Стояла ранняя осень 1861 года, приятный день в самом сердце леса в горном районе юго-западной Виргинии. Рядовой федеральной армии Грейрок удобно устроился у корня огромной сосны, прислонившись к стволу и сложив сцепленные в замок руки на винтовку, лежащую поперек вытянутых ног. Голова его откинулась назад, а фуражка съехала на глаза, почти закрыв их. Всякий, взглянув на этого человека, сказал бы, что он спит.
Однако рядовой Грейрок не спал. Задремав, он поставил бы под угрозу интересы Соединенных Штатов, поскольку находился далеко от расположения своей части и мог легко попасть в плен или погибнуть от руки врага. Да и душевное состояние не располагало к отдыху. Причиной волнения рядового было вот что: прошлой ночью его послали в дозор, и он стоял в карауле как раз в этой части леса. Ночь выдалась безлунной, но светлой, тем не менее под сенью леса темнота сгущалась.
Соседние посты находились на значительном расстоянии – дозор выставили слишком далеко от лагеря, и линия часовых растянулась. Война только начиналась, и военные питали ошибочную уверенность, что расположенный далеко от лагеря разрозненный ряд часовых способен защитить позицию лучше, чем выставленный ближе к лагерю и более плотный. И конечно, им было важно как можно раньше узнать о приближении врага, ведь в то время солдаты на ночь раздевались – хотя для военного времени это было чистым безумием. Например, утром печально знаменитого дня 6 апреля в битве у Шайло многие солдаты Гранта, насаженные на штыки конфедератов, были нагие, как какие-нибудь гражданские. Хотя… в том не было вины дозорных. В тот день допустило ошибку командование: оно вовсе не выставило постов.
Однако не будем отвлекаться – нас интересует судьба не армии, а всего лишь одного солдата.
Оставшись один на посту, он простоял два часа, прислонившись к стволу большого дерева, вглядываясь в темноту и пытаясь угадать формы предметов. Днем ранее он стоял на том же самом посту, но теперь все изменилось: мелкие объекты скрылись в темноте, и рядовой мог разглядеть только контуры, которые невозможно было узнать, не видя деталей. Казалось, раньше их здесь не было вовсе. Да и ландшафт, состоящий только из деревьев и подлеска, довольно однообразен – в нем не хватает выделяющихся силуэтов, за которые могло бы зацепиться внимание. Добавьте к этому мрак безлунной ночи, и вы поймете, что для ориентировки в таких условиях необходимы не только острый от природы ум и городское образование.
Так и получилось, что рядовой Грейрок, внимательно изучивший пространство перед собой и вокруг себя, для чего ему пришлось обойти вокруг дерева, потерял чувство направления и тем самым резко понизил свою стратегическую полезность. Потерявшийся на собственном посту, не способный точно указать, откуда ожидать появления противника и где находится спящий лагерь, за безопасность которого он отвечал собственной жизнью, Грейрок понял всю нелепость и опасность сложившейся ситуации и здорово разволновался.
Однако вернуть прежнее расположение духа ему не дали: ровно в ту секунду, когда он понял, в какую передрягу влип, Грейрок услышал шорох листьев и треск упавших веточек и, обернувшись с замирающим сердцем в направлении шума, увидел в темноте расплывчатые очертания человека.
– Стой! – вскричал рядовой Грейрок, как и велели обязанности часового, и подкрепил приказ лязганьем передергиваемого затвора. – Кто идет?
Ответа не последовало. Точнее, последовала короткая заминка, и ответ, даже если таковой был, потонул в звуке выстрела. Тот прозвучал оглушительно в тишине леса и ночи, и не успело гремящее эхо затихнуть, как его подхватили винтовки на постах справа и слева. В течение двух часов каждый штатский, который и пороха-то никогда не нюхивал, рисовал в воображении толпы врага, заполонившие лес, и выстрел Грейрока облек в реальность эти воображаемые полчища.
