Мама съездила на похороны отца, чьи бренные останки привезли его друзья из Ирландии. При расследовании, проведенном лордом Берли, не обнаружилось следов яда. Однако, смерть Уолтера Деврё по-прежнему являлась предметом слухов и сплетен, но ждать влюбленные больше не могли. Они поженились в том самом замке, где встретились три года назад. От королевы граф связь с мамой скрывал и даже настаивал на том, чтобы не говорить никому о свадьбе. Мама не сомневалась: если бы не ее беременность, Дадли бы на ней не женился. А коль пришлось, то дорога ко двору королевы для нее закрыта, причем даже больше, чем раньше. Боялась она и за судьбу графа. А я нет.
– Дадли вымолит прощение у королевы. Вот увидишь, – сказала я Дороти.
– Но зачем он вообще женится на маме? – Дороти, как и я, сильной приязни к графу Лейстеру не испытывала.
Тут я ничего не могла ответить сестре. Я уже знала, есть дети, рожденные в браке, а есть незаконнорожденные. Положение в обществе последних незавидно, но и не так уж ужасно. Мама даже как-то проговорилась: у графа есть незаконнорожденный сын. На его матери в свое время он жениться не стал.
– Наверное, Дадли все же любит маму, – единственное объяснение, которое я смогла найти для Дороти.
Мои собственные чувства были растоптаны. Перед венчанием мама и граф сообщили мне, что из-за их свадьбы наша помолвка с Филиппом считается расторгнутой. Как я плакала, не передать! Ведь умирая, папа написал письмо отцу Филиппа, давая в нем официальное согласие на наш брак. Генри Сидни не возражал. Он дружил с папой и понимал его, как никто другой: ведь он тоже проводил много времени в Ирландии, устанавливая там власть королевы Елизаветы.
Больше года я летала как на крыльях! Мы с Филиппом будем вместе… И вот все рухнуло. Объяснения, которые мне дали в связи с этим, были путаны и лишь внесли сумятицу в мою голову.
– Видишь ли, дорогая, – виноватым голосом бормотала мама, – у Роберта нет законнорожденных детей, кроме того, которого я сейчас ношу под сердцем. Его единственным наследником является племянник. Ты – моя наследница, не единственная, но ты – старшая дочь. Если Филипп на тебе женится, то у него будет двойная возможность лишить наследства нашего пока не родившегося ребенка.
Я плакала, умоляла лишить нас наследства, пустить по миру, только не разбивать нам сердце. Граф колебался не долго. Его младшая сестра, Катерина, графиня Хангтингтон, обещала представить меня ко двору и найти подходящую партию. Мама видела, как я страдаю, как ненавижу графа Лейстера и как скучаю по отцу. Но пошла на поводу у Дадли и его сестры.
Несмотря на то, что Генри Сидни выступал целиком и полностью за наш брак, он быстро подчинился воле графа. Точнее, воле своей жены – Мэри, старшей сестры Дадли. Сестры Дадли встали на сторону брата и всячески препятствовали моему браку с Филиппом Сидни.
– Поверь, при дворе ты найдешь себе куда лучшую партию, – уговаривала меня мать. – Графиня Хангтингтон согласна забрать вас с Дороти к себе для завершения образования. А после вы будете представлены королеве. И Мэри, и Катерина дружат с Елизаветой. О лучшем и мечтать не следует!
Мои слезы никого не трогали, кроме несчастного Филиппа и Дороти. Сестра страдала вместе со мной совершенно искренне: она не желала уезжать из родного дома к Катерине. Графине Хангтингтон было тридцать восемь лет, детей она не родила и потому оказывала покровительство молодым девушкам, обучая их и представляя ко двору. Мы еще не видели графиню, но ненавидели ее сильнее, чем Роберта Дадли.
Выбора нам не оставляли. На сей раз в замок Кенилворт мы ехали с тяжелым сердцем. Нам предстояла разлука с матерью, с родным домом, а мне – разлука с любимым. За прошедшие дни я привыкла плакать. Лицо распухло. На него постоянно прикладывали какие-то холодные примочки. Я же к своему внешнему виду оставалась равнодушной. Только Роберт выказывал хоть какое-то воодушевление. Он, как и прежде, пребывал в восторге от будущего отчима. Граф обещал брату при первой же возможности взять его на войну. В двенадцать лет Робин мечтал лишь скакать на лошади, драться с врагами Англии и размахивать шпагой. В отличие от нас он рвался уехать из дома.
