Конец шестидесятых, начало семидесятых, эра Водолея. Америка воюет с коммунистами в Юго-Восточной Азии и воюет сама с собой у себя дома. Политические агитаторы становятся агрессивными, пьесы и фильмы ощетиниваются языком сержантов, контркультура мятежников рубит иконы и изобретает жанры. Но Голливуд, наш национальный Колизей, не ввязывается в борьбу, будучи погрязшим в менталитете и рабочем режиме студийной системы 50-х. Разломы перемен происходят где-то в другом месте: за 100 миль, у тихоокеанского побережья, на пляже Николас, где пестрая группа тех, кто считает себя киношниками – ботаники из киношкол и богема из шоу-бизнеса – болтаются, курят травку и плетут заговор, чтобы захватить индустрию. Их штаб – домишко, арендованный актрисами Дженнифер Солт и Марго Киддер. Джулия и Майкл Филлипс, продюсеры оскароносной «Аферы» (1973), купили соседний дом и устраивают недельные нарко-вечеринки, описанные позднее в безумных мемуарах «Вы никогда больше не позавтракаете в этом городе»1.
В списке гостей – знаменитости, такие как Роберт Редфорд и Лайза Миннелли, новые литературные звезды Джоан Дидион и Джон Грегори Данн, но большая часть банды, заинтересованная только в наркотиках и европейских фильмах, неизвестна или едва известна – Фрэнсис Форд Коппола и Мартин Скорсезе, Пол Шредер, Джон Милиус и Брайан де Пальма, Джордж и Марсия Лукас (все выпускники киношкол). Джулия бросает на них взгляд: «Галерея ботаников-мошенников… Ни с одним бы не пошла на свидание, если бы училась с ними в школе». Но ребята, без сомнения, благодаря влиянию Джулии, которая как раз «сдабривала» свою беременность метаквалоном, кока-колой и стимуляторами, учатся вести себя круто и нравиться женщинам.
В противовес им всем – этот парень в бейсболке, чисто выбритый, в рубашке и пиджаке, возможно, при галстуке, вероятно, даже девственник и определенно «чистый», настроенный сохранить свой мозг от наркотиков и алкодурмана. Это Стивен Спилберг, только что закончивший смену в Universal Studios, где он снимает эпизоды сериалов «Маркус Уэлби», «Коломбо» и «Ночная галерея» и держит ухо восторо, пока его современники предпочитают ничего не делать. Этот пострел, который не мог заниматься спортом или разжигать костры, получивший значок бойскаута за съемку фильма, вероятно, разбирается в камерах и знает о постановке кадра лучше, чем целый класс выпускников киношкол, вместе взятых. Он не в восторге от работы на телевидении, но у него не было возможности попасть в киношколу (USC), которой спустя десятилетия он будет жертвовать миллионы, поэтому пока он учится редактировать, разрабатывая стратегии для работы с дивами и учась дисциплине – потому-то он и чужд всей этой ораве.
Эти классные ребята и фантазеры строят грандиозные планы по переделке студийной системы. Коппола (род. 1939) уже снял пять фильмов, взял три «Оскара» в 1972 году за «Крестного отца» и основал свою собственную студию, в 1969 году. Джордж Лукас (род. 1944) тоже откроет студию; по возрасту и в плане карьеры он идет в параллели со Спилбергом, и его «Галактика THX-1138», начинавшаяся как студенческий фильм в 1969 году, взорвала мозг Спилберга. Пол Шредер (род. 1946), оторвавшись от своего кальвинистского воспитания, напишет «Якудза» в 1974 г. и «Таксиста» в 1976-м. Мартин Скорсезе (род. 1942), выпускник школы кинокритики NYU, снимет «Злые улицы» в 1973 году. Брайан Де Пальма (род. 1940) скромно начал с «Приветствия» и «Хай, мамаша!», а затем снимет «Кэрри» в 1976-м. Джон Милиус (род. 1944), самый крутой парень, бросит все силы на боевики.