Пальнув в темноту, все стремглав кинулись в лагерь – все, кроме Грейрока, который понятия не имел, где тот находится. Когда выяснилось, что враг так и не собрался наступать, растревоженные солдаты снова разделись и отправились спать, а дозорных предусмотрительно расставили по местам, выяснилось, что наш рядовой не дрогнул перед лицом врага. Его храбрость удостоилась похвалы от офицера караула, который сказал, что Грейрок единственный из всего наряда обладает редкими моральными качествами человека, «способного поставить на уши преисподнюю».
После инцидента Грейрок отправился искать тело чужака, в которого стрелял, и, как подсказывало ему чутье стрелка, попал. Он принадлежал к тому типу прирожденных стрелков, которые стреляют, не целясь и опираясь лишь на интуитивное чувство направления, и ночью их меткость не хуже, чем днем. Добрую половину своих двадцати четырех лет Грейрок был грозой всех тиров в трех окрестных городах.
Когда поиск не дал результатов, рядовому хватило благоразумия умолчать об этом, и тогда его командир и боевые товарищи посчитали, будто он остался на посту, поскольку не увидел перед собой ничего подозрительного. Это принесло ему заметное облегчение – в любом случае «отличился» он тем, что единственный из всех не сбежал.
Однако рядового Грейрока не удовлетворили результаты поиска, и на следующий день он попросил разрешения выйти за линию часовых, каковое генерал охотно ему дал в счет проявленной накануне отваги. Рядовой отправился на свой пост, сказал часовому, что потерял кое-что (не сильно погрешив против истины), и возобновил поиски человека, которого он предположительно застрелил и теперь надеялся выследить по следам крови.
Но и днем удача не сопутствовала ему: прочесав обширный участок леса и дерзко проникнув на территорию противника, он сдался, уселся у корней большой сосны, где его и застало начало нашей истории, и погрузился в разочарованное раздумье.
Разочарование Грейрока происходило не от гнева жестокой натуры, упустившей жертву своего кровавого деяния. В больших честных глазах, тонко сжатых губах и на широком лбу молодого человека читались совсем другие переживания, как и прямота, чувствительность, смелость и разумность, свойственные его характеру.
«Я расстроен, – говорил он себе, сидя в золотой дымке, окутавшей подножие деревьев, подобно водам призрачного моря, – расстроен тем, что не могу найти тело человека, павшего от моей руки! Неужели я, исполняя долг часового, желаю при этом непременно отнять человеческую жизнь? Зачем мне это? Если нам и угрожала опасность, мой выстрел предотвратил ее; именно это от меня и требовалось. Нет, я действительно рад, что ни одна жизнь не была погублена без нужды. Но я поставил себя в двусмысленное положение. Я удостоился похвалы начальства и зависти товарищей. По всему лагерю носятся слухи о моей отваге. Это несправедливо: я не трус, но меня хвалят за то, чего я не совершал или, напротив, совершил. Все думают, будто я храбро остался на посту, не тратя патроны, хотя именно я открыл стрельбу и остался на месте во время общей тревоги, потому что не знал, куда бежать. Так что же мне делать? Сказать, что увидел врага и выстрелил? То же самое сказали остальные, но им никто не верит. Сказать правду, которая подорвет веру в мою смелость и будет похожа на ложь? Ох, как же я влип. Господи, помоги мне найти того парня!»
С этим пожеланием рядовой Грейрок, которого наконец одолела истома осеннего полудня и убаюкало жужжание снующих в зарослях насекомых, настолько позабыл об интересах Соединенных Штатов, что позволил себе задремать, презрев опасность быть схваченным. И ему приснился сон.
Во сне он был мальчишкой, живущим в далеком прекрасном краю на берегу великой реки. По ней величественно ходили высокие пароходы, увенчанные башнями черного дыма, который предупреждал об их появлении задолго до того, как они преодолевали излучину, и повторял их движения после того, как они уходили за горизонт. И рядом с ним всегда был тот, кому он отдавал свое сердце и душу, – его брат-близнец. Они вместе бродили по берегу реки, вместе исследовали окружающие ее поля, собирали душистую мяту и веточки ароматного сассафраса на холмах, господствующих надо всей округой. За холмами лежал Мир Догадок, а с пологих вершин, если смотреть на южный берег великой реки, можно было разглядеть Сказочную Страну.
