Стихотворения - читать онлайн

Когда надежда вдруг провиснет

И вера падает во мне,

Я вновь читаю ваши письма,

Чтоб выжить в горестной стране.

Исповедальная Россия

Глядит с бесхитростных страниц,

Как будто сквозь дожди косые

Я вижу всполохи зарниц.

За каждой строчкой чья-то доля,

Мечта, обида или грусть.

О, сколько в мире бед и боли!

И как тяжел их горький груз.

И перехватывает горло

От этих трепетных страниц.

Не знаю, кто еще так гордо

Мог выжить и не падать ниц.

Благодарю вас за доверье,

За эти отсветы любви…

И если я во что-то верю,

То потому лишь,

Что есть вы.

С тех горючих дней «Норд Оста»

Не стихает в сердце боль.

До чего же было просто

Завязать с Москвою бой.

До чего же просто было

По свободному пути,

Обернув себя тротилом,

Прямо к сцене подойти.

Обандитился наш город…

И теперь любой хиляк,

Пьян с утра он иль наколот,

Может всех перестрелять.

А менты на перехвате

Вновь очнутся в дураках…

Скоро нам страны не хватит

Уместить свой гнев и страх.

И тревожно время мчится,

Словно горькая молва.

Хороша у нас столица —

Криминальная Москва.

Я люблю апрельские рассветы.

Над округой – праздник тишины.

Старый дуб навесил эполеты

И река полна голубизны.

Здравствуй, день!

Побудь еще со мною.

Воздух льется в душу, как бальзам.

Этот свет и волшебство лесное

Расплескались по твоим глазам.

Скоро вновь сирень раскроет завязь

И поднимет голубой букет.

Я опять тебе в любви признаюсь,

Словно не промчалось столько лет.

Словно я тебя вчера увидел,

Увидал нежданно в первый раз.

Ты надела свой весенний свитер,

Цвета неба, цвета грустных глаз.

Ты сейчас, как девочка, прелестна

В искренней наивности своей.

Лес расставил на поляне кресла —

Модную округлость тополей.

Я люблю апрельские рассветы.

Я люблю их – если рядом ты.

Тих наш лес, как в кризисе поэты.

И красив, как в праздники менты.

Мы повстречались слишком поздно.

И я не знаю, чья вина.

Былая жизнь, как в небе звезды,

И далека, и холодна.

Не помяну обидным словом

Все, что случилось до тебя.

Былыми бедами не сломан,

Хотя не раз ломался я.

И в этой жизни все не просто.

Уходят годы и друзья.

Но светят мне земные звезды, —

Твои небесные глаза.

Благодарю судьбу и Небо,

Что без тебя теперь – ни дня.

Еще за то, что рядом не был,

Когда любила не меня.

Когда и я влюблялся часто.

Но на излете прежних чувств

Явилось мне такое счастье,

Что на иное не польщусь.

Мне снится вновь и не дает покоя

Моя Обетованная Земля,

Где вдоль дорог зимой цветут левкои

И подпирают небо тополя.

А небо голубое-голубое.

И солнце ослепительное в нем.

Нам, как нигде, здесь хорошо с тобою.

Со всеми вместе.

И когда вдвоем.

И я молю Всевышнего о том лишь,

Чтоб здесь был мир…

И ныне, и всегда…

Вставал рассвет над городом,

Ты помнишь?

И угасала поздняя звезда.

Иерусалим светился куполами,

Вычерчивая контуры церквей.

В лучах зари – как в золоченой раме —

Вновь поражал он красотой своей.

Еще с тобой мы встретим не однажды

Библейских зорь неповторимый вид,

Чтоб сумрак не касался жизни нашей,

Как не коснулся он моей любви.

Провожают девчонки

Мальчишек в солдаты.

В боевые заботы,

В грядущие даты.

Улыбаются вслед,

И уходят за ними…

У войны здесь мужское

И женское имя.

На вчерашних невест

Нежно смотрят солдаты.

Словно в чем-то пред ними

Они виноваты.

