Целые десятилетия англичане почти не читали Шекспира – просто не понимали. Язык великого драматурга и поэта с годами все больше и больше отличался от их собственного. Только в середине XIX века сестра и брат Анна и Чарльз Лем прозой пересказали пьесы Шекспира современным им английским языком. И с той поры Великий бард стал постепенно превращаться в объект массовой культуры – английское «наше все».
Нечто похожее, хотя, разумеется, в самых скромных размерах и с обязательным еще недавно классовым подтекстом, случилось и в России. Имя нашего героя – Андрей Тимофеевич Болотов, признанный теперь первым русским ученым-энциклопедистом (7 октября 1738 – 3 октября 1833 ст. ст.). Жил он преимущественно в XVIII столетии, написал свой главный труд – знаменитые «Записки» – на рубеже века XIX, но уже к началу XX века понятен был в основном специалистам-историкам. Язык, герои и образы сочинений Болотова и сейчас воспринимаются читателем без труда, а вот исторические реалии его описаний требуют расшифровки, точнее – подробных разъяснений. Ведь даже за первые сто лет, прошедшие после смерти Андрея Тимофеевича, образ жизни русского человека претерпел большие изменения. Появление на страницах книги какой-нибудь ксандрейки ставит читателя в крайне затруднительное положение. Слово вроде бы знакомо, но что оно означает? На самом деле это всего лишь предмет женской одежды, просто давно вышедший из употребления. А что уж говорить о каких-нибудь юридических терминах дворянского землевладения? Тут и сухопутный дворянин-феодал станет плавать без помощи приказного, не то что читатель.
За расшифровку и разъяснение «Записок» Андрея Тимофеевича Болотова в конце XIX века взялась Екатерина Николаевна Щепкина (1854–1938) – скромный петербургский историк-исследователь и великолепный популяризатор исторической науки. Пользуясь небольшими указаниями самого Болотова, она подобрала по архивам разного рода исторические документы, ему самому чаще всего недоступные, а то и вовсе незнакомые, которыми дополнила рассказ Андрея Тимофеевича, а заодно пересказала и прокомментировала обширный текст «Записок», закончив свои исторические изыскания моментом выхода их автора в отставку. Щепкина, прежде всего, внесла документальную ясность в описание ряда семейных событий в жизни Болотовых, о которых сам Андрей Тимофеевич имел весьма смутное представление, основанное преимущественно на родовых преданиях, тогда как Щепкина нашла архивные документы, частью недоступные уже нашим современным исследователям. Так возникла книга «Старинные помещики на службе и дома».
Когда-то она вызвала немалый читательский интерес, но… известного рода исторические обстоятельства за целое столетие, прошедшее после выхода книги в свет, так и не позволили появиться ее переизданию. Кстати, нет в нашей стране и переиздания полного текста «Записок» Болотова, доступного широкому кругу читателей… В свет выходят только сильно сокращенные издания с большими купюрами, что тоже находит свое идеологическое объяснение. В первые послереволюционные годы троцкисты-литературоведы умело обрезали текст «Записок», дабы выпятить одни обстоятельства и факты и спрятать другие.
Екатерина Николаевна Щепкина, автор «Старинных помещиков», принадлежала к числу первых русских женщин-историков. Однако для истории России оказалось много важнее то, что сама она была одной из первых русских феминисток, пламенным борцом за равноправие женщин.
Екатерина Николаевна родилась на Волге, в Саратове, но большую часть жизни провела на берегах Невы. Главным, а после революции и вовсе единственным ее занятием, стала преподавательская деятельность. Ей, особе суховатой, а по временам и вовсе жесткой, такой род занятий явно доставлял удовольствие. Екатерина Николаевна, подобно простой учительнице из земской школы, умела и разжевать, и заставить проглотить необходимый ученикам и особенно ученицам объем знаний. Учительский дар, теперь все реже и реже встречающийся в высокоумном педагогическом сообществе.
Как водится в дамской среде – и самой передовой, и самой отсталой – еще до революции в печати вполне на кухонный манер поругались две видные сторонницы женского равноправия. При большевиках Екатерине Николаевне эта ссора стоила права печататься. Ее противницей оказалась генеральская дочка по фамилии Домонтович, впоследствии более известная как товарищ Коллонтай. Всесильная большевистская комиссарша первых послереволюционных лет, а потом мелкий советский дипломат, выставлявшаяся официально советской пропагандой скорее в виде знамени живой ленинской гвардии, нежели бывшая реально действующим политическим деятелем.
