Стихотворения - читать онлайн

Я все с тобой могу осилить

И все могу преодолеть.

Лишь не смогу забыть Россию,

Вдали от дома умереть.

Как ни прекрасна здесь природа,

И сколько б ни было друзей,

Хочу домой.

И час исхода

Неотвратим в судьбе моей.

Когда вернемся мы обратно

В свои российские дела,

Я знаю, что ты будешь рада

Не меньше, чем уже была.

Но вдруг однажды к нам обоим

Придет во сне Иерусалим…

И, если мы чего-то стоим,

Мы в то же утро улетим.

И, окунувшись в жаркий полдень,

Сойдем в библейскую страну.

И все, что было с нами, – вспомним.

И грусть воспримем, как вину.

Я лишь теперь, на склоне лет,

Истосковался о минувшем.

Но к прошлому возврата нет,

Как нет покоя нашим душам.

Да и какой сейчас покой,

Когда в нас каждый миг тревожен.

Несправедливостью людской

Он в нас безжалостно низложен.

Прости, что столько долгих лет

Мы жили на широтах разных.

Но ты была во мне, как свет,

Не дав душе моей угаснуть.

И как бы ни были круты

Мои дороги, чья-то ярость, —

Я помнил – есть на свете ты.

И всё плохое забывалось.

Я не знаю, много ль мне осталось…

Знаю – долгой не бывает старость.

Впрочем, сколько ни живи на свете,

Что-то продолжать придется детям.

Например, вернуть друзей забытых,

Что погрязли в славе иль обидах.

Дать понять врагам, что не простил их.

Я при жизни это был не в силах, —

То ли доброта моя мешала,

То ли гнев мой побеждала жалость…

Я не знаю, сколько мне осталось.

Лишь бы не нашла меня усталость —

От друзей, от жизни, от работы.

Чтоб всегда еще хотелось что-то.

Адам и Ева были так наивны

И так чисты в желаниях своих,

Как непорочны перед небом ливни,

Когда земля благословляет их.

Всё начиналось с яблока и Змея.

Былые годы стали вдруг пусты…

И, поразив рай красотой своею,

Сошла на землю жрица красоты.

Всё начиналось горестно и трудно —

С греховной и таинственной любви.

Но жизнь явилась как начало чуда

И отдала им радости свои.

Спасибо Змею за его коварство,

За искушенье вдоволь и чуть-чуть…

На все века – и поражай, и властвуй,

Прекрасная греховность наших чувств.

В нас нет стыда, когда любовь во имя

Волшебных чар и радости людской.

И в наших генах буйствует поныне

Земная страсть, сменившая покой.

И мы уходим в древний мир преданий,

В метафоры пророческих камней.

И, не боясь вины и оправданий,

Чужую жизнь мы чувствуем своей.

Я сбросил четверть века,

Как сбрасывают вес.

Луч из созвездья Вега

Ко мне сошел с небес.

И высветил те годы,

Что минули давно,

Где жили мы вольготно,

И честно, и грешно.

Еще в стране порядок

И дальние друзья

Душою с нами рядом,

Как им теперь нельзя.

Еще у нефти с газом

В хозяевах – страна.

И нет гробов с Кавказа,

И не в чести шпана.

Еще читают книги

В трамваях и метро.

И не сорвались в крике

Ни совесть, ни добро.

Как жаль, что всё распалось..

И братская земля

Теперь в крови и залпах.

И надо жить с нуля.

И все мои потери,

И горести твои

Уже стучатся в двери

С угрозой: «Отвори!»

Я сбросил четверть века

И ощутил себя

Азартным человеком,

Сорвавшимся с седла.

Нелегко нам расставаться с прошлым,

Но стучит грядущее в окно.

То, что мир и пережил, и прожил, —

Музыкой твоей освящено.

Жизнь спешит… Но не спеши, Иосиф.

Ведь душа по-прежнему парит.

Твой сентябрь, как Болдинская осень,

Где талант бессмертие творит.

Ты сейчас на царственной вершине.

Это только избранным дано.

