Очнулась в психиатрической клинике.
– Нет никаких замков. Яхт. Нет зеркалоидов. Мы это усвоили? – Доктор смотрел большими равнодушными глазами. Синими и холодными. – Усвоили?
– Да… да. – Согласно и часто закивала головой.
– Вот и ладненько. Сейчас можно на прогулку. Мы готовы к прогулке?
– Да. – Снова закивала, как дурацкая собачка в салоне машины. Для верности впечатления расслабила совсем лицо и сложила губы в линию безнадёжности, как у стариков.
– Тогда пошли.
Доктор, казалось, повеселел. Но только с виду. Он ненавидел всех. Пациентов. Коллег. Деревья во дворе. Всех абсолютно. Свою дьявольскую работу тоже. Дома у него имелось сильное снотворное. Этого бы вполне хватило, если бы не трусость.
Маленькое путешествие по саду психиатрической клиники было для меня первым. Доктор прохаживался рядом. Для контроля. Вышагивал, изображая сочувствие.
– Как мы находим погоду?
– Никак.
С удовольствием отметил эффективность лечения. Препараты, назначенные, как он рассудил, вовремя, могли запросто сделать овощем любого здорового дядьку с завода. Что говорить о тонких натурах вроде меня, каких бродило вокруг нас по саду несколько десятков.
– Будем сегодня смирно себя вести? – Произносил он все эти фразы приторным и каким-то неестественным голосом. Отчего становился всё более противным. Даже омерзительным.
– Да… да. – Снова закивала головой. Чаще, чем автомобильная собачка.
– Зайду к нам вечером. Посмотрю на наше состояние. Мирная беседа на ночь глядя будет кстати.
– Отсюда кто-нибудь выходит? – Старалась говорить как можно безучастнее.
– Никто здесь этого не скажет. А нам оно и знать незачем. Нам главное лекарства принять вовремя. Выспаться как следует. Одним днём живём. И тем радуемся.
От его мудростей тошнило. Мимо бродили не то люди, не то призраки. Сухие виноградные ветви тянулись на дно старого заброшенного бассейна, словно пытаясь задушить его.
– Жалобы есть у нас? Волнения?
– Нет… нет.
– Вот и ладненько.
Прогулка предстояла длинная. Впереди был первый ужасный вечер в этом враждебном месте.
За окном темнело. Я не спала. Смотрела на унылый пейзаж. Одинокая ворона сидела на высоком тополе напротив. Казалось, её тоже пичкали лекарствами. Такая она была невнятная и странно смирная.
– Вот и мы проснулись. Как наши дела?
Доктор преувеличенно бодрым шагом пересёк палату. Кроме меня здесь никого не было. Соседняя кровать пустовала. К чему этот неумелый спектакль? Может он и вправду считал меня чокнутой.
– Таблетки будем принимать?
– Вы?
– Что я?
– Вы будете таблетки принимать?
– А-а-а. – Он расплылся в довольной и жуткой улыбке. – Когда я говорю «мы», это я говорю о «нас». – Погладил меня по голове, словно перед ним был пятилетний несмышлёныш. Прикосновение оказалось на удивление приятным и успокаивающим.
– Нет.
– Что нет? Что это ещё за нет?
– Не можете.
– Нам не плохо? Не волнуемся? Ну-ка, что у нас с пульсом?
Он не успел взять меня за руку.
– Не можете принять эти две несчастные пачки снотворного.
– Какого снотворного?
– В её тумбочке.
Доктор побледнел. Тихо и плотно закрыл дверь. Сел на соседнюю кровать, сверля меня настороженным и испуганным взглядом. Я продолжила.
– Не можете набраться духу, чтобы протянуть руку через пустующую половину кровати. К её тумбочке. Откуда раньше на вас смотрела она. Единственная кто мог облегчить боль.
В глазах доктора один за другим пролетели вопросы. Затем предположения. Осознание поразило его до глубины души. Он мог только догадываться, кто перед ним. Мог бы кинуться прочь из этого кабинета. Заглушить голос неведомого таблетками и больше никогда не заговаривать со мной о погоде. Но он не сделал ничего. Вместо этого, он с видимым усилием собрал всю волю и прямо взглянул мне в глаза.
– Так что же мне делать?
– Знать, что вы ещё увидите её.
– Но кто вы?
– Этого я не знаю.
– Мда…
Мы оба стихли. Доктор посмотрел в окно. Там уже нечего было разглядывать. Только поникшее лицо в отражении и собственные, навсегда сбитые с толку, мысли. Немного погодя он протянул мою карту.
– Сожгите её потом. Никто не вспомнит, что вы были здесь. Кроме меня никто не знает, кто вы и откуда. Впрочем я и сам ничего не знаю. Только то, что нашёл вас прошлой ночью у ворот. Ну и то, о чём вы сами рассказали.
Доктор был немногим выше среднего роста. Видный мужчина. Заметно высохший от горя. Синие глаза отдавали холодом. Левый глаз поблёскивал моноклем. Не тонкие губы. Прямой нос. Тёмно-русые волосы зачёсаны назад. Волевое, суровое, гладко-выбритое лицо, с ярко-выраженным подбородком. Пронзительный взгляд. Он умел читать в душах. Но тут этого не требовалось. А важно было просто вовремя дать лекарство. Да и чужие души его давно уже не интересовали. Кроме той непостижимой, в которую он случайно заглянул только что.
– Простите меня… ради Бога, простите! Я – безумец. Слепец. Как и все мы – слепы к чудесному. Видим одну только серость.
– Вам не за что извиняться. Я… рада нашему знакомству. – Это была правда.
– Да! – Глаза доктора вдруг ожили и лихорадочно заблестели. Он заговорил так быстро, словно боялся, что не успеет договорить до конца. – Вы всё твердили про три пункта. Я сразу понял – это важно для вас. Вспомните про три пункта!
– Три пункта? Не припоминаю… – Задумалась.
Доктор оставил меня одну. Даже не заметила как он вышел. И как вошёл обратно.
– Уверен, вы вспомните. Вот… – Он написал что-то на листке и протянул мне. – Когда выйдете отсюда, сядете в такси. В пакете кое-что из одежды. Деньги. И телефон. Это что в моих силах. Документов у вас с собой не было. Не знаю, чем ещё сейчас помочь. Но здесь оставаться нельзя. Это хуже некуда.
– Спасибо вам, доктор.
– Если бы я только мог сделать хоть что-то ещё! Но это всё. Я дам знать, когда выходить. – Он подошёл к двери. Замешкался. Помялся немного на пороге, но всё же набрался духу и спросил. – Вы знаете так много… могу я просить об одолжении?
– Я скажу ей. Вашей умершей жене. Она даст знак. Вы в ту же секунду почувствуете, что это она. Сомнений не возникнет.
Наверно, сердце у него почти оборвалось. Потому что, как мне показалось, доктор придерживал его рукой. Неслышно закрывая за собой дверь.
«Вспомните про три пункта» – тревожным вихрем закрутилось в моей голове.
Ещё долго смотрела в окно. Пока не выплакала все глаза. И потом ещё долго смотрела в окно такси. Неизвестно почему, но сердце было переполнено любовью и болью. Одновременно.
Вот так я ехала, ночью, в такси, разрезая фарами темноту. Храня во мраке потерянной памяти три пункта. От которых было больно. Но в которых была запечатана призрачная надежда на спасение.