Беспокойных властителей киностудий, застрявших намертво в послевоенной эпохе цензуры и золотого блеска голливуда, потрясают такие фильмы как «Беспечный ездок», «Бонни и Клайд», «Выпускник». Они продолжают делать старомодные семейные картины и выигрывают «Оскары» за картины вроде «Полуночная жара» и «Оливер!», но фильмы становятся менее гламурными, более этническими. Эстетика более мрачная, повествование без прекрас, открытое, уходит от привычного повествования. Ребята (да, ни одной девчонки среди них), снимавшие эти фильмы, влюблены в «новую волну», Феллини и Антониони. Фильмы 60-х – «Лица», «Беспечный ездок», «Доктор Стренджлав» и «Военно-полевой госпиталь (M*A*S*H) Роберта Альтмана – подготовили мир к новому независимому кино, финансируемому студией.
Коллективная эйфория молодых парней окажется скорее медийным моментом, чем сменой караула, омоложением, но не революцией. Голливудская любовь к «личным» режиссерам исчезнет после пары великолепных вызовов, таких как «Апокалипсис сегодня» и «Небесные врата» Майкла Чимино. Два «лопуха» из пригорода вернут голливуд обратно в зону комфорта.
Разумеется, четкие разделения между хиппарями и лопухами, двумя эпохами – это лишь журналистское определение, которое скрывает всю суть сложных отношений и четкое разделение между голливудом и независимым кино. К примеру, Monkees и Фрэнки Авалон были такой же частью 60-х, как и Боб Дилан.
И вот на этом пляже встретились два новых Голливуда, хотя в то время они еще не знали этого. Все, что у них есть (кроме амбиций), – это их фильмы, их язык, их грамматика, их поэзия. Их головы заняты движениями камеры, а не словами, они станут небожителями тех фильмов, которые снимут, и их волнение отражается в серьезности новой породы критиков, которые пишут в официальные и не очень еженедельники об американском кино и постепенно задающих тон основной прессе.
В отличие от других Стивен – не любитель кино, он дитя телевидения. Он не читал книг о том, как снять кино, и не ждал озарения. Его ученичество было строго практическим, с кинокамерой в руках, а затем, когда он начал набирать популярность в голливуде, он уже стал обращаться к ремесленникам и эпическим режиссерам. В то время как де Пальма и Скорсезе, по крайней мере на тот момент, думали о малом (почитании Феллини и Хичкока), Стивен задумывает широкоэкранные эпичные картины вроде «Лоуренса Аравийского» Дэвида Лиана или (фаворит его детства) «Величайшего шоу в мире» Сесила Блаунта Демилля. Его наставники-кумиры – не авторы, а подмастерья, такие как Виктор Флеминг и спорный Майкл Кертиз.
В то время как другие развивали свой статус «аутсайдеров» в среде художников-кинематографистов с личным видением, Спилберг со своим сложным, в основном, полулегальным отношением к собственной принадлежности к евреям, пытается хотя бы вписаться в рамки того общества. Его отец был трудоголиком, его никогда не было дома, поэтому Стивен вырос в доме, где царил матриархат и где чувствовали себя вольготно его артистическая мать и три одухотворенных сестры. Даже его любимая собака была девочкой.
Еще одна распространенная тема – кино, ориентированное на мужчин, к которому тяготеют все без исключения новички. Эти 20- и 30-летние молодцы выросли в эпоху двух ярчайших явлений: феминизма и технологической революции. Всего за несколько секунд (в парадигме эволюции, разумеется) женщины сделали скачок от права голоса до работы в офисе, а компьютеры превратились из слуг в хозяев. Это нашло выражение и в научно-фантастических картинах, и в вечеринках в тогах, и в героях мультфильмов или мачо из боевиков – во всем беспокойство мужчин на этот счет буквально сквозит из каждой щели. В отличие от более романтичного или даже склонного к тонкому эротизму кинематографа первопроходцев вроде Вуди Аллена, Пола Мазурски, Джона Кассаветиса, Роберта Альтмана, любителей и знатоков женского начала, эти новички каждый своим путем стараются женщин избегать.