То добро, что люди совершили, —

Музыкой твоей освящено.

Вот уже дожди заморосили.

Но земле к лицу янтарный цвет.

Без тебя нет песен у России.

А без песен и России нет.

Возраст никуда уже не денешь.

Ни продать его, ни подарить.

Нет такого бартера и денег,

Чтоб вернуть утраченную прыть.

Не считаю прожитые годы.

Возраст – состояние души.

Правда, ломит спину в непогоду

И пешком не мерю этажи.

Но когда искусство призывает —

В наших душах вспыхивает свет.

Кто тебе тогда года считает…

Возраста у вдохновенья нет.

В художнике превыше страсти долг,

А жизнь на грани радости и боли.

Но чтобы голос Неба не умолк,

Душа не может пребывать в неволе.

Твой перекресток – словно тень Креста.

Пойдешь налево – поминай как звали.

Пойдешь направо – гиблые места.

А позади молчание развалин.

Но ты остался возле алтаря.

И кто-то шепчет: «Божий раб в опале…»

Другие, ничего не говоря,

Тебя давно на том Кресте распяли.

Минует жизнь… И ты сойдешь с Креста,

Чтоб снова жить неистово в грядущем.

И кровь твоя с последнего холста

Незримо будет капать в наши души.

В художнике превыше страсти долг.

Превыше славы – к славе той дорога.

Но чтобы голос Неба не умолк,

Душа должна возвыситься до Бога.

Гадаю по книге поэта…

Страницу открыв наугад,

Вхожу в чье-то горькое лето

И в чей-то измученный взгляд.

Мне грустно от этих страданий,

От боли, идущей с лица.

И я, позабыв о гаданье,

Читаю стихи до конца.

И вновь открываю страницу,

Чтоб сверить с судьбою своей

Летящую в прошлое птицу

Среди догоревших огней.

Гадаю по книге поэта,

А кажется – просто иду

По улице, вставшей из света,

Хранящей ночную звезду.

По жизни, ушедшей куда-то,

И памяти долгой о ней.

Иду, как всегда, виновато

По горестям мамы моей.

И весь я отныне разгадан,

Открыт, как вдали облака.

Иду от восходов к закатам,

Пока не погаснет строка.

Ты любил писать красивых женщин,

Может, даже больше, чем пейзаж,

Где роса нанизана, как жемчуг…

И в восторге кисть и карандаш.

И не тем ли дорого искусство,

Что с былым не порывает нить,

Говоря то радостно, то грустно

Обо всем, что не дано забыть?

И о том, как мучился художник

Возле молчаливого холста,

Чтобы, пересилив невозможность,

Восходила к людям красота.

Сколько ты воспел красивых женщин!

Сколько их тебя еще томят…

Если даже суждено обжечься,

Жизнь отдашь ты

За весенний взгляд.

Потому что в каждый женский образ

Ты влюблялся, словно в первый раз.

Буйство красок – как нежданный возглас,

Как восторг, что никогда не гас.

Всё минует…

Но твою влюбленность

Гениально сберегут холсты.

И войдут в бессмертье поименно

Все,

Кого запомнил кистью ты.

Говорят, при рожденьи любому из нас

Уготована участь своя.

Кто-то взял у отца синеву его глаз

И умчал с ней в чужие края.

Кто-то добрым характером в маму пошел.

Но не в славе теперь доброта.

Как бы ни был наш путь и тернист, и тяжел, —

Все равно жизнь – всегда высота.

Уготована каждому участь своя.

Я о милости Бога молю,

Чтоб в России не гибли ничьи сыновья.

Не скатилась надежда к нулю.

Будьте счастливы, люди, во веки веков,

Если даже все будни круты.

Отболят наши души от новых оков,

От позорных оков нищеты.

Кто на Западе не издан,

Тот для наших снобов ноль.

Я ж доверил русским избам

И любовь свою, и боль.

Исповедывался людям,

С кем под небом жил одним.

Верю я лишь этим судьям.

И подсуден только им.

Не косил глаза на Запад.

Не искал уютных мест.

