Название этого цикла можно понимать двумя способами, и каждый из них меня устраивает. Как один из дней жизни, нашедший здесь множество разных отражений. Или – как собирательный образ дня, собранный из разнообразных мгновений множества дней. В любом случае день не помещается в трёхстишие. Но он состоит из мгновений, а значит из неповторимых поэтических миниатюр, написанных или ненаписанных. Ненаписанные ушли, написанные остались.
Стихи 1972—1985 годов.
Щетинистая щека незнакомца,
седоватая и морщинистая,
близкая, словно лицо отца.
Высшая честь – сотворение счастья.
Вот хватило бы денег
на две тысячи метров алого шёлка.1
Это стенд для испытания философий, —
объяснял сотрудник патентного бюро, —
любовь, зубная боль, коммунальная квартира…
Осёл, нагруженный книгами, не поумнеет.
Но не спеши гордиться короткими ушами:
начитавшись, можно и поглупеть.2
Мечтаний хватило бы на три жизни,
а настоящих дел
и для трети маловато.
Снежные хлопья…
Я думал моя печаль
невдомёк небу.3
Так мало настоящих женщин,
что к сказавшей ласковое слово
отовсюду с надеждой поворачиваются лица.4
Из несчастий несчастье —
если, не делая добра,
живёшь счастливо.
Что за тайну вышёптывает он встречному —
бескорыстный изобретатель
вечного мыльного пузырика?..
Философичный жонглёр
ловко издевается над булавами,
символами силы и власти.
Неудача – прекраснейшее тесто.
Только вымесить его, не жалея рук.
Только выпечь на терпеливом огне.
Молчаливый и неожиданный,
он вглядывался и показывал,
показывал и вглядывался.5
Мир полон тайны.
Мы плаваем в ней, не замечая её,
как пучеглазые океанские рыбы.
Жар, сон, бред.
Тело кажется вселенной вселенных,
кашель – взрывом галактики.
Дом урчит и вздыхает.
Я живу в большом существе
и себя чувствую огромным домом.
Обнаружить в себе тщеславие труднее,
чем заметить муравья на чёрном камне
в тёмную ночь.6
Страшнее всех забот —
не ведать их вовсе,
порхать и порхать тополиным пухом.
Какой властелин, расставаясь с жизнью,
смог выдохнуть напоследок:
«Никто не стал из-за меня несчастным»?..
Улицы полны детьми,
играющими во взрослых,
детьми, которым уже не вырасти.
Чтобы быть добрым,
мало быть добрым.
Надо быть мудрым.
Возраст подленько подменяет
горячее тёплым, холодное прохладным,
радость удовольствием, горе печалью.
Всё учим друг друга
вместо того,
чтобы друг у друга учиться.
Пытаясь понять прошлое,
со слезами ломаю голову
над задачником по истории.
Мы уже не представляем жизни
без перезвона пустяков,
как шут – без бубенчиков на своём колпаке.
Не кичись, человечек, честностью,
чистотой своей маленькой комнаты,
не спеши подметать сады и рощи.
Правда о себе – искренность.
Правда о мире – истина.
Правда о соседе – сплетня.
Слякоть ласкается к прохожим,
влажно целует им ноги…
Экая мерзостная погода!..
Спустился в полутёмное подземелье.
Там сидели в весёлом подпитии Лучшие Чувства
у пустого ароматного бочонка.
Проживя до старости ещё одну жизнь,
опять с удивлением вспоминаю,
как я молод.
Обрастаем бессмысленными разговорами,
как серым и мрачным таёжным лишайником,
от которого угасают огромные ели.
Глупые и беззаботные ослики
покорно тащат на своих натруженных спинах
наши мудрствования и заботы.
Изгибчивое, изгибистое, изнурённое негою тело.
Золотоглазый кот тигриной породы.
Грозный – и снисходительно нежный.
Прорехи совести не заштопать:
иголок полно,
а ниток не сыщешь.
Ох уж эта обезьяна Поза!
То дремлет во мне,
то выскакивает, гримасничая.
Что-то заволновались
три кита моей вселенной.
Вся надежда на черепаху.
Приходит новое,
но почему-то и оно
не умолкая, говорит о прошлом.
Мир прокурен,
и некуда открыть форточку.
Всё надсаднее кашель прогресса.
На этой улице особенный воздух.
Когда-то я дышал им много лет,
и вот теперь – снова.
Прошло, что было, не настало то, что будет,
а мы живём в воспоминаньях и мечтах,
постылую минуту презирая.
Я быстро умоюсь,
за одну минутку,
за быструю минутку, а не за медленную.
Погода ещё просто маленькая.
Вот она и озорничает:
то дождь, то солнышко…
У меня теперь совсем другой плащ,
и новые тапочки, и новая шляпа.
Я вообще теперь новый король.
Пол такой горячий.
Это от солнышка.
Ты почувствуй ногами, почувствуй!
Не хочу гулять.
Это развлекание,
а я не развлекаться хочу, а играть.
Пока ты ищешь одёжку для куклы,
пытаюсь вообразить твоего мужа…
А вчера думал, какой ты будешь в старости.
Городская зелень
шевелит поседевшими от пыли листьями,
словно зверь, измученный в клетке.
Ворочаешь бурые глыбы дел,
мудро бормоча:
тщетны труды человека под солнцем…
«Моё! Моё!» —
кричит ребёнок.
Мой ребёнок.
Не пером жирного гуся
писать бы стихи —
взъерошенным пёрышком воробышка.
Какое прекрасное утро, – сказал сосед. —
Только жаль, что скрипит снег.
Не подойдёшь к зайцу на верный выстрел.
Легче лёгкого заразить ближнего гриппом,
не то что любовью
или радостью.
Две мечты:
быть ровесником своих детей,
быть ровесником своих родителей.
Кудрявый лилипут с серыми глазами
внимательно, мягко и мудро
учит меня быть воспитателем.
Бесконечная темнота
шлёт на меня бесконечные мягкие звёзды.
Смешно заслоняюсь ладонью.
Этому надо удивиться!
Этому надо обрадоваться!
Мои глазастые поводыри…
По тонкому сухому ледку,
наслаждаясь весёлым хрустом,
ухожу в детство.
Преодолевай любые преграды,
только не научись ненароком
перешагивать через людей.
Десять миллионов лет
прошло за сегодня,
ведь у каждого был свой день.7
Предан я жизни,
как караваю – ломоть,
что не отрезан пока.
Э-хе-хе, братец,
что, не очень-то радостно
латать мудростью любовь?..
Стаял ноябрьский снег,
но чёрные и серые деревья
твердят нам: зима, зима.
Талый снег…
В каждой зиме свои вёсны,
в каждой весне свои зимы.
Леность – какая тяжёлая болезнь,
скука – медленное умирание,
равнодушие – подлинное небытие.
Вглядываемся в пёстрые окна картин
и, встретившись с молчаливым взглядом,
шепчем: здравствуй, братец-художник…
Напишу сказку про клоуна,
подружусь с выдуманным весельчаком
и забуду про одиночество.
Лето совсем созрело
и медленным золотистым плодом
падает в память.
Здравствуй, нечаянная радость!
Ты уже здесь,
а я только бегу распахивать двери.