…И снова лезла в глаза традесканция, и снова глядел исподлобья Мыльников, только теперь глаза его не были ни усталыми, ни добрыми – в них плескалось неприкрытое торжество.
– Я не брала, говорю вам: я не брала! – осипшим голосом твердила Ольга.
– Ну да, конечно, это вас на живца взяли, – с понимающей усмешкой кивнул Мыльников, и в его желтоватых глазах была такая неприкрытая издевка, что Ольге прошлось крепко взяться обеими руками за стул, чтобы не броситься на этого мерзавца и не надавать ему пощечин. – Студенты организовали против вас провокацию, это вы хотите сказать? А почему, зачем – вам в голову не пришло? Бессмысленно же все. Ну какие могут быть счеты к вам у Натальи Зыряновой?
Ольга вскинула на Мыльникова глаза.
– Между прочим, как раз у Натальи Зыряновой счеты ко мне есть. Я ведь ее до экзамена не допустила. Она вам этого не сообщила вместе с прочими своими клеветническими измышлениями?
– Отчего же, сообщила, – спокойно кивнул Мыльников. – Информировала, что слезно просила вас отменить эту драконовскую меру, позволить сдавать практическую ветеринарию вместе со всей группой, а вы согласились только при условии получения мзды. И назвали сумму.
– Никакой суммы я не называла! – Ольга с яростью отбросила от лица плети традесканции.
– Поосторожнее с растением! – предупредил Мыльников, и глаза его так сверкнули, что Ольга поняла: оборви она хоть один листочек с ненавистной травы, этот противный опер посадит ее за порчу государственного имущества в особо крупных размерах.
В это время голубоглазый коллега Мыльникова, до сей минуты молчаливо сидевший на обшарпанном подоконнике (больше в кабинетике притулиться было негде, разве что под вешалкой в углу), вдруг соскочил на пол, навис над Ольгой, осторожно вынул из прибитого к стене кашпо горшочек с традесканцией и водрузил это пыточное устройство на сейф. А сам вернулся на подоконник, забравшись на это узкое и неудобное место с той легкостью, с какой птица взлетает на насест.
Оба – и Мыльников, и Ольга – были так ошарашены, что на какое-то время умолкли. Только и переводили глаза с традесканции, которая почему-то сразу утратила всю свою агрессивность и выглядела теперь довольно убого, на этого парня и обратно.
Вид у него был весьма угрюмый, если не сказать разгневанный. Причем Ольге почему-то показалось, что чувства эти имеют отношение не к ней, а к Мыльникову. Видать, оперу тоже это почудилось. Во всяком случае, его вопрос, обращенный к этому парню, был задан довольно заискивающим тоном:
– Родион Петрович, слушай, может, ты уже пойдешь? Я понимаю, ты человек занятой, а я тебя от каких-то дел оторвал…
– Что ж, я тебе больше не нужен? – глянул на него голубоглазый с прежним неприязненным выражением, и Ольга едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть испуганно: нет, пожалуйста, не уходите! Остаться с Мыльниковым наедине было до того страшно, что ее даже озноб пробрал. Не то чтобы она боялась: вот он накинется на нее и начнет избивать или, к примеру, насиловать. Но он наслаждался зрелищем ее унижения, он хотел отомстить, сломить ее. А ей было легче умереть, честное слово, чем сломаться перед ним.
– Да, пожалуй, теперь уже нет, – ответил своему приятелю Мыльников и даже привстал и даже руку начал протягивать на прощание, однако тот и не шевельнулся на своем насесте.
– Ничего, я еще посижу немного, – сказал он сухо. – Мало ли, вдруг на что-нибудь сгожусь.
Лицо Мыльникова снова приняло озадаченное выражение, а Ольга вздохнула с явным облегчением. Николай Николаевич покосился на нее.
– Продолжим, что ли? Прошу вас перечислить тех студентов, которых вы принуждали платить вам за допуск к экзаменам и сдачу их. Имейте в виду, у нас все эти сведения имеются, я просто призываю вас сделать добровольное признание.
– И что потом? – остро взглянула на него Ольга. – Скажете, что мое признание не имеет никакого значения, а чтобы выйти на свободу, мне сначала надо совершить подвиг? Подвиг разведчика, да?
Мыльников побагровел.
– Какой подвиг? – удивился парень по имени Родион.
– Не обращай внимания, – торопливо отмахнулся Мыльников. – Это детали наших отношений с гражданкой Еремеевой.
Ольга поняла, что об этих «деталях» приятель опера не имеет представления. Более того, Мыльников почему-то очень не хочет, чтобы Родион о них узнал.
– Вернемся к нашему делу, – торопливо сказал он. – Итак, я жду…
Ольга задумчиво посмотрела на него. А не поставить ли этому мерзкому Николаю Николаевичу клизму с гвоздями и не сообщить ли Родиону о некоторых деталях прошлогодней вербовки разведчицы Еремеевой (кличка Азеф, она же – поп Гапон) в этом самом кабинете? Но до чего тошно возвращаться ко всей этой гадости! И вдобавок она устала, она так вдруг устала!
– Послушайте, – с тоской сказала Ольга. – В первый раз я не отрицала свою вину, потому что она была очевидна. Вы просто логически рассудите: раз я умею признавать поражение, значит, и сейчас не стала бы ничего отрицать. Если бы что-то было. Но раз я так упорно стою на своем, значит, мне просто нечего признавать. Нет, в самом деле: я-то совершенно точно знаю, что ни в чем не виновата, что никаких взяток ни у кого не вымогала – ни у Зыряновой, ни у кого другого. А если это допустить, то логика подсказывает…
– Логика? – неприятно хмыкнул Мыльников. – Логика, говорите? И что же она подсказывает? Что студентка Зырянова вас оклеветала из мести? Нарочно подсунула вам пятьсот рублей? Ну, это чепуха. Я хорошо знаю семью Зыряновой, живут они не сказать что бедно, однако достаточно скромно, для нее пятьсот рублей – немалая сумма…
И осекся. Он сообразил, какую допустил оплошность! И Ольга не замедлила воспользоваться этой оплошностью:
– Вы знаете Наталью Зырянову? Так вот почему она обратилась именно к вам! По знакомству, да? Погодите… а вы случайно не вместе с ней всю эту историю затеяли?
– Да вы что?! – скособочившись, вскочил из-за стола Мыльников. – Вы в своем уме?! Да я своим глазам не поверил, когда увидел вас в этой аудитории!
И они замерли, с ненавистью уставившись друг на друга.