В киноиндустрии опасность – от женщин с одной стороны и от восставших машин и искусственного интеллекта с другой – будет лейтмотивом, который проходит красной нитью через все творчество этих кинематографистов. Равновесие между мужчиной и женщиной, всегда такое привлекательное, особенно, не побоюсь этого сказать, в глупых комедиях и фильмах нуар, в 50-е нарушается.
Спилберг не был бы настолько уникален в своем роде, если бы хотя бы однажды вывел на передний план интересную сложную женщину или даже сексуальные отношения. И речь даже не о физической близости, а о химии отношений, базовом языке не только европейских фильмов, но даже, возможно, старых голливудских. Табу больше не было, тема любви и брака больше не имела силы; принятие расовой уникальности и свобода сексуальной ориентации свергли с трона незыблемое понятие мужского-женского как универсального воплощения романтических фантазий.
Ботаник готовит свою Месть. Будучи аутсайдером в подростковом возрасте, Спилберг вдвойне осознавал небезопасность своего шаткого положения неуклюжего подростка. Его уязвимость была еще больше очевидна, чем, скажем, в случае комика Джадда Апатоу или пышущих тестостерном прыщавых юнцов. Его не интересовали ни супергерои и трансформеры, ни неуязвимые протагонисты вроде Джеймса Бонда. И в то время как жлобоватые антигерои Апатоу курили и строили глазки девчонкам, сопротивляясь браку и отцовству, Спилберг целеустремленно воплощал в жизнь другие фантазии, словно оживляя волшебные сказки и окружая их фантастической атмосферой, возводя их до новых высот смысла и художественной серьезности.
Одно из самых привлекательных качеств Спилберга – его обезоруживающая откровенность: на протяжении своей долгой карьеры он знает и, более того, признает все свои слабые и сильные стороны. Он не ввязывается в то, в чем он не силен. С раннего возраста, когда он начал планировать свою карьеру, он знал, что между искусством и коммерцией он выберет последнюю. «Я – это моя аудитория», – говорил он, поражая всех удивительной в таком возрасте прозорливостью. Он вполне мог предвидеть раскол между «приезжими» и «крутыми» в компании с Николаса-Бич, когда рассказывал историю о самом себе в короткометражном фильме «Бредущие», его так называемой визитной карточке, снятой в 1968 году. О нем мы поговорим позже, хотя достаточно сказать, что между двумя главными персонажами, девушкой-хиппи и правильным парнем, последний явно списан Спилбергом с самого себя.
А девушка-хиппи? Может быть, она срисована с воплощавших дух свободы 60-х Дженнифер и Марго – и в то же время с матери Стивена, воплощения заботы, этакой феи-крестной, которая выполняет каждое желание своего сына. «Она была скорее сообщницей, верной подругой, чем просто матерью», – скажет о ней Стивен в интервью Лесли Шталь в 2012 году в программе «60 минут»2. Там же были приведены интервью с обоими его давно разведенными родителями – обаятельными и очевидно близкими сыну по духу. «Мы никогда не говорили «нет», – призналась Лея Адлер. – Мы выполняли все, что Стивен хотел. Он вертел нами как хотел. Он был главный». На что Стивен добавил: «Моя мама, хоть и произвела нас на свет, но по сути была нам как старшая сестра. Она, словно Питер Пен, отказалась расти».
В этом же интервью вскрылось кое-что неожиданное. Вопреки убеждению в том, что его отец безвольный и слабый человек (которое Спилберг воплощает в характерных слабых мужских образах в своих фильмах), оказалось, что Арнольд был виновником развода, когда выяснил, что Лея, возведенная сыном на пьедестал обожания, влюбилась в друга Арнольда. А Арнольд признался в том же интервью, что допускал и даже поощрял это заблуждение сына. «Зачем?» – спросил Шталь.
«Я не знаю, – ответил Арнольд. – Думаю, я просто защищал ее, потому что был в нее влюблен».
«Даже когда она тебя бросила?» – напирает Шталь.