С таким разным настроением мы второй раз въехали в замок Кенилворт. Нам показалось, будто он встречал нас невесело. После великолепного праздника в честь Елизаветы все вокруг выглядело унылым и безрадостным.
– Граф ради свадьбы с мамой не очень сильно постарался, – зло прошипела я на ухо Дороти. – Не тебе фейерверков, ни тебе актеров, декламирующих стихи…
Сестра сердито кивнула. Часть прядей выскочила из тщательно уложенной прически. Дороти не обратила внимания: ей тоже было все равно, как она выглядит. Даже мама смотрела на нас печально. Любовь к Дадли начинала обходиться ей дорогой ценой.
В небольшой церкви, где происходило венчание, собралось совсем немного народу.
– Как ты себя чувствуешь? – голос Дадли заставил маму вздрогнуть.
– Не самым худшим образом, – она попыталась улыбнуться.
Мысли о судьбах детей были прерваны. Мама говорила мне, как странно на нее влияет граф. В его присутствии забывалось все: дети, ее собственная жизнь, странная смерть отца, даже тяготы шестой беременности отходили на второй план.
– О чем ты думала? – Дадли не отставал. – Ты боишься выходить за меня замуж? Еще не поздно отменить свадьбу.
Мама схватила его за руку.
– Страшнее разрыва с тобой быть ничего не может! Не боюсь. Гнев Елизаветы в первую очередь будет направлен на тебя, – она лукавила, но постаралась забыть мучившие ее страхи.
– Я справлюсь. И я слишком хорошо знаю Бэт, – Дадли запнулся. – Елизавету. Она не долго будет злиться на меня. Ну и я постараюсь сохранить нашу свадьбу в тайне, как можно дольше. Скорее, когда правда выяснится, в незавидном положении окажешься ты.
Подобный разговор происходил между ними не в первый раз. Мать постоянно чувствовала уколы ревности, во время того, как речь заходила о королеве. Уменьшительное «Бэт», звучавшее из уст графа, резало слух. Кто так может обращаться к Ее Величеству? Только близкий друг и любовник. При всех заверениях Дадли в том, что между ним и Елизаветой никогда не было близости, мама верить в это отказывалась. Да, королева всегда твердила о своей невинности. Но мама не верила и ей тоже. Собственное «незавидное положение» ее волновало куда меньше, чем ревность. Она привыкла жить в удалении от двора. Разве ситуация изменится? Любимому сыну Робину будущий муж обещал поддержку, мне обещали нового жениха, а не родившегося пока общего ребенка Дадли точно не оставит…
Заговорил священник. В церкви стояла тишина, и его негромкий голос был слышен каждому, кто пришел в тот день на церемонию. Свидетели стояли чуть поодаль. Роберт Эссекс сидел на скамье в первом ряду. Мы с Дороти сели за ним. Вот и все зрители.
– Если что-то препятствует заключению данного брака, просьба сказать об этом сейчас, – пробормотал священник и выдержал небольшую паузу.
Мое сердце забилось сильнее, словно я всерьез готовилась услышать слова, способные предотвратить эту свадьбу.
«Если бы сюда проникла Елизавета, она бы нашла, что сказать», – мелькнуло в голове. Тут же в памяти всплыли и обе смерти: первой жены Дадли и отца. В обоих случаях графа обвиняли в организации отравления. А вдруг придет человек, у которого на руках есть доказательства? Но нет. Никто не издал ни звука.
Священник закончил церемонию. Граф поцеловал руку матери. А она явно вздохнула с облегчением: вышла все-таки за Дадли замуж, обыграла королеву, не кого-нибудь.
«Обыграла ли?» – непрошенные мысли, как надоедливые мошки продолжали кружить в голове.
Нас отправили к графине Хангттингтон через несколько дней.
– Мы будем часто видеться, – обещала мама. Она произносила слова, в которые сама не верила. Впрочем, мама светилась от счастья. Наши с Дороти грустные лица не испортили ей настроение.
– Вы, девочки, не должны так переживать. Вы не понимаете, как вам повезло, – маму даже начала раздражать наша откровенная печаль.
Замок Кенилворт остался позади. Позади осталась и наша прошлая жизнь. К сестре графа мы прибыли с сжатыми в кулаки руками, насупленными, хмурыми лицами и полным нежеланием повиноваться бездетной «тетушке».