А какой будет служба,

Знает только Всевышний…

Лишь бы все возвратились

Под родимые крыши…

В актовом зале литинститута

Мы сдаем экзамены на самих себя.

Винокуров Женя, как юный Будда,

В кресле притих, листки теребя.

Здесь вся будущая литература —

Трифонов, Друнина, Соколов…

Смотрят классики то светло, то хмуро

На тех, кто их потеснить готов.

Мы получим с годами свои литпремии

За книги, за искренность и войну.

И останемся в том героическом времени,

Которое нам поставят в вину.

Каждый вечер в цирке грустный клоун

До упаду веселил народ.

Цирк всегда при клоуне был полон

И смеялся от его острот.

Говорил он – жизнь у нас такая —

Вместе к счастью мы ее толкаем.

И твердил с упрямством попугая:

Все равно я эту жизнь люблю.

Побудь еще… Манеж тебя зовет.

И наши души просятся в полет,

Когда весь цирк перед тобой встает,

Великий чародей.

Клоун был похож на Дон Кихота.

И, когда смеялся от души,

Мы не вспоминали о заботах

И за шуткой шли к нему и шли.

Знал он – все на этом свете зыбко.

И когда-то умолкает скрипка,

Но светла была его улыбка,

Чтобы нам не расставаться с ним.

Побудь еще… Манеж тебя зовет.

И наши души просятся в полет,

Когда весь цирк перед тобой встает,

Великий чародей.

Ненадежные друзья

Хуже недругов крутых.

Эти если бьют вподдых,

Так иного ждать нельзя.

Надо лишь держать удар,

Чтобы знали наперед —

В чью бы пользу ни был счет,

Мы из племени гусар.

Ненадежные друзья

Ненадежностью своей

Стольких предали друзей,

Честно глядя им в глаза.

Как бы бедно мы ни жили,

Нас разденут короли.

Мы в стране своей чужие,

Словно старые рубли.

На пиру былых развалин

Мы остались не у дел.

Так страну разворовали,

Что сам Гиннесс обалдел.

Мы по-прежнему наивны,

Молча верим в честный труд.

Но под звук былого гимна

Снова нашу жизнь крадут.

У воров богатый опыт —

Красть под носом у властей.

А пока их всех прихлопнут,

Кожу нам сдерут с костей.

Все боролись с той напастью —

От Петра и до ЦК.

Но ворье хитрее власти,

Если есть в верхах рука.

Кто-то лечь хотел на рельсы,

Чтобы жизнь переменить.

Кто-то нас мечтал по-сельски

Кукурузой накормить.

Только жизнь не стала раем,

Как не стал порукой гимн.

Власть мы сами выбираем,

Чтоб потом и выть самим.

И, намаявшись работой,

Разуверившись в любви,

Мы уходим в анекдоты,

Чтобы слезы скрыть свои.

Однажды император,

Месье Наполеон

Покрыл британцев матом,

Поскольку был пленен.

На острове Елены

Он отбывал свой срок.

И так чурался плена,

Что с горя занемог.

Что ж оплошали вы, ваше величество?

Гения вдруг одолело количество.

Где это видано, чтоб Бонапарт

Так опустил свой великий талант?

Ваше величество, ваше величество,

Над Ватерлоо стоит тишина.

Если б могли вы заранее вычислить,

Чем завершится былая война.

Тогда бы вы, наверное,

Все сделали не так.

Ваш профиль над таверною

Как стершийся пятак.

Потомки победителей

Здесь пиво пьют за вас.

И двести лет грустите вы,

Не поднимая глаз.

Ваше величество, ваше величество,

Над Ватерлоо стоит тишина.

Если б могли вы заранее вычислить,

Чем завершится былая война.

В Мертвом море столько соли,

Сколько мрака в темноте.

Ты, – как лодка на приколе, —

Отдыхаешь на воде.

Под тобою только камни,

Да просоленный настил.

А вдали валун, как мамонт,

Бивни в воду опустил.

А вдали пустынный берег.

Иорданская земля.

Ты не хочешь мне поверить,

Что сейчас туда нельзя.