«Да – признает Арнольд с улыбкой. И добавляет: – И до сих пор люблю».
Неужели Стивен не догадывался? Неужели в душе мальчика не было даже смутного сомнения о предательстве матери? Если и так, то он не мог позволить этой мысли завладеть им. Лея была ангелом-хранителем, сердцем и душой семьи. Поэтому Арнольду досталась роль плохого парня, на фоне которого мальчик мог превозносить свою почти святую мать.
15 лет Стивен пестовал этот миф о подлости и добродетели, так или иначе всплывавший во всех его фильмах, развивая динамику отношений между мужчиной и женщиной и способствуя тому доэдиповому мышлению, которое стало одновременно и вдохновением, и ограничением. После откровения мужские образы в фильмах стали мягче, но чувство вины и почтения и сексуальные табу, которые сопровождали их, продолжали оживлять сюжеты. И зачем кому-то понадобилось «прорабатывать» все эти тревоги, которые приносят такую прибыль?
Стивен родился в Цинциннати, где выросли его родители Лея Познер и Арнольд Спилберг, в одном из величайших городов Среднего Запада XIX века. Он был центром промышленности и культуры, притягивавшем как магнит иммигрантов: сначала англичан и голландцев в начале века, а затем русских и евреев из Восточной Европы (с 1881 по 1914 год). Вскоре он стал домом для одной из крупнейших еврейских общин к западу от Аллеган.
Семья Леи, Познеры, приехала из Одессы, города прогрессивных идей и культурного брожения, в то время как Арнольд был родом из небольшого старинного городка Каменец-Подольский, что в Хмельницкой области нынешней Украины. Его предки были землепашцами по линии отца и пивоварами по линии матери. Отличались эти два мирка не только географически: погромы в Каменец-Подольском хоть и случались, но все же евреев там обижали редко и существовали с ними вполне мирно. Когда еврейские семьи наконец начали эмигрировать, ими двигало множество причин, как экономических, так и физических: для евреев существовали ограничения на работу, мужчин заставляли служить в царской армии, известной своим жестоким обращением с иудеями.
При этом Одесса при всех своих претензиях на космополитизм гораздо более раздиралась антисемитизмом. Рожденный там в 1884 году Филип Познер стал свидетелем одного из самых страшных погромов в истории России и бежал в Америку – печально известном восстанием команды броненосца «Потемкин», о котором гениальный режиссер Сергей Эйзенштейн снимет легендарный немой фильм.
Прибыв в Цинциннати, он, как и многие евреи (как и отец Арнольда), стал коммивояжером, путешествующим с тележкой товара и редко бывающим дома. Маленький Стивен часами просиживал на чердаке, играя с непроданным товаром своего деда Филипа – бесчисленным хламом, который казался мальчику настоящим сокровищем и который превращался в игрушки. Отец Арнольда, умерший незадолго до рождения внука, стал комиссионером, завел свою лавку и сколотил небольшой капитал, который, впрочем, потерял в Великую депрессию.
Но настоящими двигателями в обеих семьях были женщины. Как это часто случалось, приезжая в Америку, мужчины, не имея возможности получить хорошо оплачиваемую работу, теряли социальный статус, а женщины брали на себя ответственность. Причем у многих это случалось задолго до эмиграции: еще в России бабушка Арнольда работала на пивоварне наравне с сыновьями, а отец изучал Тору. И каждая из бабушек Стивена – Ребекка Спилберг и Дженни Познер – были словно электрогенераторы. В Цинциннати они не только тянули на себе дом, но и вели активную общественную и политическую жизнь. Ребекка (бабушка Бекки) была очень умна, читала запоем, была активной участницей всевозможных еврейских организаций, интересовалась политикой и воспитала при этом трех талантливых детей.
Мать Леи Дженни – единственная среди бабушек и дедушек Стивена, родившаяся в Цинциннати, – была словно искра, жадная до знаний, активной политической деятельности и явно равнодушная к домашнему хозяйству – качество это унаследовала и ее дочь Лея.