И богатств здесь не нахапал.

Нес, как все, свой тяжкий крест.

И России благодарен,

Что в цене мои слова.

Что они не облетают,

Как пожухлая листва.

Девятого Мая с утра

Уходят на фронт ветераны…

Уходят в кровавые годы,

В окопы свои и атаки.

Не всем суждено было выжить,

Но всем суждено победить.

И вновь они к подвигам годны,

Хотя разболелись их раны,

Как память болит в непогоды.

И громко проносятся танки

По судьбам, по горестным годам…

И так им не терпится жить.

Сверкают победно медали,

Блестят ордена, как обновы,

На стареньких кителях.

Они их на праздник достали,

Чтоб сердцем почувствовать снова

Великую нашу Победу,

Добытую ими в боях.

Идут ветераны сквозь годы,

Сквозь память свою и бессмертье.

Стараясь держать то равненье,

Что только солдатам дано.

И подняты головы гордо.

И кажется – замерло время,

Как вздох над солдатским конвертом,

Как отсвет Победы в окно.

Затих самолет и прорвалось волненье.

Над скрытым восторгом —

Мальчишеский гвалт.

Старик опустился при всех на колени

И Землю Святую поцеловал.

Страна не забыта… Забыты обиды,

Которых в той жизни хватало с лихвой.

И кто-то, быть может, подастся в хасиды,

А кто-то лишь сменит свой адрес и строй.

В России могли их словами поранить…

Израиль их «русскими» с ходу нарек.

И «Русская улица» – это как память

Всему, что уже отслужило свой срок.

Но в сердце хранятся семейные даты.

И праздникам нашим оказана честь.

Российские парни уходят в солдаты.

И русская речь не кончается здесь.

А в душах иная страна прорастает

Сквозь беды и радость, бои и бедлам…

И молодость, словно израильский танец,

Несется по прошлым и будущим дням.

И местный пейзаж, как полотна Гогена,

Привычен уже и прочтен наизусть.

И только навеки останется в генах

Необъяснимая русская грусть.

Если можешь – приезжай в Иерусалим.

На дворе давно уже апрель —

Я хочу тебя поздравить с ним.

Пусть покинет душу суета…

В синих окнах – Гойя и Сезанн.

И апрельских красок красота

Очень уж идет твоим глазам.

И хотя твой север несравним

С южными пейзажами пустынь, —

Все же приезжай в Иерусалим.

У Стены мы рядом постоим.

Вместе Старым городом пройдем.

И с балкона дома моего

Ты увидишь в полночи свой дом,

Ибо свет исходит от него.

И среди забот и добрых дел

Береги души своей уют.

Вот и все, что я сказать хотел.

Длинных телеграмм здесь не дают.

Слева от меня звучит иврит, —

Что-то дед хирургу говорит.

Справа от меня лежит араб,

Как сосед – он так же стар и слаб.

Сын араба молится в углу,

Коврик постеливши на полу.

Сын еврея, отодвинув стул,

Первый раз за сутки прикорнул.

А меж ними русский. Это – я.

Интернациональная семья.

И спасает жизни всем хирург —

И тому – кто недруг,

И кто – друг.

И лежу я, как посредник, тут,

Зная, что опять бои идут.

И араб, что справа, и еврей —

Ждут чего-то от души моей.

А душа сгорела в том огне,

Что пронесся смерчем по стране.

И рыдает боль моя навзрыд…

Как мне близок в этот миг иврит.

В том, что рядом твое крыло,

Я, наверно, судьбе обязан.

Мне на светлых людей везло,

Как старателям – на алмазы.

Мне на светлых людей везло,

Как на музыку – речке Сетунь.

И, когда воцарялось зло,

Я спасался их добрым светом.

Говорят, чтобы сильным быть,

Надо, чтобы душа парила…

Ну, а мне по земле ходить,

У нее набираться силы.

И во власти земных красот

Время жизнь мою подытожит…

Мне на светлых людей везет —

Я ведь с ними светлею тоже.

Я живу открыто,

Не хитрю с друзьями,

Для чужой обиды

Не бываю занят.