Что обманчив тихий берег.

И жестоки времена.

Невзначай еще подстрелят.

Разбирайся – чья вина.

Ведь не зря на этом месте

Был Содом – библейский град.

И плывет со мною крестик.

И плывет с тобой мой взгляд.

Ни строки за месяц,

Только суета.

Мы «тусовки» месим,

А тетрадь чиста.

И компьютер дремлет,

Потушив экран.

Пролетает время,

Как аэроплан.

Ни следа, ни звука.

Сердце – как изгой.

Тяжела разлука

С избранной строкой.

Но блеснет надежда

Сквозь мою печаль…

И шепну я: «Где ж ты,

Болдинская даль?»

По закону дружбы,

По родству души

Сверху глянет Пушкин.

Вымолвит: «Пиши!»

Сквозь густой багрянец

Я услышу зов.

И душа воспрянет

От нежданных слов.

Муза вспомнит землю

И окажет честь.

И душа приемлет

Этот дар небес.

Я выиграть надеюсь

Престижный миллион,

Чтоб у дверей халдеи

Мне стали бить поклон.

Чтоб все меня любили

За то, что я богат.

И в гости приходили,

Как танки на парад.

Чтобы по всей округе

Гремело имя-рек.

Чтоб брал я на поруки

Голодных и калек.

Чтоб важное начальство

Ждало моих звонков.

И на экране часто

Теснил я м-ков.

А, впрочем, нет резона

Мне думать про барыш.

Я жил без миллиона,

Без киллеров и крыш.

И он все эти годы

Жил тоже без меня.

И ухожу я гордо,

Монетами звеня.

Встретил друга.

Постояли, помолчали.

Видно, говорить нам стало не о чем.

Не попросишь – «Утоли мои печали…»,

Если у него на них свой перечень.

Не обижусь.

Да и он, наверно, не обидится.

Жизнь такая —

Все мы ею озабочены.

Хорошо еще, что удалось нам свидеться.

Ныне все мы у судьбы чернорабочие.

Будь здоров, земляк!

До новой встречи разовой.

Я в стихи, —

А ты в свой мир уходишь квантовый.

Если можешь,

Никому об этой встрече не рассказывай,

Потому что оба мы с тобою питекантропы.

Раньше тебя родилась твоя вежливость,

Все заменив – и порывы, и честь.

Душу твою я напрасно выслеживал…

Нету души…

Только вежливость есть.

Как же ты вежлив бываешь в общении:

Просьбе с улыбкой откажешь.

Солжешь…

Кто-то, поверив умелому щебету,

Примет за правду лукавую ложь.

Ну, а Россия по-прежнему бедствует…

Стелишь ты мягко, да жестко ей спать.

И с нищетою бесстыдно соседствует

Новая знать.

Мы – дети Пасмурного времени

На нас лежит его печать.

В моей душе, как в старом Бремене,

Устала музыка звучать.

Но не молчанье удручает,

А безнадежность тишины.

Никак корабль наш не отчалит

От берегов чужой вины.

А так хотелось выйти в море,

В его простор и звездопад!

Где мир приветлив, как «Good morning»,

И справедлив – как русский мат.

Возвратился солдат с Чеченской войны.

Возвратился к невесте, в былые сны.

А девчонка ждала его ночи и дни.

Возвратился солдат живым из Чечни.

Не стволы бы ему на плечах носить,

Не кровавую грязь сапогами месить.

Слава Богу, вернулся живым домой.

Мир от слез и от горя окутан тьмой.

Минул век… За окном не пальба, а весна.

Но не хочет оставить солдата война.

Он ушел от нее, да она не ушла.

И по-прежнему ноет ночами душа.

И опять вспоминает он тех ребят,

С кем в засаде сидел и ходил в наряд.

И теперь уже точно – на все времена

Не оставит солдата былая война.

И решил он вернуться к друзьям своим,

Чтобы стало спокойней и легче им.

И узнали о том и невеста, и мать,

Что придется опять им солдата ждать.

Помоги ему, Господи, в том краю,

Где огнем испытал он судьбу свою.

