Процесс начался незамедлительно. Прокурор сухо и негромко принялся за свое привычное дело:
– Итак, Орешников Данил. Тридцать семь лет. Обвиняется… – он, возясь с бумагами, сделал небольшую паузу и продолжил: – Уважаемый суд, перед началом слушаний по настоящему делу я желаю заявить о намерении стороны обвинения изменить порядок слушаний. Ввиду того, что данное дело в себе содержит три достаточно непростых и объемных эпизода, которые, в свою очередь, так же неизбежно содержат в себе еще ряд сопутствующих деталей. И дабы заранее не смешивать все обвинения в одно, я ходатайствую о том, чтобы мы все вначале ознакомились с этим запутанным делом, а уж после, когда всем все будет понятно, то есть каждый шаг и каждый умысел подсудимого будет нам ясен, тогда-то я пространно и выдвину обвинения.
– У защиты есть возражение? – спокойно спросил судья.
– Нет, Ваша честь, возражений не имею, – учтиво отвечала адвокат. В ее интонации или даже в самой манере речи, в какой-то ее внутренней энергетике, по крайней мере, мне отчетливо слышались подстрочные слова, мол, вертите как хотите! Я всегда уверена в своих силах! И никакие прокурорские ухищрения мне не страшны.
– Ну что ж, раз так всем будет удобнее и, более того, всем будет понятнее суть данного дела, прошу вас, приступайте, – размеренно произнес судья, вызывая в окружающих лицах какое-то доверие к себе и одновременно какой-то незримый пиетет к его опыту и его судебной мудрости. Стукнул молоток.
– Благодарю, – в рабочей манере сказал прокурор. Он привстал, взял в руки одну из папок со своего стола, на котором был строжайший, педантичный порядок, что совершенно нельзя было сказать о столе адвоката. – Итак, Орешников Данил, тридцать семь лет. Встаньте, пожалуйста, за трибуну.
Поверх всех неуемных обращений в мой адрес звучали регулярно также какие-то пояснения, формальности. Они вроде бы уже и долетали до моего сознания, прежнее эхо теперь поубавило свои круги, но все равно мое восприятие еще продолжало быть размытым. Этот путь к трибуне ощущался мной как некая шаткая тропа, где каждая поступь отражалась какой-то совершенной нереальностью происходящего вокруг. И несмотря на то, что расстояние до назначенного места было около полутора-двух метров, мне же эти метры показались какой-то склизкой дорогой, тающей в бескрайности полей. Время не остановилось, нет, это попросту невозможно, время просто замедлило свой ход. Мне показалось, будто бы я нахожусь внутри самого времени, а оно все растекается где-то меж брегами, где-то меж двумя зависшими минутами. И на какой-то краткий миг я словно бы ощутил, будто иду я ранним утром, окутанный весь прохладной вязкой сыростью, иду я будто по той самой дороге. Небо – плотное одеяло облаков, которые совместно с клоками рваного тумана все трутся и трутся о мои очертания, безразлично одаривая меня щедрой внутренней бесконтрольной дрожью. Мое время все так же безучастно продолжало скрывать от меня абсолютно любую возможность увидеть не то чтобы горизонт, а хотя бы некоторые предстоящие мне шаги. И слова напутствия адвоката откуда-то сбоку, словно бы из бурьяна, взлетели они птицей и волной коснулись меня. Мол, говорите все предельно откровенно, расскажите все о своих чувствах, что вы испытывали тогда. Откройте суду все те мысли, что были у вас, все те помыслы, откройте суду все, что двигало вами, все предельно откровенно. Это важно!
– Эпизод первый, – начал прокурор, – Данил, расскажите, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с Екатериной Левиной.
Я даже не успел отпрянуть, не успел даже качнуть в сознании мимолетную тревогу на тему: «Что я мог такого с ней сделать? Да и когда это было вообще? Сколько лет-то прошло?», как в голове незамедлительно, причем не легким призраком, а вполне себе ясным и привычно дерзким голосом отозвалась Катя: «Не Левина, мудила, а Лёвина!»
Мне вмиг стало легче. Эта шалость воспоминаний, от которой я, возможно, даже поневоле улыбнулся, она вселила в меня какую-то уверенность. Я, конечно же, откровенно не понимал, с чем связан этот, по сути, лирический допрос, ввиду чего я охотно принялся рассказывать историю давно минувших дней.
