ГЕРА И ТЕДДИ ВЛЕТАЮТ в дверь кухни, запыхавшиеся, взлохмаченные, с карминовым румянцем на щеках. Рита заметила, что детей в лесу охватывает дикое, пьянящее ликование. (Походы в Риджентс-парк никогда не производили на них такого впечатления.) Это ее тревожит, потому что она не может бегать за ними каждую секунду. Они появляются из дыр в заборе, как зайцы, и исчезают в них же. Когда Рита распахивает калитку и кричит «Обед готов!», то задерживает дыхание, и смутная тревога постепенно начинает перерастать в панику, пока дети не выскакивают из зарослей и ржавый крючок калитки не защелкивается у них за спиной.
Рита не может мысленно нанести их на карту, не знает, где они находились в эти минуты ожидания, по каким замшелым оврагам петляли, цепляясь за ветки одеждой и ногтями, какими тропками бежали обратно к дому. Она не может даже оценить, насколько на самом деле опасен лес и стоит ли так беспокоиться. Рита прекращает размазывать зеленовато-желтые пиккалилли по сэндвичам.
– Надеюсь, вы не лазали на поленницу? – Опасно нагроможденные бревна стоят у нее перед глазами, готовые покатиться, словно огромные смертоносные кегли.
– Не волнуйся, Большая Рита, я успела спасти его от верной смерти. Мы не отходили далеко от дома, как велено. – Она насмешливо изображает скаутское приветствие, бросает рюкзак на пол и начинает рыскать по кухне в поисках чего-нибудь вкусного. – Хотя эти грибы странного цвета были вкусные, правда, Тедди?
– Что? – У Риты внутри все переворачивается.
Тедди и Гера заливаются фыркающим смехом, довольные тем, что удалось ее поддразнить.
– Нельзя так шутить, – резко произносит Рита, несмотря на охватившее ее облегчение.
Но она рада видеть, что дети держатся дружно, как и положено брату и сестре, которые вынуждены вместе справляться со скукой и тревогой за мать, лежащую в мутном безмолвном сумраке на втором этаже. Может, оно и к лучшему, что большую часть времени дети здесь сами находят себе развлечения. А времени более чем достаточно. Дни в Фокскоте – от рассветного птичьего хора до закатного переполоха летучих мышей – тянутся вяло и мешковато, поскольку Рите не нравится надолго бросать Джинни без присмотра.
Если бы они остались на лето в Лондоне, все было бы иначе. Даже если бы Джинни впала в меланхолию, она бы, по крайней мере, свободно передвигалась по дому со всеми его удобствами и находила утешение в привычном окружении. А Рита могла бы как следует выполнять свою работу, выбираться в город, чтобы подарить детям лето, которое они заслуживают, с походами в Британский музей, в волшебную пальмовую оранжерею в садах Кью, а после обеда – за добычей на липкий берег Темзы. Все те занятия, которые Джинни только рада была доверить няне, а Рита – любила всей душой. Ей с трудом верилось, что она еще и получает за это деньги. И сейчас, вспомнив все это – теплый, сладкий запах какао-дерева в садах Кью, испачканный илом черепок викторианской вазы на ладони, – она особенно тоскует по Лондону.
– И зря ты так боишься леса, – говорит Гера, вырывая Риту из размышлений.
– Я не боюсь! – врет она, стараясь придать голосу насмешливую интонацию.
– Если бы я был такой высокий, как ты, я бы вообще ничего не боялся. – Тедди тяжело вздыхает, сдувая кудряшки со лба. – Я хочу побыстрее вырасти.
– Терпение. Однажды ты будешь выше меня. – Рита улыбается, хотя ей почти больно представлять, что Тедди станет взрослым, а его детство затеряется во времени, как бутылка с письмом, брошенная в огромный бурный океан. Она выпутывает колючку из его кудрей. Потом встревоженно принюхивается. – Откуда запах горелого?
– Мы просто развели маленький костерок, – весело объявляет Тедди.
Гера бросает на брата многозначительный взгляд, заставляя его замолчать, и сует в рот ломтик сыра.
– Все в порядке, Большая Рита. Мы его уже потушили.
У Риты внутри холодеет. Она вспоминает лондонский дом, каким он предстал перед ней в последний раз: резко выделяющийся в полукруге из красивых домов, как гнилой зуб среди здоровых. Штукатурка почернела, глицинии завяли.