Возврати долгожданный покой Чечне.

Помоги побрататься больной стране.

Разворована Россия.

Обездолена страна.

Никого мы не просили

Жизнь менять и времена.

Но уже нам жребий роздан.

И подсунут новый миф…

Так же вот крестьян в колхозы

Загоняли, не спросив,

Как теперь нас гонят к рынку,

Будто к собственной беде.

Ты ловись, ловися, рыбка,

В мутной рыночной воде.

И уж вы «не подведите»,

Олигархи-рыбаки…

Я иду к строке на митинг,

Всем запретам вопреки.

Жил когда-то рядом с нами

Добрый «бард всея Руси».

Он оставил нам на память

Десять песен о любви.

И когда они звучали,

Забывали мы печали.

У экрана или в зале

Замирала вся страна.

Вот уже сменился век.

Но все так же кружит снег.

И над шумом дискотек

Песня старая слышна.

Ах, Булат, прости нас, грешных.

Мы вступили в тот предел,

Где не в моде стала нежность,

О которой ты нам пел.

Жизнь твоя осталась в песне,

Значит, мы навеки вместе

На земле иль в поднебесье.

Лишь бы голос твой звучал.

Вот уже сменился век.

Но все так же кружит снег.

И над шумом дискотек

Песня старая слышна.

Мне б научиться легко расставаться

С тем, что уже не продолжится вновь:

С эхом недавних похвал и оваций,

С верностью, не удержавшей любовь.

Мне б научиться легко расставаться

С теми, кто предал в отчаянный час…

С улицей детства в цветенье акаций,

С песней, которая не удалась.

Я же пока тяжело расставался

С тем, с чем проститься настала пора, —

С музыкой нашего первого вальса,

С прошлым, что было грядущим вчера.

Боже мой!

Ну до чего ж мы низко пали!

Не считаясь с милосердием и болью,

Мы дельфинов приобщаем к бою,

Обучаем воевать со смертью в паре —

Мины обезвреживать собою.

А морские братья искренне нам верят,

Но доверчивость им дорого обходится.

Что считать дельфиновы потери,

Если велено за минами охотиться.

Бог накажет… И Природа не забудет

Уготованной дельфинам горькой участи.

Может, совесть нас когда-нибудь осудит,

Прежде чем в аду мы будем мучиться.

Мы все настолько в Лермонтова вжились,

Что кажется, нас нечем удивить…

Но гении – всегда непостижимость…

И где найти нам Ариадны нить?

Не понимаю, как в такие лета,

Когда душа наметилась едва,

Грядущее величие поэта

Нам открывали юные слова.

Как мог он видеть в позапрошлом веке,

Что «спит земля в сиянье голубом»?

Еще Гагарин не расставил вехи

И мир не вхож был в наш небесный дом.

Как рано он взорвал глаголом темень,

Чтоб светом обернуться на земле.

И отступил перед мальчишкой Демон,

Едва он уличил его во зле.

Наверное, он был посланец Бога?

Но почему Господь к нему был строг?

Оборвалась печальная дорога

На перекрестке гениальных строк.

Посланец Бога, он не знал, кем послан.

И, не сумев предчувствий одолеть,

Все чаще устремлялся сердцем к звездам,

Не думая, что звезды – тоже смерть.

Посланец Неба, жил он по-земному

И не считал обид своих и ран…

От бед спасала лишь дорога к дому

Да живопись возлюбленных Тархан.

Похожий на свои портреты,

Сидел он между двух сестер.

И, как положено поэтам,

Был и галантен, и остер.

Смеялись сестры. Он злословил.

Верней, задумчиво острил.

И в каждом жесте, в каждом слове

Неподражаем был и мил.

А за окошком краски меркли,

Ковры темнели на полу.

И как нахохлившийся беркут

Мартынов высился в углу.

Грядущий день его прославит.

Да слава будет тяжела…

Слетали звуки с белых клавиш,

Как с веток птичья ворожба.

Николай Мартынов

Приобрел кинжал.

И себя за это

Очень уважал.