От чужого горя

В вежливость не прячусь.

С дураком не спорю,

В дураках не значусь.

В скольких бедах выжил,

В скольких дружбах умер!

От льстецов да выжиг

Охраняет юмор.

Против всех напастей

Есть одна защита:

Дом и душу настежь…

Я живу открыто.

В дружбе, в буднях быта

Завистью не болен.

Я живу открыто,

Как мишень на поле.

После всех неистовых оваций,

После всех триумфов и побед

Ты сумел самим собой остаться,

Соловьем, встречающим рассвет.

Я включаю в горькую минуту

Голос твой, спасающий от бед.

И душа моя одолевает смуту.

Это ты ей посылаешь свет.

Милый Ленский, дорогой Карузо,

Не сердись на зависть мелких банд.

Слава тоже может быть обузой.

Но превыше славы – твой талант.

Будь Послом Объединенных Наций,

Чтоб искусством мир объединить.

Музыке хочу в любви признаться.

Нам с тобой еще всю жизнь дружить.

И хотя полвека между нами,

Юн талант и Муза молода.

Я опять перед экраном замер…

Коля Басков…

Коля, будь всегда!

Хороших людей много меньше,

Как мало талантливых книг.

И лучшие люди – средь женщин.

И худшие – тоже средь них.

Хороших людей слишком мало,

Чтоб жизнь наша стала добрей,

Чтоб каждая русская мама

Спокойна была за детей.

Но как бы нас жизнь ни ломала,

В ней некое есть волшебство…

Хороших людей слишком мало.

И все-таки их большинство.

Здесь, в бильярдной,

Всё полно тобою.

Полно острот.

Ударов,

Суеты…

Зеленое сукно,

Как поле боя,

Где жизнь свою

Разыгрываешь ты.

Ждет проигрыш тебя

Или победа?

Но ставки высоки,

Как имена.

И гений сцены

Ставит на поэта,

Как будто у поэтов есть цена.

Вокруг стола вышагивая круто,

Ты держишь кий,

Как грозное копье.

Последний шар…

И долгая минута.

И долгая надежда на нее.

Разинув рты,

Своих шаров ждут лузы.

И вот он, твой

Решающий удар…

За время,

Что украдено у Музы,

Ты вновь получишь

Крупный гонорар.

О, как горьки все эти гонорары!

Пособие от дьявольской игры

За те стихи, что не берут журналы,

За те стихи,

Что, словно кий,

Остры.

Но вдруг, поняв мое недоуменье,

Ты говоришь:

«Хочу с тобой сыграть…

Как видишь, продается вдохновенье,

Коль невозможно рукопись продать…»

И я живу в соседстве с завистью,

В ее безжалостном кругу.

Спасаясь, как Астафьев затесью:

«Да я вас всех видал в гробу…»

И эта ярость мимолетная

Не подведет меня и впредь.

Россия – как площадка взлетная,

Да только некуда лететь.

Какими ни были б пророчества, —

Здесь все мое – земля, нужда…

Здесь всенародно одиночество.

И так общительна вражда.

Не жду, чтобы лишила отчества

Меня заморская земля.

И здесь уже мне жить не хочется.

И ТАМ нет жизни для меня.

Непостижима жизнь без риска…

А кто из нас не рисковал:

На льду – до выбитых менисков?

В стихах – далеких от похвал?

Есть риск большой.

И есть риск малый.

Но лишь исток у них один —

Душа бы только понимала,

Что людям риск необходим.

Непостижима жизнь без риска…

Рискуя, сердце рвется ввысь.

Вот небо, – кажется, так близко.

А скольких мы не дождались!

Не принимаю осторожность,

Что стала трусостью уже.

Входите в риск, как входят в должность,

Когда та должность по душе.

Прости, что я в тебя влюблен

Уже под занавес, в финал…

Всю жизнь блуждая меж имен,

Я на твое их поменял.

Я выбрал имя неспроста —

Оно из Пушкинских времен,

Из грустной музыки, с холста

И с чудодейственных икон…

Но полон тайн открытый звук…

Хочу понять – что он таит?