– Нельзя разводить костры, глупенькие! – накидывается на детей Рита. – Так, ладно, спички. У кого они? – Она раскрывает ладонь и переводит взгляд с Геры на Тедди, у которого более виноватое лицо.
Но в итоге именно Гера нехотя вытаскивает коробок из плотно набитого кармана шорт и отдает его, обиженно хмыкнув.
Рита ругает себя за то, что не заметила пропажу спичек. Но Фокскот, как и лес, для нее все еще неизученная территория, место, где на каждом углу под личиной самых обычных вещей может скрываться грядущая катастрофа. Пол в подвале усыпан ржавыми челюстями капканов. Топорами. Ножами. Целая коллекция ружей хранится в незапертом шкафу (подходящего ключа она не нашла). Рита даже обнаружила маленький пистолет в жестяной коробке из-под печенья. Когда она обратилась с вопросами к Мардж, та просто пожала плечами и пробормотала что-то о том, что у нее самой тоже есть ружье, как будто хранить огнестрельное оружие среди сладостей – это обычное дело.
Рита прячет коробок на верхнюю полку серванта, к щербатой посуде – туда, где до спичек точно не дотянуться. Она проверяет савойскую капусту, заготовленную на ужин, отмокающую в холодной соленой воде в кухонной раковине, с одобрением замечает всплывающих слизней и берет в руки кувшин лимонада.
– Держи, Тедди. Поиграй в маму, – не подумав, добавляет она.
Тедди относит кувшин на деревянный кухонный стол, оставляя след из липких капель на полу, покрытом керамической плиткой.
– Сядь, Гера, – велит Рита, не понимая, почему та продолжает смущенно стоять посреди кухни. – В чем дело?
– Я тут нарвала. Для мамы. – Гера наклоняется, достает из рюкзака небольшой букетик нежно-голубых цветов и аккуратно расправляет их на столе. Потом поднимает на Риту взгляд, полный сомнения. – Как думаешь, ей понравится?
Эта неуверенность, эта жажда в глазах Геры поднимают вихрь чувств в душе Риты. Она вдруг вспоминает, как сама терзалась сомнениями и одиночеством в таком возрасте, – странное время, когда ты уже выросла из игр в куклы, но не доросла до того, чтобы самой контролировать свою жизнь. Ты одновременно и боишься, и ждешь приближения взрослой жизни. И все еще отчаянно нуждаешься в материнской заботе.
– О, Гера. Конечно, понравится, как же иначе? Давай-ка я поставлю их в воду. – Она расправляет букет в банке из-под джема.
– А я маме цветов не нарвал, – выдает вдруг Тедди, который сидит на табуретке и тяжело дышит. Его мягкие темные волосы кудрявятся на фоне выцветшей желтой футболки. – Нечестно, что Гера подарит маме цветы, а я нет, – говорит он.
Рита кладет ему на тарелку сэндвич и, наклонившись, срезает корочки.
– Это не соревнование, Тедди, – мягко говорит она, но невольно задумывается о том, что, хотя в своих уличных приключениях дети держатся вместе, дома они больше похожи на лесные растения, которые соревнуются за мамино тепло и свет.
– Я первая придумала, – заявляет свои права Гера.
– Нет, ты втихую их собрала, предательница. – Тедди тянется пнуть ее под столом, но промахивается – нога слишком короткая. Он вытаскивает ломтик сыра из сэндвича и начинает слизывать пиккалилли. Проходит несколько секунд. Рита пытается придумать, как поднять ему настроение, и уже готова пойти за его металлическим конструктором, когда Тедди добавляет: – Мамочке нужны цветы, потому что она опять болеет?
– Она… – Врать Тедди намного сложнее, чем обманывать Мардж. – Просто неважно себя чувствует. – Рита успокаивающе сжимает его плечо.
– Это такой шифр, Тедди, – говорит Гера, даже не пытаясь ей помочь, и тянется за его корочками. – Ты знаешь, что это значит. – Набив рот хлебом, она бросает взгляд на Риту и возражает: – Я ему врать не обязана!
Тедди надувает губы и краснеет, стараясь не разреветься перед сестрой, как маленький.
– Но я хочу, чтобы мамочка поправилась.
– Со временем она обязательно поправится, Тедди.
Тот смотрит на нее пустым взглядом. Рита вспоминает, что в детстве понятие времени тоже ничего для нее не значило. Все хорошее пролетало мгновенно, как вспышка. Скучное – тянулось до бесконечности. А время ничего не решало, как обещали взрослые. Со временем ты просто становился старше.
