С черепичных крыш зданий барабанили крупные капли талой воды, добавляя шаловливые нотки в четкий ритм походного марша. Рокотал барабан, ротный флейтист старался вовсю, выводя мелодию. Солдатские сапоги дружно топтали чуть сыроватую землю дороги.
– Эй, ты чего такой кислый? – Феликс смотрел сверху вниз, с седла.
Под ротмистром выплясывал красивый серый жеребец с короткой гривой и выразительными глазами.
Я устало махнул рукой. На душе было тяжко, хотя ясной причины этому не наблюдалось.
– Смотри, день какой!
Феликс тронул поводья, и конь с места взял в галоп, оставив после себя небольшую радугу в поднятых копытами брызгах из лужи.
Денек и правда был хоть куда: настоящий, весенний. Я видел, что люди как-то приободрились, исчезла эта гнетущая атмосфера, которая царила в моей штурмроте весь февраль и март. А у меня в голове витали какие-то нехорошие предчувствия, смутные и неясные.
Издалека, обернувшись в седле, ротмистр Карский крикнул мне:
– Эй, пехота! Я вперед, найду вам местечко потеплее, чтоб задницы себе не простудили!
Солдаты одобрительно погудели ему вслед. Любят они Феликса – он же у нас герой. А меня? Любят меня солдаты?
Колонна двигалась по обочине дороги. Сутулая фигура Стеценко отделилась от строя и двинулась мне навстречу.
– Поручик! – сказал он, закуривая. – Вот я тебя никак не пойму… Зима была, в окопах мерзли, жрать было нечего – ты ходил, улыбался, анекдоты травил. Сейчас солнышко, теплынь – а ты пасмурный, как тот филин. А?
Я задумался о том, почему филин может быть пасмурным, потом тряхнул головой и ответил:
– А, не бери в голову. Лучше подумай, где солдат разместим.
– Так ротмистр Карский вроде…
– Ну да, ну да… А если ночевать в поле придется? Без палаток у нас полроты завтра легкие выкашливать будет. Бегом в обоз, узнай про палатки.
Стеценко мрачно глянул на меня, выплюнул папиросу и сказал:
– Язва ты, поручик. Докурить не дал, тьфу на тебя, – он махнул рукой и пошел в направлении, противоположном движению колонны.
Я ухмыльнулся и вспомнил старую армейскую мудрость: «Чем бы боец ни занимался, лишь бы задолбался». Пускай в обоз сходит, вреда в этом никакого не будет, а вопросы дурацкие от него закончатся.
Я, придерживая шашку на боку, побежал вдоль колонны на положенное мне место – в авангард.
Ротный штандарт вяло полоскался на ветру, флейтист с барабанщиком пока не играли, отдыхая. Небольшой городок, через который мы проходили, был нейтральным, лоялистов здесь замечено не было, и слава Богу. Процедура зачистки города «от чуждых элементов» весьма малоприятна… Хотя наше командование принципиально придерживалось политики «чистых рук», и лица, чья связь с противником не доказана, никаким репрессиям и не подвергались, я думаю, мало кому понравится, когда в дом врываются десяток солдат и переворачивают все вверх дном в поисках синемундирников или доказательств сотрудничества с врагом хозяев дома. В прифронтовой полосе это было обычным делом и тем более на только что занятых территориях.
Из окон выглядывали девушки и строили глазки солдатам. Волей-неволей мои бойцы отряхивались, подтягивались и старались выглядеть как можно более браво.
Ко мне подбежал капрал Лемешев и козырнул:
– Господин поручик, разрешите…
– Говорите, Лемешев.
– Тут такое дело… – он замялся. – Этот городок называется Тренчин, я родом с хутора неподалеку…
– Ну и? Отпроситься хочешь?
– Невеста у меня недалеко живет, за следующим перекрестком, господин поручик…
– Ну, так давай бегом к ней, Лемешев! Чего стоишь? Давай-давай! – Глядя на счастливую спину бегущего Лемешева, я крикнул ему вслед: – С утра чтоб нашел роту и явился ко мне!
Барабанщик с флейтистом понимающе улыбались, я, собственно, тоже.
Когда мы проходили мимо следующего перекрестка, я увидел, что на крыльце кирпичного двухэтажного дома Лемешев вовсю целуется с какой-то симпатичной светловолосой девушкой. Солдаты загомонили, раздались смешки, но тут Панкратов из пулеметной команды крикнул:
– Лемешеву – ура!
– Ура, ура, ура-а-а!!! – откликнулась рота.
Лемешев, очумелый и счастливый, оторвался от улыбающейся невесты и помахал нам рукой.
Барабанщик взялся за палочки, флейтист поднес флейту к губам и, переглянувшись, они снова завели походный марш.
Мы выходили из городка по дороге, петляющей между полями, на которых зеленели озимые. На душе было радостно.