То ли предчувствие разлук,

То ль эхо будущих обид.

И, чтоб развеять этот страх,

Я повторяю имя вслух…

И слышу свет в твоих глазах

Так, что захватывает дух.

В то утро море неспокойно было,

И так шумел у берега прибой,

Как будто где-то батарея била,

И волны эхо принесли с собой.

Но вот встает мой давний кореш Женька

И медленно ступает на песок.

Вслед вытянулась тоненькая шейка.

Он краем глаза шейку ту усек.

Мы были с Женькой веселы и юны.

Нам шла тогда двадцатая весна.

Вот он на пену по привычке дунул

И в синий вал метнулся, как блесна.

О, сколько раз уже такое было:

И эта синь, и этот спор с волной.

Но как бы даль морская ни манила,

Он чувствует свой берег за спиной.

Волна то вскинет Женьку, то окатит…

И я плыву к нему наперерез.

И вот уже вдвоем на перекате

Мы брошены волною до небес.

А после, как с любительских открыток,

Выходим мы из кайфа своего.

И море провожает нас сердито,

Как будто мы обидели его.

И падаем на раскаленный берег

Среди бутылок «пепси» и конфет.

И в этот миг миролюбиво верим,

Что лучше моря счастья в мире нет.

Как трудно возвратиться вдруг

В былую жизнь, к былым потерям.

А что там – ложь или испуг?

И дома нет – остались двери.

И что в минувшем – кроме книг,

Познавшим эшафот Главлита?

И кто услышит давний крик,

Сошедший в душу, как молитва?

Господь нам завещал терпеть

И не держать на сердце камень.

Пока бесспорна только смерть.

А жизнь по-прежнему лукавит.

И все ж спасибо за урок,

Что мы стыдливо извлекаем

Из ваших убиенных строк,

Уже забыв, а был ли Каин?

И даже выслали голос,

А имя снесли с афиш.

И жизнь ее раскололась

На прошлое и Париж.

Чужие моря и суши

Делила среди обид.

А как поделить ей душу,

Когда она так болит?

Пусть время за нас доспорит.

Но помню я до сих пор,

Как люди чужое горе

Легко возвели в позор.

Кто знал, как она страдала,

Лишив нас в недобрый час

Своей красоты и дара,

Печально лишаясь нас.

Но сердце, как верный берег,

Где музыка и друзья…

В Россию лишь можно верить,

А жить в ней давно нельзя.

Переплываю озеро Севан…

Для этого мне трех минут хватило.

Поверьте мне, я говорю, как было.

Висел над синим озером туман.

Причудливые формы берегов

И необычны были, и красивы.

И друг спросил:

«Ну, ты уже готов?

Давай поддержим гаснущие силы…»

Он мне плеснул армянского в стакан.

Мы сели с ним за невысокий столик.

«Скучаю я по озеру Севан…» —

И улыбнулся с затаенной болью.

Большая карта озера Севан

Передо мною на стене висела.

И очертанья нашего бассейна

С ней совпадали…

Вот и весь обман.

Я в дружбе верен, как собака.

И, если друг попал в беду,

Пусть и не просит он,

Однако

Я выручать его пойду.

Мужская дружба суховата

И сладких слов не признает.

Она с решимостью солдата

Над амбразурой бед встает.

Для меня пустыня Негев

Необычна и загадочна,

Как, наверно, снег для негров

Или фильмы для Хоттабыча.

На востоке той пустыни,

Где ветра дороги вымели,

По ночам оазис стынет —

Новый город с древним именем.

А вокруг него пустыня,

Обнаженная, как искренность.

И над скалами пустыми

Только небо и таинственность.

Но, когда восходит солнце,

Город тот преображается.

Он сквозь лилии смеется,

Сам себе он поражается.

В живописном том укрытии

Я влюбился, будто смолоду,

И в его веселых жителей,

И еще в их верность городу.

Приезжаю как на праздник

На крутую землю Негева.

Навидался стран я разных,

А сравнить с Арадом некого.