Мощная струя воды окатила капот ярко-красной «альфа-ромео».
Девушка лет шестнадцати, в бейсболке, синем комбинезоне и резиновых сапогах ловко управлялась с тяжелым упругим шлангом.
Стоя с чашечкой кофе в руках, Роман Шилов наблюдал за ее работой через большое окно конторки.
Шилов обернулся к хозяину мойки:
– Что, Жора, детей начал эксплуатировать?
Хозяин тоже пил кофе, только не у окна, а за высокой стойкой с кассовым аппаратом, и его расплывшаяся фигура занимала там почти все свободное место.
– У этого ребенка уже своих двое. Если бы не я, они бы орали от голода.
– Благодетель, значит.
– Чего не помочь, если просят?
Опустив шланг, девушка оценила результаты своей работы, заметила непорядок и, подойдя ближе, окатила водой большую треугольную эмблему на «морде» машины. Выключила воду, повесила шланг. Взяла тряпку и Т-образный скребок и стала протирать лобовое стекло. Потом обратила внимание на висящий внутри салона на зеркале талисман, замедлила движения и улыбнулась. Добродушный толстенький Будда в обнимку с автоматным патроном раскачивался на блестящих золотых ниточках и, казалось, подмигивал ей в ответ.
Шилов отошел от окна:
– А мне по старой дружбе поможешь?
Жора мгновенно отозвался:
– Для тебя все, что хочешь.
За спиной Жоры были застекленные полки с мелкими запчастями и автохимией. Глядя в свое отражение, Шилов поправил галстук и, ставя пустую чашку на стойку, сказал:
– Патроны для «беретты».
– Ром, ты же знаешь, я от дел отошел!
– Ну, ты отошел, а люди остались.
Опустив глаза, Жора принялся задумчиво мешать ложечкой в своей чашке. Шилов наблюдал за ним с легкой усмешкой. Когда молчание затянулось, он сказал:
– Да ладно, не парься! Да – да, нет – нет.
Жора отозвался со вздохом:
– Попробую.
Доставая бумажник и отсчитывая купюры, Шилов пояснил:
– Я б тебя не грузил, да у меня канал накрылся, человечек подсел. А мне на этом рынке, сам знаешь, светиться ни к чему.
– А мне «к чему», да? – Возмущение Жоры было формальным; на самом деле он уже начал прикидывать, какими ходами воспользоваться, чтобы выполнить просьбу, и с какой ответной просьбой можно будет потом обратиться.
Шилов выложил на стойку несколько пятидесяти- и стодолларовых купюр:
– Десять пачек.
– Сколько?!
– Руку надо держать в тонусе.
– Красиво живешь. – Жора убрал деньги в нагрудный карман потертой спецовки.
– Стараюсь.
– Сейчас небось на свиданку покатишь?
– С чего ты решил?
Жора усмехнулся. По его мнению, светлый костюм и черная рубашка с элегантно приспущенным галстуком однозначно свидетельствовали о том, что человек настроился отдохнуть, а не заняться работой. Как отдыхает Шилов, ему было давно известно.
– Завидуешь? – Роман с улыбкой потянулся за сотовым телефоном, пропевшим сигнал приема SMS-сообщения.
– Радуюсь, за хорошего человека.
Шилов нажал кнопочки, вывел на экран текст сообщения: «Извини, все отменяется. Мой вернулся».
Прочитав, тут же стер текст и раздосадованно посмотрел на Жору:
– Сглазил, черт бородатый!
– Что, обломала? Это бывает…
Не отвечая, Шилов одной рукой запрятал мобильник в карман, а другой потянулся к обычному аппарату, стоящему на стойке рядом с кассой. Жора подтолкнул телефон в его сторону, вздохнул и, тяжело неся впереди себя огромный колыхающийся живот, покинул конторку, чтобы посмотреть, как его работница справилась с «альфа-ромео».
Шилов позвонил Сереге Соловьеву. Как всегда, тот сорвал трубку на первом гудке и энергично ответил:
– Внимательно!
– Серый, у меня тут свиданка сорвалась. Шары покатаем?
– Извини, Рома, халтура. АЗС на Блюхера. Если что, приезжай, я заправлю.
– Девчонки там симпатичные?
– Еще не видел, я там первый раз. Посмотрю – отзвонюсь.
– Договорились.
Соловьев что-то ответил, но его заглушил какой-то громкий треск и истошное кошачье мяуканье. Роман усмехнулся, подумав, что опять Серегин Рыжий проказничает, мешая хозяину готовиться к ночному дежурству. Шилов ненадолго задумался, перебирая в уме, кому бы еще позвонить. Набрал номер Стаса Скрябина:
– Это я. Как насчет локального загула?
– Спасибо, я уже по уши в загуле. Мать со Светкой снова сцепились.