Ибо в Пятигорске

Думали с тех пор,

Что кинжал за храбрость

Получил майор.

А на самом деле

Было все не так.

Он купил у горца

Золотой тесак.

Украшал кинжалом

Дорогой бешмет,

Поразить надеясь

Пятигорский свет.

Ничего ж другого

Не таилось в нем,

Чтоб пленить собою

Генеральский дом.

В тот июльский вечер,

В горький вечер тот

Лермонтов был весел,

Не жалел острот.

Музыка звучала

В гулкой тишине.

Никаких предчувствий,

Только синь в окне.

И, когда последний

Смолк в тиши аккорд,

Вдруг упала фраза,

Словно камень с гор.

Лермонтов не думал

Обижать его.

Просто с губ сорвалось

Больше ничего.

И хоть добродушен

Был девичий смех…

Но ведь над майором,

Да еще при всех.

А майор Мартынов

Так себя любил,

Что принять ту шутку

Не хватило сил.

И тогда был вызван

На дуэль поэт…

Впереди остался

Лишь один рассвет.

До чего ж нелепо

Все произошло.

Но молчало Небо.

И зверело зло.

Пятигорский некрополь.

Тишина и покой.

Здесь землею был принят

Гениальный изгой.

Белозубый поручик,

Обреченный пророк,

Сколько взял он на Небо

Ненаписанных строк!

Сколько зорь и закатов

Без него отцвело!

На растерянном камне —

Роковое число.

А над ним только небо

Да шуршание крыл,

И печальные горы,

Что при жизни любил.

Он не знал, что недолгим

Будет этот приют.

Что в родные Тарханы

Прах его увезут.

Но осталось святыней

Это место навек…

Грустно кружатся листья.

Тихо падает снег.

Я жил вдали от юности своей,

Вдали от красоты тверских пейзажей.

И кроме грусти – ничего не нажил.

И кроме лет – не заимел друзей.

Все это было много лет назад,

Когда в Москву я из Твери уехал,

Когда моя наивность, словно эхо,

Осталась только в памяти цитат.

И непривычно было мне вдали —

Иные встречи, помыслы и лица…

И, если бы не суета столицы,

Мы раньше бы друг друга обрели.

Но все у нас свершилось и сбылось,

И наша жизнь обручена со счастьем.

Мы много лет своих лампад не гасим,

Поскольку не дано светить им врозь.

Для кого-то дружба – тоже бизнес,

Выгодная сделка без потерь.

Если же итог пойдет на минус,

Новый друг укажет вам на дверь.

Сколько раз меня пытались свергнуть

С дружбы, переставшей быть в цене.

Было все вначале – лесть и верность.

До поры, пока ты на коне.

До поры, покуда ты им нужен,

Бизнесменам выборочных дружб.

Я стяну свою печаль потуже

В ожиданье непорочных душ.

Ностальгия – чужое, не русское слово.

Означает тоску по былым временам!

Но давно на дверях проржавели подковы,

Что в наследство оставило прошлое нам.

Как мне жаль их,

Достойных в своем отречении,

В неприятии всех этих лживых свобод, —

Именитых князей и наивной их челяди,

Без которых неполон был русский народ.

Как мне жаль,

Что они не вернулись в Россию…

И над старой Европой взошли имена

Тех, кто Родину в сердце озябшем носили,

Не надеясь, что их еще помнит страна.

Ничего не пройдет – ни печаль, ни обида.

И на плитах гранитных – их горестный след.

Завершилась великая горькая битва —

Победителей нет.

Что же это за страна,

Убивавшая поэтов?!

Ненавистная страда

И запретов, и наветов.

Сколько гениальных строк,

В душах праведных родившись,

Получали тут же срок,

Чтоб пропасть в тюремных нишах?

Мой земляк – тверской поэт,

Жизнь свою отдавший тюрьмам,

Через тридцать с лишним лет

Рассказал, как жил и умер.

Не вписавшийся в режим,

Где свободой и не пахло,

Он был ею одержим,

Как зеленым ветром пашня.