– Ну-ну, иди сюда. – Рита усаживает Тедди к себе на колени и крепко обнимает. Он пахнет соленьями, землей и мокрой шерстью.
Я люблю этих детей, думает она, и сила этой любви поражает ее, словно резкий удар под дых. Она тут же останавливает себя. Через год-другой Тедди отправится на учебу в школу-интернат, как когда-то его отец (Уолтер однажды сообщил ей сухим тоном, что ненавидел каждую секунду, проведенную в школе), а Рита будет забыта. Останется смутной высокой фигурой на краю семейной фотографии. Она знает, что таков удел все нянечек – любить чужих детей, а потом горевать втайне, когда работа подходит к концу. Но все же никто из ее воспитанников еще не был и вполовину так дорог ей, как Тедди и Гера. И Рита никогда не забудет эту приятную тяжесть на коленях и как Тедди прижимался к ней, всем телом обтекая ее контуры. И как в день, когда Джинни отправили в «Лонс», Тедди повернулся к Рите и сказал: «Теперь ты будешь моей мамочкой?», а ей ужасно хотелось сказать «да».
– Она не хочет нас видеть, да, Большая Рита? – В его голосе все еще слышатся мужественно сдерживаемые слезы. – Она слишком сильно болеет.
Рита знает, что он думает о лечебнице, о том, что мама может снова исчезнуть. Это невыносимо.
– Идемте со мной. Вы оба. Наверх.
Рита не стучит, опасаясь, что Джинни сразу велит им уходить. Гера и Тедди втискиваются в комнату следом за ней, но держатся позади, не зная, как их примут. И какую маму они сегодня увидят.
Рита ставит поднос на кровать – молоко, сэндвичи и холодный кекс к чаю, – а потом распахивает шторы, поднимая вихрь из пылинок в середине комнаты, огромный, как цирковой шатер. Она начинает тихо говорить, заполняя застоявшуюся тишину. Под стрехой живут сипухи, а в саду – очень шумный дятел, а Тедди заметил в поленнице медяниц. Рита продолжает болтать через плечо, открывая неподатливую оконную раму, чтобы впустить в комнату сладкий запах листьев и земли. Вдалеке через лес идут овцы, похожие на облака. Она отодвигает плющ, и пчелы взволнованно поднимаются в воздух. Рита отгоняет их рукой.
Джинни приподнимается над гнездом из одеял. Она почти все время спит, но все равно выглядит измученной. Глаза мутные и сонные, кожа под ними иссушенная и синеватая. Рита замечает мешочек с вещами мертвой малышки, торчащий из-под подушки, и у нее внутри все обрывается.
– Мамочка! – Тедди запрыгивает на кровать. Пальцы Джинни вплетаются в его кудри, и она наклоняется к нему со слабой, снисходительной улыбкой.
– Ну, привет, мой солдатик.
Рита манит в комнату Геру, застывшую в дверях. Держа в руках банку из-под джема с цветами, которые уже начали вянуть, та осторожно присаживается на краешек кровати, не решаясь забраться в середину. Рита ободряюще улыбается ей. Цветы все еще остаются незамеченными, но это только пока.
Джинни зевает, прикрывая рот рукой.
– Рита, новых звонков не поступало?
Рита качает головой. Джинни мрачнеет. Заметь цветы, думает Рита. Заметь Геру.
– Я… я тебе кое-что принесла, мама. – Гера ставит банку на поднос и настороженно, искоса наблюдает за матерью из-под неровной челки.
– Гера сегодня утром сходила в лес и нарвала цветов. – Рита мысленно умоляет Джинни похвалить цветы. – Специально для вас.
– Какие красивые, – говорит Джинни с каким-то надрывом в голосе, как будто ей больно от этой красоты. Рита с улыбкой смотрит, как она протягивает руку и касается цветка. Но тот мгновенно осыпается на кровать ворохом лепестков, похожих на пастилки «Парма Вайолетс». – Ох, – выдыхает Джинни. – Ох.
Рита морщится. Она смотрит в ошеломленном молчании на облысевший цветок, потом на крупные слезы, беззвучно стекающие по щекам Джинни и капающие на белоснежную простыню.
– Каждый раз что-нибудь идет не так, когда я пытаюсь тебя порадовать, – говорит Гера.