– Гляди, что я присмотрел! – сказал Феликс, указывая рукой на раскинувшуюся на пригорке усадьбу. – Там флигель большой, солдаты поместятся, а офицеры в доме заночуют. Управляющий – из сочувствующих. Обещал даже ужин с хозяйкой организовать. Пани Бачинская вроде как молодая и очень даже хорошенькая, вот как!
Я удивленно покачал головой:
– Знаешь, ротмистр, ты продолжаешь меня удивлять своими талантами.
Феликс приосанился и сказал:
– Во-от! Цени! Чтоб ты без меня делал?
– Спал бы в палатке, вот что, – буркнул я и зашагал к усадьбе.
Солдаты уже располагались во дворе. Поставили винтовки в козлы, кто-то сушил портянки, другие разожгли костер и варили что-то в большом котле. Панкратов, мой старый знакомый, развалился на копне сена, положив руку под голову и пожевывая травинку.
Я расстегнул одну пуговицу на воротнике, оглядел двор и, приметив поленницу рядом с разобранным станковым пулеметом команды вахмистра Перца, направился туда, намереваясь присесть и вытянуть ноги.
Сидя на поленнице, я хорошо видел большой белый дом с колоннами и массивным балконом над входом. В какой-то момент на балконе появилась стройная фигурка в платье. Хозяйка?
Опершись на перила, молодая женщина осмотрела двор, остановилась взглядом на мне, а потом как-то изящно развернулась и упорхнула в дом.
Через секунду офицеров пригласили осмотреть комнаты для ночлега. Я повосхищался настоящей кроватью с матрасом и резными ножками, бросил вещмешок в угол, сполоснул лицо в умывальнике, глянув в зеркало на недельную щетину, провел рукой по щеке, хмыкнул и отправился искать ужин.
Ужин нашел меня сам. Пани Бачинская прислала управляющего пригласить господ офицеров отужинать. Я отправился за управляющим, на ходу разглаживая форму и приводя себя в божеский вид.
– Кавалер ордена Серебряного креста, господин поручик… э-э-э… – управляющий замялся, не зная, как меня представить.
Я отодвинул управляющего, как можно более искренне улыбнулся и сказал:
– Здравствуйте!
Пани Бачинская как-то незаметно перехватила инициативу в свои руки, рассадила всех за стол, причем Феликс оказался по правую руку от обаятельной хозяйки, а я – напротив. Я откровенно наслаждался вечером – еще бы! Домашняя еда, молодое вино и симпатичная пани, которая смеялась над сомнительными шуточками Феликса, внимательно слушала байки Вишневецкого и поглядывала на меня своими светло-карими глазами.
Я совсем разомлел от выпитого вина. Или от взглядов пани Бачинской? Скорее всего, от того и от другого. Я уже полгода не видел таких симпатичных и ухоженных молоденьких женщин, а пани, кроме этого, обладала обворожительной улыбкой и приятным голосом.
Вишневецкий играл на рояле, хозяйка под аккомпанемент исполнила несколько произведений. В основном – дремучая лирика, которую я не очень-то жаловал. Однако после полугода маршей и строевых песен ее голос показался мне ангельским. Что-то такое защемило на сердце, появилось смутно знакомое чувство, как будто я упускаю что-то очень важное, значимое…
После ужина все вышли на балкон. Солдаты внизу жгли костры, пели. По-хорошему нужно было проверить караулы. Мне стало жалко своих разомлевших подчиненных, и я, оставив Стеценко и Вишневецкого в доме, отправился к бойцам. Когда я спускался по лестнице, пани Бачинская, стоявшая рядом с Феликсом, послала мне воздушный поцелуй и сказала:
– Доброй ночи, поручик!
Я козырнул по привычке, потом понял свою оплошность, улыбнулся и сказал:
– Доброй ночи, пани. Спасибо за гостеприимство от меня и от солдат.
Я гулял под весенними звездами, переговаривался с караульными и думал о пани Бачинской. И потом, когда лежал в настоящей постели, пятый раз за полгода, тоже думал о ней.
Подснежники нашлись у стены флигеля – пять нежно-фиолетовых цветочков. Какого черта я решил сорвать их и подарить очаровательной хозяйке – не знаю…
Поднимаясь по лестнице к ее комнате, я думал о том, как со словами благодарности подарю цветы и скажу какой-нибудь очередной корявый комплимент. Наверное, ей часто говорят комплименты…
Дверь спальни пани Бачинской тихонько отворилась, и оттуда выскользнул Феликс, на ходу заправляя рубаху в галифе и застегивая китель. Он что-то насвистывал себе под нос, сбегая по лестнице, и удивленно воззрился на меня, остановившись.
– Ты чего здесь? – как-то неуверенно спросил он.
– А… На балкон хотел выйти… – Я смял за спиной подснежники в кулаке.
– Так это тебе другая лестница, слева от входа… – И он быстро сбежал вниз по лестнице.
Я стукнул кулаком с подснежниками в стенку. Ну надо же! Чего уж тут непонятного.