Плечом к плечу, сердце к сердцу, сыновья овдовевшей матери, они бродили светлыми тропами по мирным долинам под молодым солнцем, каждый день совершая удивительные открытия. И все эти золотые дни были напоены одним звуком – богатыми, трепетными трелями пересмешника, живущего в клетке над дверью их домика. Они заполняли каждый эпизод сна, как музыкальное благословение. Веселая птаха не замолкала никогда: бесконечные трели, казалось, сами струились из ее горлышка безо всяких усилий, плещась и журча при каждом биении сердца, как воды живого источника. Свежая, чистая мелодия в самом деле была духом того времени, смыслом и толкованием загадок жизни и любви.
Но пришло время, когда сон омрачился горем, и в нем пролился дождь слез. Добрая матушка умерла, домик на краю поля у великой реки снесли, а братьев отдали под опеку двух родичей. Вильям (наш рядовой) переехал в большой город в Мире Догадок, а Джон пересек реку и отправился в Сказочную Страну, в далекий край, где жили люди со странными и жестокими привычками. Именно ему по завещанию матери перешла единственная, по их мнению, ценная вещь – клетка с пересмешником. Братьев разделили, но птицу разделить было нельзя: ее увезли на чужбину, и с тех пор она исчезла из мира Вильяма. Но ее песенка продолжала звучать и во времена одиночества, до конца сна – в его ушах и сердце.
Родственники, усыновившие мальчиков, враждовали между собой и не поддерживали связь. Некоторое время братья обменивались письмами, полными мальчишеского задора и хвастливых рассказов о новых и больших открытиях, о перспективах в жизни и новых покоренных мирах, но со временем письма стали реже, а с переездом Вильяма в большой и великий город связь окончательно оборвалась. Но песня пересмешника не умолкала ни на минуту, и когда спящий солдат открыл глаза и взглянул на окружающий его сосновый бор, именно наступившая тишина оповестила его о пробуждении.
Красное солнце клонилось к западу. В его лучах каждый ствол отбрасывал тень, которая тянулась сквозь золотую дымку на восток, где смешивалась со светом и растворялась в синеве.
Рядовой Грейрок поднялся на ноги, настороженно огляделся, вскинул винтовку на плечо и направился к лагерю. Он прошел, наверное, около километра и пробирался сквозь густые заросли лавра, когда над ними взвилась птица и, присев на ветку дерева неподалеку, разлила в воздухе неистощимый поток жизнерадостных трелей, какими единственное из Божьих созданий может славить Всевышнего. Ей ничего не стоило запеть – она просто открыла клювик, и песня родилась от дыхания, – однако солдат остановился, словно пораженный громом. Он выронил винтовку, посмотрел на птицу, закрыл лицо руками и зарыдал, как ребенок!
В ту минуту он и правда стал ребенком. В душе и в памяти он снова жил на берегу великой реки недалеко от Волшебной Страны!
Через какое-то время он усилием воли взял себя в руки, поднял оружие и продолжил путь, вслух ругая себя за глупость. Проходя мимо прогалины в центре зарослей, он увидел человека, лежащего навзничь на земле, одетого в серую униформу с единственным пятном крови на груди. А в запрокинутом белом лице этого человека он узнал… себя! Тело Джона Грейрока, погибшего от пулевого ранения, еще не остыло. Он нашел свою жертву.
Незадачливый солдат рухнул на колени возле брата, которого по прихоти Гражданской войны погубил собственными руками, и тут же птица над его головой оборвала свою песенку и, подхваченная алым сиянием заката, бесшумно снялась с ветки и улетела в безмятежную лесную даль.
Ни в тот день на вечерней перекличке в лагере федералов, ни позже на имя Вильяма Грейрока не откликнулся никто.