Ты прости меня, земляк,

Что, когда я был в фаворе,

Ты глотал тюремный мрак,

Задыхаясь от неволи.

И хоть я не виноват

В том, что судьбы грызли волки,

Ты, наверно, был бы рад

Встретиться на книжной полке.

Как важно вовремя успеть

Сказать кому-то слово доброе,

Чтоб от волненья сердце дрогнуло! —

Ведь всё порушить может смерть.

Как важно вовремя успеть

Похлопотать или поздравить,

Плечо надежное подставить!

И знать, что будет так и впредь.

Но забываем мы подчас

Исполнить чью-то просьбу вовремя,

Не замечая, как обида кровная

Незримо отчуждает нас.

И запоздалая вина

Потом терзает наши души.

Всего-то надо – научиться слушать

Того, чья жизнь обнажена.

Не могу уйти из прошлого,

Разорвать живую нить…

Все, что было там хорошего,

Мне б хотелось повторить:

Возвратить отца бы с матерью,

Вместе с молодостью их,

В дом,

Где стол с крахмальной скатертью

Собирал друзей моих.

И вернуть бы из трагедии

Сына в радостные дни,

Где мы с ним футболом бредили,

Жгли бенгальские огни.

Где дожди сменяли радуги

И года сквозь нас неслись.

Где на счастье звезды падали…

Да приметы не сбылись.

Я счастлив с тобой и спокоен,

Как может спокоен быть воин,

Когда он выходит из битвы,

В которой враги его биты.

Мы вновь возвращаемся в город,

Где серп в поднебесье и молот.

Давай же – серпом своим действуй

По барству, по лжи и лакейству.

А там по традиции давней

Я молотом с маху добавлю.

Нам так не хватало с тобою

Российского ближнего боя!

Не все наши недруги биты,

Не все позабыты обиды,

Кому-то по морде я должен…

И что не успел – мы продолжим.

Грустно мы встречаем Новый год,

Потому что далеко Россия.

Там сейчас, наверно, снег идет,

Елки в окнах, стекла расписные.

Ряженые ходят по домам,

Им выносят рюмки на подносе.

Из домов выбрасывают хлам,

И носы краснеют на морозе.

А когда московские часы

Отсчитают прожитое время,

Мы с тобой под музыку попсы

Через страны чокнемся со всеми.

Но уж точно – следующий год

Встретим дома, где так славно жили.

Только я не знаю, что нас ждет,

Если мы сейчас уже чужие.

Я люблю смотреть, как мчится конница

По экрану или по холсту…

Жаль, что всё когда-то плохо кончится,

Жизнь, как конь, умчится в пустоту.

Всё когда-нибудь, к несчастью, кончится.

Солнце станет экономить свет.

И однажды выйдут к морю сочинцы —

Ну а моря и в помине нет.

То ли испарится, то ли вытечет,

То ли всё разрушит ураган…

И Господь планету нашу вычеркнет

Из своих Божественных программ.

И она в космические дали

Улетит среди других планет…

И никто ей песен не подарит,

Не вздохнет, не погрустит вослед.

И Земля вовеки не узнает,

Что часы остановили ход…

Оборвется наша жизнь земная,

Хоть недолог был ее полет.

Пока я всем «услуживал» —

Шедевры перечитывал

И ставил в номер «Юности»

И прозу, и стихи,

Я был угоден Битовым

И жил в тусовке дружеской

Средь мудрости и глупости,

Как Ванька от сохи.

И время это долгое

Во мне печалью корчилось,

Неслось сквозь чьи-то бедствия,

Цензурные бои.

А время было дорого.

Я крал его у творчества,

Чужие строки пестовал

И забывал свои.

А годы шли и множились.

И от журнала юного

Я ринулся в грядущее

И наверстал его.

И в эти дни погожие

Друзей как ветром сдунуло.

И было в том признание

Успеха моего.

Век Серебряный заглох…

Возвратился каменный,

Где уже неведом Блок,

Не прочитан Анненский.

Из души не рвется зов.

И пустуют залы.