– А если тихо слинять?
Стас, видимо, развернул свою трубку, и Шилов услышал женские голоса, доносившиеся очень отчетливо, несмотря на то что – Шилов это знал – телефонный аппарат висит на стене коридора квартиры, а все разборки между женской частью скрябинской семьи происходят в дальней комнате матери, где она уже больше года лежит полупарализованная.
Реплики напоминали обмен ударами, которыми обе стороны обменивались по инерции и никак не могли остановиться.
– Потерпи, потерпи, недолго осталось. Помру – отдохнете!
– Господи, да ничего я вам такого не говорила! Имейте же вы совесть!
– Ты мою совесть не трожь! Я в жизни никому зла не сделала!
М-да, лучше бы не звонил…
– Алло, ты меня слышишь? – спросил Стас. – Так что миротворческие войска выводить из зоны конфликта нельзя, иначе будет полный звездец. Извини!
– Ну, тогда удачи!
Шилов отодвинул от себя телефон, побарабанил пальцами по стойке. Скрипнула открывающаяся дверь и в конторку вошел Жора:
– Готова твоя зверюга.
Шилов спрыгнул с высокого табурета, на котором устроился пока звонил, и, доставая бумажник, подошел к хозяину мойки:
– Сколько с меня?
– Ты что, с дуба рухнул?
– Ну, тогда спасибо! – Шилов пожал ему руку и вышел из конторки.
Девушка-мойщица приводила в порядок свой инвентарь и на появление клиента внимания не обратила. Шилов протянул ей купюру:
– Держи! Как твоих короедов зовут?
– Сашка и Машка. – Девушка поправила челку, выбивающуюся из-под шапочки.
– Купи им конфет. Побольше и покрасивее.
– Спасибо…
Шилов подмигнул ей, сел в машину и задним ходом выехал из моечного бокса. Эффектно развернулся и уже собирался дать по газам, но замер, вглядываясь сквозь лобовое стекло.
Дисциплинированно дожидаясь, пока над воротами мойки загорится разрешающий въезд зеленый сигнал, за рулем небольшой иномарки сидела симпатичная девушка.
Лет двадцати четырех, то есть почти на десять лет младше его самого, темные волосы до плеч, приятное и обманчиво-простое лицо. Тачка тысяч за пятнадцать «зеленых». Похоже, что на машину она сама заработала. Кто она по профессии? Экономист? Юрист? Во всяком случае, в этом плане она крепко стоит на ногах. А вот в личной жизни ей не везет, это тоже заметно.
Шилов подъехал и остановился так, чтобы водительские дверцы их машин оказались рядом. Опустил стекло и, улыбаясь, как хорошей знакомой, высунулся из окна.
Чуть подумав, девушка тоже опустила стекло.
– Добрый вечер! Как вы? – заботливо спросил Шилов.
Девушка слегка растерялась:
– Вы, наверное, обознались. Я, по-моему, вас раньше не видела.
– Как же так? Я вас каждую ночь вижу во сне. – Последнюю фразу Шилов произнес совершенно серьезно.
Девушка на мгновение замешкалась с реакцией. Потом все же улыбнулась:
– А сны, я надеюсь, у вас не кошмарные?
– О чем вы говорите!
– «Мы стоим на берегу моря, закат… И я тихонько напеваю вам…»
Шилов напел пару строк из песни Эдит Пиаф. Старания мамы, учительницы французского, не пропали даром, за что Шилов был ей искренне благодарен. Несколько фраз на французском сногсшибательно действовали практически на всех представительниц прекрасного пола.
Девушка улыбнулась, подхватила и допела куплет вместе с ним. Шилов рассмеялся.
– Это судьба. Кладу жизнь к вашим ногам.
– Спасибо. Но я замужем. – Девушка подняла правую руку и показала обручальное кольцо.
Шилову стало грустно. Девушка нравилась ему все больше. И почему-то он чувствовал, что на интрижку она не пойдет.
– Как же мне не везет сегодня!
– Наверное, не ваш день, – с сочувствием произнесла девушка и первой нажала кнопку электростеклоподъемника.
– Очень жаль, – вздохнул Шилов.
– Мне тоже. – Над воротами давно горел зеленый сигнал, и, одарив Шилова прощальной улыбкой, девушка стала медленно заезжать в моечный комплекс.
Роман смотрел на нее в зеркало, пока не закрылись ворота. Потом слегка толкнул пальцем фигурку Будды и грустно подмигнул ему, словно жалуясь: «Не везет нам сегодня. Сделал бы что-нибудь, а? Ты же можешь!»
Будда, как всегда, не ответил. Только невозмутимо раскачивался на позолоченных нитях и обнимал автоматный патрон.
В подвале оздоровительного комплекса шел допрос.
