не состоялась.
Нуриттен работал в строительной компании с мировым именем, и по очередному контракту ему пришлось уехать в один из подмосковных химических городков строить совместный с русскими завод по производству женских прокладок.
А Катя оканчивала университет, мечтала о замужестве и пылала готовностью следовать за любимым, куда бы то ни было. Нуриттен звал ее к себе, говорил, что скучает безумно и ждет каждый день. Много ли нужно молодой влюбленной девушке, мнящей себя уже счастливой с человеком, с которым прожила почти год, полностью доверяя ему и ожидая от жизни больших перемен? И едва защитив диплом, не думая ни о чём и сжигая за собой все мосты, Катя устремилась на его зов.
В начале нашей совместной жизни мне ни о чем не приходилось жалеть, ведь на поверку все мои мечты стали реальностью. Новое место жительства, муж без пяти минут, свободный «график» жизни (когда сам себе хозяин, ни перед кем не надо держать отчет за свои действия, как я сначала думала).
И когда однажды Нуриттен предложил мне работать переводчиком в его фирме, я не согласилась, вызвав тем самым на его лице гримасу неудовольствия. Но этим он и ограничился, не сказав больше ни слова о работе. Рабочий день с восьми и до восьми с одним выходным в неделю, хотя бы и за доллары, меня совершенно не устраивал. И, несмотря на то что это была возможность реализовать свои профессиональные умения, отсутствие свободного времени не входило в мое представление о семейной жизни.
Но к тому времени все эти мечты стали для меня мечтами прошлого. При ближайшем рассмотрении они оказались весьма невзрачными. Эту невзрачность усиливало моё одиночество: работа моего «любимого» длилась от зари до зари при двух выходных днях в месяц. Кроме того, страшное экологическое состояние городка, где нам пришлось осесть: отравленный воздух, отравленная вода, чахлые деревца и такие же люди – порождали чувство утраты чего-то прекрасного и естественного. Моё одиночество и безделье давали мне возможность читать и думать.
Я искала пути познания мира и вселенной, я желала проникнуть в тайны и глубины мира, о существовании которых обычный человек даже не подозревает. От этого желания у меня дрожало всё внутри, и я, как натянутая струна, жаждала, чтобы на ней сыграли волшебную симфонию. Я путешествовала по разным мирам вместе с Карлосом Кастанедой, он первый открыл для меня, что всё окружающее нас есть лишь наше желание, наши представление, и мы не видим ничего дальше них. Тогда как на самом деле мир совершенно другой, намного ярче, богаче, он просто необозрим и бесконечен в своём проявлении.
Как-то мой друг мне сказал: «Ты не со мной. Ты со своим Кастанедой». И это была правда. Он умел улавливать моё внутреннее состояние и чувствовать моё отношение к нему очень тонко. Но я хотела быть с ним, я звала его с собой, звала его познавать незнаемое. Но мой друг меня не понимал, он самодовольно заявил, что он всё уже знает, что следует знать, и нет ничего, что можно было бы ещё узнавать. И это был конец, вернее, его начало.
Наши отношения начали стремительно разлагаться. Всё, что нас объединяло, безвозвратно рушилось. Мои мысли, чувства, желания тянулись вверх робкими росточками. Его же – стлались низко к земле, мёртвой петлёй перетягивая мои тонкие всходы. Так создавались условия для моего побега.
И вот настал день, когда я села в поезд и уехала домой, сказав своему призрачному счастью: «Прощай, ты – не мое! Мое счастье – другое. А какое, я узнаю позже».
Катя вернулась в свое родное гнездо. Поработав в школе два года, по совету родителей она уехала в город. Чтобы найти приличную работу, чтобы найти себе мужа.
.