У властителей умов

Появились замы:

Непотребная попса

В тыщах вольт и мраке…

Бьются в ритме голоса,

Как крутые – в драке.

А уж как распалены

Короли улова…

Не хватает тишины,

Чтоб услышать Слово.

Левитановская осень.

Золотые берега.

Месяц в реку ножик бросил,

Будто вышел на врага.

Красоту осенней чащи

Нанести бы на холсты.

Жаль, что нету подходящих

Рам для этой красоты.

А холодными ночами

Истерзали лес ветра.

Всё у нас с тобой вначале,

Хоть осенняя пора.

Сколько же вокруг нас бл-ва!

Как в рулетке – ставок…

Не хочу приспособляться.

Воевать не стану.

С кем сражаться-то? С ворами?!

С их придворным званием?

Я и так опасно ранен

Разочарованием.

Жизнь пошла не по законам, —

Провались всё пропадом!

Припаду к святым иконам,

Помолюсь им шепотом.

Всё, что нам с тобою надо, —

Во Всевышней власти:

Чтоб от взгляда и до взгляда

Умещалось счастье.

У нас с тобой один знак Зодиака.

Не в этом ли причина наших бед.

Готов уйти я из созвездья Рака,

Чтоб разногласья все свести на нет.

Характеры у нас настолько схожи,

Что кажется – мы часть одной судьбы.

Одни и те же мысли нас тревожат,

И оба перед хамством мы слабы.

И беды одинаково встречаем.

И в спорах обоюдно горячи.

Когда азарт мой в гневе нескончаем,

Я мысленно прошу тебя – «Молчи!»

Ты не молчишь… И я кляну созвездье.

Но вскоре в дом приходит тишина.

Не потому ль мы в этой жизни вместе,

Что на двоих судьба у нас одна.

Мое лицо гуляло по экранам

Среди восторга, песен и поэзии.

Я сам себе казался юным грандом,

И девочки в те годы мною грезили.

А за спиной кривили рот эстеты,

И снобы мне завидовали мелочно,

Считая – не по чину эполеты,

Что я на их пути всего лишь стрелочник.

Но я не с ними шел по этой жизни…

Среди моих читающих поклонников

Был старый друг Ираклий Абашидзе,

Володя Соколов и патриарх Андроников.

Их доброта и слава были рядом.

И потому я не был свергнут завистью.

Смотрю на все минувшее их взглядом,

Чтоб с будущим мне было легче справиться.

Не помню, как та речка называлась,

Но помню, что была не широка.

Я умудрился порыбачить малость,

Но слишком круты были берега.

И я пошел искать другое место,

Забрав свой незатейливый улов.

И вдруг увидел, что река исчезла,

Как будто провалилась в черный ров.

Как будто бы и не было в помине

Плескавшейся у берега воды.

И словно в память о колдунье синей

На бывших берегах ее – цветы.

Но вдруг вдали вновь засинела лента:

И речка, побывавшая во мгле,

В простор зеленый вырвалась из плена

И весело помчалась по земле.

И я подумал – «Как вы с ней похожи.

Вот так порою среди бела дня,

Чтоб бедами своими не тревожить,

Душа твоя скрывалась от меня…»

Осенний день наполнен светом

И грустной музыкой листвы.

И распрощавшееся лето

Сжигает за собой мосты.

В лесу пустынно и печально.

На юг умчался птичий гам.

И в тишине исповедальной

Притих березовый орган.

Лермонтов безмерно рисковал,

Вызывая недругов к барьеру.

И когда не принимал похвал,

И не ставил в грош свою карьеру.

Рисковал над начатым листом,

Чтоб душой с другими поделиться.

Но особый риск таился в том,

Что в себе хранили те страницы.

Рисковал, когда являлся в свет,

Потому что был остер в беседах.

Не красавец, но лихой корнет,

Поразивший смертью напоследок.

Окончена великая страда,

И жизнь скатилась, как вода со склона.

Какого это стоило труда —

Не удостоить королей поклона.

Какого это стоило труда —

Вместить весь мир в свое больное сердце.