Миша Краснов был подвешен за руки на какой-то водопроводной трубе. Она была раскаленной, но боли от ожогов Миша не чувствовал: у него было отбито все тело, а в голове гудело, как в пустом котелке, и по сравнению с этой болью жгущая руки труба казалась не стоящей внимания мелочью.
Сколько продолжался допрос?
Мише казалось, что всю жизнь. Что он так и родился, подвешенным за руки. И что так и подохнет, харкая кровью после каждой серии ударов под ребра и в голову и не в силах разлепить затекшие глаза.
Так и подохнет…
Скорей бы!
Все равно выхода нет. Ясен пень, что из этого подвала у него только один выход – ногами вперед. И никто не узнает, где могилка его… Закопают в лесу или отправят на дно Невы рыбок кормить. А скорее всего, сожгут в топке – когда его тащили в этот подвал, он успел заметить в соседнем помещении кочегарку с большими котлами.
Именно там вроде пытают его напарника Димку. Как он держится? Зарабатывает легкую смерть, честно говоря обо всем, о чем спросят, или тоже придерживается версии, заранее приготовленной на случай провала? Версия, кстати, не очень. Когда ее готовили, казалось – если что, она прокатит. Не прокатила. Наверное, из-за того, что когда ее сочиняли, то сами не верили в возможность наступления этого «если что». А оно наступило…
На чем они прокололись? Сами допустили оплошность или просто у этого чертова Моцарта охрана оказалась настолько профессиональной, что с ними изначально не стоило затевать игры?
Два удара – слева по селезенке и справа в скулу – оповестили, что короткая передышка, данная Мише для размышлений, закончилась. Удары были не слишком сильными и прицельными – видать, и допрашивающие притомились. Оно и понятно, столько времени руками махать.
Как там Димка? В их спарке он всегда был послабже. Если кто из них и расколется, то Димон будет первым…
– Эй, не спать! – Лысый бугай, который бил справа, рывком за волосы задрал Мишину голову.
Краснов с трудом разлепил один глаз. Картинка была мутной и плавающей. Но он все-таки различил, что перед ним в черном плаще и с блокнотом в руках стоит Хрипунов – начальник личной охраны Моцарта, о котором их с Димкой предупреждали на инструктаже перед заданием. Судя по выправке, жесткому выражению лица, возрасту – где-то за сорок – этот Хрипунов прошел хорошую школу в органах. Или милиция, или госбезопасность. Знает, что и как делать. И не привык марать руки – за все время допроса ни разу сам не притронулся, только давал отмашки двоим костоломам, когда бить, а когда отойти покурить, чтобы не могли слышать его вопросов.
– Все? – спросил Хрипунов, глядя в окровавленное лицо Миши.
– Все…
– Не слышу.
– Все! – выдохнул Миша, насколько мог четко.
– Ну что же, проверим. – Дав костоломам какой-то знак, Хрипунов ушел.
Через десять минут, по дороге заглянув в другую часть подвала, где допрашивали напарника Миши Краснова, Хрипунов поднялся на первый этаж, в небольшой зал с тренажерами.
Там был только Моцарт. Одетый в майку и спортивные трусы, он бежал по механической «дорожке», внимательно наблюдая за показаниями электронных приборов, контролирующих нагрузку.
– Не раскалываются, – доложил Хрипунов. – Говорят, подошел какой-то мужик, дал денег, просил проследить. В общем, хреновина какая-то. Ломать их как следует?
– Сколько им лет?
– По двадцать два.
Моцарт выключил тренажер и взял с поручня полотенце. Как и многие бывшие спортсмены, в годы боевой молодости носившие слишком короткие стрижки, Моцарт, став легальным бизнесменом, отрастил длинные волосы. Промакивая их полотенцем, он подумал, что здоровье совсем стало ни к черту, что тело человека – очень хрупкая штука и что жизнь потерять легче, чем думают многие. И неважно, будет ли это больная печень или пуля в затылок. Разрушить легко, а вот вернуть… Иногда Моцарт жалел о том далеком дне, когда его скрипка хрустнула под ногами дворовой шпаны, а он сам, размазывая кровавые сопли, поклялся отомстить. «Как много в жизни может определить всего один день», – подумал он.
Моцарт пожаловался Хрипунову:
– Печень совсем ни к черту стала. – И тут же, без перехода, отдал приказ: – Найди мне Шилова сейчас же.
– Кого?
Моцарт бросил полотенце и впервые за весь разговор посмотрел Хрипунову в глаза. Пятнадцать лет назад такой взгляд заставлял противников Моцарта психологически проигрывать поединок еще до начала схватки на ринге.
– Шилова. Ты его прекрасно знаешь. И не тяни. – Моцарт включил тренажер.