Познакомились мы на сайте знакомств, что-то вроде анонимного чата. Мне двадцать шесть, я недавно вылетел с предпоследнего курса медицинского института, гастроэнтерологом я так и не стал. Обидно? Ну как сказать? Скорее, больше нет, чем да. Дело было так. Будучи еще студентом третьего курса, я в качестве подработки устроился в фармацевтическую компанию, и за несколько лет у меня в этой сфере все как-то удачно сложилось. Я неплохо поднялся по карьерной лестнице, а учеба, соответственно, с каждым новым шагом отходила все дальше и дальше на второй план. Вначале меня терпели, подтягивали, входили в положение, а предпоследний курс я вообще толком не посещал. До того момента, до того времени мне все как-то везло, все мне сходило с рук. На самом деле, может, оно и хорошо, что меня отчислили, а то какой бы из меня вышел врач? Катя тоже имела отношение к медицине, ей на тот момент было восемнадцать, и она кончала второй курс медицинского колледжа. Наше с ней знакомство произошло весьма странным образом, хотя, с другой стороны, за свою жизнь я ни разу не встретил ни одной пары, в которой сказали бы, что они познакомились как-то стандартно и однообразно, что в их истории не было никаких особенностей, запоминающихся обстоятельств и, вообще, что в начале пути у них не было ни единой придури в отношениях. Практически сразу, буквально спустя несколько фраз стандартных приветствий в чате, она скинула мне свой номер. Нет, меня это не насторожило, хотя ранее я уже не раз переживал неприятные моменты из-за некоторой своей доверчивости к людям. Как-то я проникаюсь ими, что ли, как-то легко вхожу в круг их забот, вот вроде бы мгновение, и я уже участник абсолютно чужих дебрей. Не сказать чтобы я прям вмиг вспыхиваю и, становясь рьяным, с головой ухожу в рядом текущую жизнь, как знакомую, так и вовсе постороннюю, нет, я просто всегда умел по-докторски слушать. Оптимизмом от меня точно никогда не пахло, но и кардинальных шагов я никогда не совершал, я не был решительным. Я ей тогда сразу написал в мессенджере, не задумываясь совершенно ни о чем. Может, я и сознательно желал притянуть к себе того, кто пожалуется мне на свои трудности, не знаю. Не из сердобольности я делился своим вниманием, а скорее, так – случайно, и, как ни странно, этот посторонний надрыв обязательно случался на моем пути. Может, какая такая черта во мне и присутствует, вероятно, привитая Гиппократом, хотя вполне может быть, что эта нить судьбы является и моим врожденным качеством. Очень сложно акцентированно выделять в себе подобные составляющие душевной морфологии, скорее, даже это мало возможно. Много еще чего тут можно накручивать и о чем размышлять, но тем не менее мне тогда хватило одного лишь голосового сообщения от нее, чтобы я взял мгновенно, вынырнул из своей привычной среды и наскоро перенесся в иное измерение совершенно незнакомого мне лица.
– Короче, это, прикинь, – волна невероятно тяжелой интонации на ровном месте поразила меня из динамика. Голос ее был переплетен то ли с детскостью, то ли с неумелой дерзостью, но в это, так сказать, первое знакомство я больше обращал свое внимание именно на тон ее проблемы. А проблема действительно была. – Я не знаю, это, короче, что за хрень со мной, но я прикинь… Ты, кстати, первый, с кем я говорю после… Короче, я только как минут десять назад очухалась. И оказывается, я лежу уже в холодной ванне. Холодно бл..дь, башка трещит, гул в ушах какой-то, кровища на полу, на ванне, на стиралке. А я такая сижу, тупо смотрю и никак не могу догнать, что, сука, здесь вообще такое? Надо было бы, наверное, испугаться, а я как дура встала, оперлась на раковину и зависла. В зеркало глянула, а там, ептить, рожа тоже вся в крови, нос разбит, левая сторона опухла на фиг. Жопа, короче, какая-то! Вся жизнь перед глазами промелькнула! Я могла ведь и сдохнуть тут.
– Ну да, считай, повезло, – непривычно говорил я в похожей ей манере, – поскользнулась, по ходу, да?