Арнольд вырос в Эвондейле, почтенном еврейском квартале, делившемся на северную часть (немецкие евреи) и южную (евреи из Восточной Европы). В Эвондейле жили и неевреи, но по негласному взаимному согласию все держались друг от друга на уважительном расстоянии. Как вспоминал Арнольд, труднее всего было с немецкими евреями, которые считали себя выше «социально, культурно и финансово»3.
Они с Леей венчались в эвондейлской синагоге Адат Исраэль. Шел 1945 год, война подходила к концу, Арнольд как раз недавно был демобилизован из американской армии. Чуть более года спустя, 18 декабря 1946 года, во всеконфессиональном еврейском госпитале появился на свет Стивен; в Эвондейле молодая семья Спилбергов, окруженная многочисленной родней, прожила первые два года жизни мальчика. Часть города, в которой они жили, состояла преимущественно из ортодоксальных евреев среднего и старшего возраста, поэтому Стивен провел свое детство в странном подобии кокона, окруженный любовью пожилых людей и почти лишенный общества ровесников. Его отец посещал лекции университета Цинциннати на льготных условиях как ветеран армии, в то время как Стивен был предоставлен заботе матери и круга других взрослых. Бабушка Дженни, мать Леи, преподавала английский язык немецким еврейским иммигрантам, поэтому в раннем возрасте мальчик слышал рассказы о Гитлере и Холокосте и даже видел татуировки с цифрами на руках выживших.
Цинциннати, центр концентрации напряженности и одновременно возможностей современного иудаизма, станет на путь прогресса с появлением раввина Исаака Майера Уайза. Иммигрант из Моравии, один из светил реформистского иудаизма, пусть порой и высказывавший спорные идеи об объединении, бежал из города Элбани, штат Нью-Йорк, после драки с главой местной синагоги. Он и здесь попытался объединить противоборствующие формы религиозной практики; под его влиянием в Цинциннати появились такие учреждения, как Еврейский общественный колледж (Еврейский институт религии), американо-израильская газета и Американский еврейский архив. При нем восьмидневная ханука, даже самими евреями особо не принимаемая всерьез, станет едва ли не соперницей Рождества с ее дарением пордарков, концертами и праздничными мероприятиями.
Отличной иллюстрацией противоречий, раздиравших еврейский Цинциннати в ХХ веке, может послужить то, что такой современный муж Дженни Филипе был исключительно набожным. Формально оба Познера, хотя они и ходили в консервативную синагогу, были ортодоксальными, при этом только Филип носил соответствующий наряд (длинную бороду, черное пальто и шляпу), посещал синагогу, говорил на идиш и на этом же языке произносил свое имя – Фивель, отказываясь хоть как-то приобщиться к реформам. Он был великим исполнителем, певцом и рассказчиком. Лея (а она знала, о чем говорит) назвала его «несостоявшимся артистом». Гостиная Спилбергов превращалась в сцену (изначально фамилия Спилберг звучала как Шпильберг, а немецкое «Spiel» – звучит как «шпиль» – означает «игра»). Помимо Леи за фортепиано и поющего и танцующего Фивеля к ним присоединялся великий дядя Борис, брата Фивеля, работавший укротителем львов в цирке – шекспировский актер в идишском театре, персонаж, не расстававшийся с соломенной шляпой и тростью.
Чтобы совсем оправдать заложенные в Стивена гены талантливого лицедея, надо упомянуть, что и Арнольд умел рассказывать истории как никто иной. Но лишь Фивель больше всех напоминал Шагала, того самого «скрипача» из произведения великого Шолом-Алейхема: именно его музыка вдохновляла людей, а пародии на жителей и жизнь в местечке помогала людям абстрагироваться от ужасов погромов и неустроенной, полной лишений жизни.
Несмотря на прогрессивную атмосферу в Цинциннати в середине века, Эвондейл оставался анклавом – культурно развитым, но, по мнению Леи, замкнутым. И снова евреи создали свой город в городе, со своими собственными школами, ритуалами, религией и окрестностями – эта стратегия не раз спасала жизнь этому народу, защищая от невзгод. И вот теперь, когда все самое ужасное было позади, чувство ужаса не покидало души людей. Атмосфера словно бы изменилась.