– Хорошо…
Под звук разгоняющейся «дорожки» Хрипунов покинул зал. Лицо его выражало недоумение.
Шилов ехал в бильярдную на Васильевском острове, когда раздался звонок сотового телефона:
– Рома, это Джексон. Димку-Маузера завалили.
– Где?
– Во дворе возле дома. Я уже здесь.
– Еду!
Выругавшись, Шилов развернул машину на пустой темной улице и погнал в другой конец города.
Маузер лежал ничком, слегка раскинув руки. Одежда на спине потемнела от крови. В свете фар милицейского уазика блестели мокрые волосы на затылке – видимо, тоже кровь, из раны от контрольного выстрела.
Над трупом стоял Джексон – здоровенный, бритый, в свернутой козырьком набок кепке, с бутылкой темного пива в руке. Рядом с ним незнакомый Шилову следователь прокуратуры писал протокол.
Джексон протянул для пожатия руку:
– Здорово.
– Виделись, – машинально отозвался Роман, хлопая его по ладони. – Как?..
– Ходил к ларьку за пивом, на обратном пути двое догнали. Шесть выстрелов в спину и контрольный. Говорят, он неделю пил по-черному… Ты его хорошо знал?
– Хорошо. – Шилов присел рядом с мертвым телом на корточки.
Голова Маузера была чуть повернута, так что Шилов мог видеть часть лица. Оно не было ни безразличным, как часто бывает, когда смерть наступила внезапно, ни искаженным гримасой последней боли. Казалось, покойник укоряет Романа: «Как же так, командир? Ведь ты мне обещал!»
Шилов сжал зубы. Обещал! Он-то свое обещание выполнил, а вот…
Шилов посмотрел на следователя:
– Можно я ему глаза закрою?
– Да ради бога, – отозвался тот, продолжая писать протокол.
Мысленно попрощавшись с убитым, Шилов встал.
Метрах в пятнадцати у обшарпанной стены дома был припаркован серый БМВ с открытыми дверцами. Возле него, наблюдая за работой следственной группы, стояли два немолодых крупногабаритных «братка», в хорошей одежде и с бутылкой хорошего пойла, из которой они поочередно отхлебывали. Их колоритные физиономии были Шилову смутно знакомы. Кажется, «менеджеры среднего звена» из группировки Маузера. На всякий случай Шилов уточнил у Джексона:
– Его друганы?
– Ага. Скорбят.
Шилов подошел к ним, поздоровался. Ему довольно уважительно ответили и предложили бутылку, из которой он сделал пару ритуальных глотков. Потом первый «браток», отличающийся от второго более круглым лицом и менее длинными волосами, печально сказал:
– Его все отговаривали. Даже папа сам приезжал. Ты же знаешь… – «Менеджер» кивнул на труп. – Он упертый был.
Шилов посмотрел на второго. Тот подхватил тему:
– Точно, это от «липецких» привет. Им же под нос его показания совали. По понятиям они правы.
– И что теперь? – быстро спросил Шилов.
– Не знаю. По понятиям они действительно правы. – Первый пожал плечами, а второй сопроводил его слова ухмылкой, которую можно было трактовать как угодно.
– Ладно. – Шилов вздохнул и отошел к Джексону. – Свидетели есть?
– Тетка видела одна. Но со спины, не опознает.
Во двор заехала «Волга». Разглядев ее номер, Джексон презрительно скривился и отхлебнул пива:
– Вот и УБОП[2] приехал отметиться.
Из машины вылез подполковник Арнаутов, начальник одного из отделов. С Шиловым они были знакомы давно. Когда-то их отношения были ровными, потом довольно резко испортились. Инициатором этого был Арнаутов, и Шилов вполне искренне недоумевал, чего это подполковник на него взъелся. Самым простым объяснением была зависть. Зависть и к умению Шилова жить легко и свободно, и к его служебным успехам, которые многим казались тоже незаслуженно легкими.
– Здорово, Арнаутов! – поприветствовал Шилов. – Твой свидетель? Прими мои соболезнования!
Арнаутов без всякого выражения посмотрел на труп Маузера:
– Не страшно. Он уже все рассказал.
– А знаешь, почему?
– Потому что приссал.
– Нет! Потому что я его попросил.
– Кто тебя просил помогать? Это дело было мое.
– Да? А я-то думал, что у нас общее дело. Зачем ты его подставил?
– Мне надо было похитителей расколоть. Они его допрос прочитали и «поплыли».
– Да, только теперь он мертв.
– Ну и что, одним бандосом меньше.
– Без этого бандоса ты бы своих девочек похищенных живыми никогда не нашел.
– Мне плакать?
– Головой об стену биться.
С высоты своего почти двухметрового роста Арнаутов смерил Шилова взглядом и угрожающе произнес:
– Язык попридержи, новый русский опер!