– Да не, это уже не первый раз. Такая хрень уже случалась на этой неделе, только не в ванной, а в коридоре упала, сука, ногу тогда подвернула, до сих пор болит, – спокойно, в абсолютном порядке вещей рассказывала она это в очередном голосовом сообщении.
– А что с тобой? Что врачи говорят по этому поводу? Не шутки же так в обмороке валяться!
– Какие на фиг врачи, какая в жопу больничка? Ты что, гонишь, что ли? Я сама и так знаю, от чего это! Надо, по ходу, с диетами мальца завязывать!
– А ты когда последний раз ела? – меня вдруг внезапно осенило.
– Да хрен знает, вчера вроде, а не, позавчера что-то ела. Точно, мать тогда с утра приходила, запихала в меня пирог какой-то. Потом отблевывалась от него полчаса! Лучше бы с отцом осталась тогда после развода и жила бы сейчас с ним вообще в другом городе. Эта истеричка нервная, блин, как начала дурниной орать типа: «Ты почему ничего не ешь? На звонки не отвечаешь? Вообще, в кого ты превратилась, на кого ты стала похожа?» И все в таком духе, короче. Я ее тогда выставила и ключи на фиг забрала.
– Погоди с родаками. Давай потом. Ок? Давай ты сейчас, может, чего поешь, пока в обморок опять не брякнулась. Кашу, бульон, ну или там картофан вареный, а?
– Фу-у-у! Бл… фу-у-у! Иди ты в жопу! Фу-у-у! Чуть не блеванула опять, хоть давно уже и нечем.
– Завязывай!
– Я сказала, не буду есть!
– Ладно, ладно, как знаешь, но я все равно тебе рекомендую что-нибудь поесть, ну или тогда хоть дверь не запирай входную, на всякий случай, знаешь, а то потом ломать придется, чтобы к тебе скорая попала. Давай – бывай.
Я холодно и довольно резко закончил беседу и далее приступил к домашнему, очень важному, а главное, ответственному занятию, то есть к варке пельменей. Вода закипела, я кинул соли, лаврушки, перца горошком и всыпал пачку пельменей. Стою помешиваю, а из головы никак не выходит едва ли знакомая мне девушка Катя. На одну чашу моих внутренних весов капала обычная равнодушная вода из-под крана мол, да тебе-то какое дело? Какая-то левая баба, которую ты даже не видел, на аве заместо ее фото вообще стоит какая-то мультяшная картинка припанкованной киски, да и общался ты с ней в общей сложности даже не час, а всего лишь минут двадцать, не более. О чем может быть речь? Ну и в то же самое время на вторую чашу весов чеканкой падали горячие капли живой воды человеческого переживания. Эмоции ли, данные мне судьбой в наказание? Или же это просто медицинская хватка, что никак не может отпустить ситуацию, не разрешив ее, ну или не внеся в нее хоть какую-то ясную лепту? Я очень надеялся на то, что она возьмет и по-девичьи обидится, заблокирует меня в мессенджере и тогда моя нелепо возникшая ответственность облегченно падет с кромки совести и уже к утру я вряд ли вспомню о ней. Но долго ждать не пришлось. Я не успел доесть свой ужин, как телефон вновь завибрировал, от нее пришло новое голосовое сообщение.
– Короче, у меня тут в холодильнике есть пара киви, огурцы, яблоки зеленые, йогурт какой-то, еще какая-то хрень, а, вот кефир есть, но он это… до фига просроченный уже, – она говорила так легко и непринужденно, словно бы она знает меня много лет. И уж действительно складывалось такое впечатление, что ей было больше не с кем говорить. Ее прежняя едкость и нервозность волшебным образом куда-то испарились, будто бы их и вовсе не было и даже не могло быть. Будто бы она взяла и с легкостью тряхнула всеми своими ветреными амбициями современной юности, оставив себе про запас лишь малую часть прежних диалоговых колючек. Легкая, не задумываясь ни о чем, она просто пошла дальше.
– Нет, кефир сразу выкинь! Попробуй съесть йогурт. Тебе надо организм запустить, он у тебя встал. – И я начал читать ей лекцию о подручных средствах, о незамедлительных мероприятиях, выражаясь, конечно, доступным языком. Я пошагово рассказывал ей о всех действиях, которые она должна будет выполнить. И да, признаться, я был очень рад такому повороту.