Америка, недавно осознавшая зверства Гитлера, стала радушнее. вверх по социальной лестнице – почему бы и нет? Многие евреи второго поколения пытаются сделать вид, что Холокоста не было; их еврейство становится помехой в процессе интеграции в ряды набирающего силу нееврейского среднего класса. Лея, прирожденная авантюристка, нетерпимая к ярлыкам и гетто, была среди них. Ее жажда свободы подразумевала то, что она ела все, что хотела (как и многие другие, они с Арнольдом не раз пытались перейти на кошерную пищу, но бросали), встречалась с теми, с кем хотела, и жила жизнью, не ограниченной религией. Даже ее имя Лея превратилось в амбициозное Ли.
Когда они переедут в Нью-Джерси, Стивен прихватит с собой навязчивые воспоминания, ощущения, вызывающие неизгладимые образы. Биографы и репортеры утверждают, что первые воспоминания Спилберга относятся к тем временам, хотя едва ли можно поверить, что двухлетний малыш мог что-то запомнить настолько ярко. Скорее всего, эти образы складывались из рассказов родителей о его ранних годах; эти обрывочные и заложенные в голову образы породили его собственный мир, который все принимают за воспоминания из детства. Подобная переработка довербальных ощущений в повествовании сразу позволяет увидеть второе дно, например, в анимационном фильме «Американский хвост» и его продолжении «Фивель идет на запад», в котором в доступной детям форме рассказывается о Холокосте.
К чести сказать, какие-то воспоминаня-вспышки все же присутствуют в его фильмах. Одна из таких «сцен из небытия», которую часто выделяют его биографы в более поздних работах режиссера, относится к тому моменту, когда шестимесячного Стивена взяли с собой в синагогу Адат Исраэль, где он впервые увидел ковчег Святыни – специальный ларец для хранения свитков Торы. Он сам описывает этот момент как ослепительный, внезапный взрыв красного света и звука – что-то сверхъестественное. так Спилберг рассказывал о своем первом воспоминании, которое можно датировать 1948 годом, в интервью 1985 года Ричарду Корлиссу из журнала Time. На самом деле это должно было произойти в 1947 году, но на тот момент режиссер ошибочно считал годом своего рождения 1947-й. Зная о ранних гениях, таких как Орсон Уэллс, он начал создавать легенду о собственной гениальности с младенчества. Ведь он хотел снять свой первый серьезный фильм до наступления 21 года.
Джозеф МакБрайд в своей бесценной биографии описывает сцену с изящными подробностями: мраморная арка в синем и золотом цветах, перед Стивеном стоит в свете загадочного красноватого света ларец, чьи дверцы скрыты занавеской, мерцающей при свете свечей. Сверху льется свет от бронзовой люстры, над которой словно парит звезда Давида. Вокруг стоят взрослые и ритмично поют.5
Насколько красивым кажется все это нам, настолько ужасным это могло быть для младенца – все огромное, яркое, кругом неизвестные люди, скорбные звуки; все это невыносимо для малыша, но он просто еще не знает, как выразить это словами. Возможно, именно этот ковчег вызвал самую первую тревогу Стивена, стал базисом всех его страхов, которые выразились в дальнейших его фильмах и самых невероятных образах. Вспомните хотя бы вихрь из призрачных душ в конце самой первой части приключений Индианы Джонса: чудовищные существа с клыками, которые выпивают душу и высасывают жизнь изо всех вокруг – кроме Инди и Марион.
Похоже, этот мальчик обладал крайне высокой степенью чувствительности и исключительной эмоциональной памятью, усиленной беспокойным нравом. Мальчик в мужчине, этакий Пруст со Стэдикамом, который творит чудеса и при этом обуздывает свои страхи. Страшный и невероятный образ ковчега будет удивительно трансформироваться во многих его фильмах, сохраняя ту поразительную универсальность образа, понятную зрителям любой религии и национальной принадлежности.