Разлука начала считать года…

И я хочу в минувшее всмотреться.

Твоя охота к перемене мест

Перемешала за окном пейзажи.

И твой последний роковой отъезд

Ни у кого в душе еще не зажил.

Прости, Булат, мы остаемся жить,

Приписаны к Арбатскому предместью.

Чтоб без тебя – тобою дорожить,

Как дорожил ты совестью и честью.

Пока мои дочери молоды,

Я буду держаться в седле.

А все там досужие доводы

О годах… – Оставьте себе.

Пока мои внуки готовятся

Подняться на собственный старт,

Я мудр буду, словно пословица,

И весел, как детский азарт.

И пусть им потом передастся

И опыт мой, и ремесло…

А мне за терпенье воздастся,

Когда они вскочат в седло.

Дарю свои книги знакомым —

Властителям судеб и снобам,

Которым всегда не до книг.

Поэтому черт с ней, с обидой,

Когда полистав их для вида,

Они забывают о них.

Забросят на книжную полку,

Как в стог золотую иголку,

Где имя окутает тьма.

А я буду думать при этом,

Что стал их любимым поэтом,

Поскольку наивен весьма.

Когда же мы встретимся снова,

Сыграю уставшего сноба,

И тем их сражу наповал.

Но книг раздавать я не буду.

Плесну коньяку им в посуду.

Не слушая шумных похвал.

Была ты женщиной без имени.

В твоей загадочной стране —

Меж днями алыми и синими

Однажды ты явилась мне.

Я ни о чем тебя не спрашивал.

Смотрел, надеялся и ждал.

Как будто жизнь твою вчерашнюю

По синим отблескам читал.

Ты улыбнулась мне доверчиво

И, не спеша, ушла в закат.

И от несбывшегося вечера

Остался только влажный взгляд.

Сколько спотыкался я и падал,

Только чтоб не разминуться нам!

И пока мы вместе,

И пока ты рядом —

Наша жизнь угодна Небесам.

И за этот долгий путь к надежде

Бог вознаградил мои труды:

Старые друзья верны, как прежде,

И враги слабеют от вражды.

Я не Нострадамус и не Мессинг.

Мне не предсказать своей судьбы.

Знаю лишь одно: пока мы вместе,

Будет так, как загадали мы.

Сколько б годы нам ни слали на дом

Горестей, испытывая нас,

Верую лишь в то – пока ты рядом,

Нам судьба за всё добром воздаст.

Я не знаю, мало или много

Впереди у нас счастливых лет.

Но пока мы вместе – не предаст дорога,

Не устанет сердце, не сгорит рассвет.

Наверное, мы все во власти судеб.

И каждому намечена черта.

Но жизнь свою у Неба не отсудишь,

Когда она бездарно прожита.

И прав поэт – пусть неудачник плачет,

Коль слепо он доверился судьбе.

А мне хотелось жизнь прожить иначе

И, веря в рок, не изменять себе.

Хотя и не дано всего предвидеть,

Но каждый все же чуточку пророк,

Когда вставал я, как былинный витязь,

На перепутье нескольких дорог,

Я понимал, что все решает выбор,

Но он не подотчетен Небесам.

И, чтоб тебе счастливый жребий выпал,

Вначале все решить ты должен сам.

Не потому ли путь мой был отмечен

Невероятной путаницей вех,

Чтоб среди них я отыскал тот вечер,

Который нас соединил навек.

Тверская земля с ее далью и реками

До боли похожа на псковский пейзаж.

Где осень – ветрами озвученный реквием.

А лес, словно вставленный в небо витраж.

Когда приезжал Александр Сергеич,

Устав от столицы, в тверские места,

Обиды свои почитал он за мелочь,

И душу лечила от бед красота.

Старинный Торжок, тихий домик Олениных.

И вечно желанный Берновский уют:

Крыльцо, утопавшее в радостной зелени,

И грустно заросший кувшинками пруд.

И все ему по сердцу было в Бернове:

Старинная зала и вид из окна…

Белеют листы и перо наготове.

И слышно, как входит к нему тишина.