За такое ли женское равноправие боролась до революции госпожа Щепкина – сказать сложно, но ссора с видной болыиевичкой-ленинкой дорого обошлась Екатерине Николаевне. Постепенно ее публикации, до революции весьма частые, в свободной Советской России сходят на нет. Даже дата ее смерти в некоторых источниках приводится со знаком вопроса. Откровенным «врагом народа», подобно многим другим, более известным Щепкиным, Екатерина Николаевна вроде бы не стала. Ее просто и без затей признали буржуазной «умной ненужностью» вкупе с ее же старорежимными сочинениями и откровенно позабыли. Не помогло даже мнимое родство с великим актером-демократом из бывших крепостных.
Запоздалая слава пришла к Щепкиной лишь с возрождением в России капитализма и его верного спутника – феминизма. Публикации Екатерины Николаевны по женскому вопросу стали перепечатываться разного рода новыми женскими общественными объединениями и организациями. Исторические труды Щепкиной мало кого интересовали. Ее собственная жизнь и судьба, похоже, тоже.
Историю мелкопоместных русских дворян вроде Болотовых проследить и сегодня довольно сложно, хотя и легче, чем простых крепостных крестьян. Правда, сравнительно недавно вышло в свет историко-родословное исследование потомка Андрея Тимофеевича – А. Л. Толмачева «Коширские Болотовы», так в ней на старый лад именуется современная подмосковная Кашира, прежде относившаяся к Тульской губернии. До революции архивы, где хранились документы по землевладению, оставались еще действующими – цари так и не решились отменить земельную собственность ни помещиков, ни, позднее, капиталистов. Это обстоятельство явно несколько облегчило работу Щепкиной, а вот все, что относилось непосредственно к самому Андрею Тимофеевичу, к его многогранному творчеству, оказалось доступно Екатерине Николаевне значительно в меньшей степени. Потому-то, вероятно, творческая «дружба» Щепкиной и Болотова продлилась так недолго. Екатерина Николаевна закончила свое исследование жизни Андрея Тимофеевича на момент его ухода с военной службы и переезда в крохотную провинциальную усадьбу Дворяниново. Казалось бы, тут, в глубокой и глухой провинции, все устремления и чаяния Андрея Тимофеевича должны были заглохнуть «в глуши забытого селенья» и найти забвение на дне бутылки. Вместо этого начался подлинный взлет Болотова – ученого, садовода, естествоиспытателя, бытописателя, исследователя и внимательного наблюдателя природы, а равно и человеческого бытия.
Современные исследователи смогли дополнить работу Щепкиной одной весьма любопытной деталью, что, надо полагать, уже при жизни Болотова отошла в область давних семейных преданий «старины глубокой», и отошла довольно далеко, так что о ней старались без особой надобности не вспоминать. Эта деталь рассказывает о самом раннем времени в истории будущего дворянского рода Болотовых. Известно, что приукрасить свои фамильные прозвища старалось немалое количество представителей дворянских родов – как известных, так и не очень. К последним относились и Болотовы. Все же именоваться в честь безвестного болота, где живут исключительно лягушки и кикиморы-шишиморы – удовольствие не слишком большое, а если его помножить на пресловутые дворянские честь и спесь, то получится смесь не очень приятного разлива. Вот как-то раз Болотовы и решили несколько приукрасить свою фамилию. Ведь в оригинале она могла звучать как Балотов, то есть при «акании» ударение приходилось на первый слог.
Свидетельство тому нашлось на фамильном кладбище в тульском селе Русятино, где погребен и сам Андрей Тимофеевич. Балотовым назван его двоюродный племянник коллежский регистратор Андрей Михайлович (1776–1830); в надгробной надписи явно вкралась опечатка из разряда «как слышится, так и пишется». Это обстоятельство уточняет правильное, а не традиционное ударение в фамилии – Болотов.
В тюркских именах Болоте и Балоте соединилось несколько филологических проблем. Многие предки русских дворян перешли на русскую службу из Орды, с востока. Перешли, естественно, с тюркскими именами, от которых уже и пошли их русские фамилии – Лев Турген, к примеру, стал родоначальником Тургеневых, но Ивана Сергеевича, равно как и его однофамильца Николая Ивановича, никак не назовешь татарским писателем или декабристом. Обрусели. Болотовы, с ударением и на первый, и на второй слоги, происходят от тюркских предков по имени Болот, Балот или даже много более благозвучный Булат, ставший родоначальником тоже русских дворян, Булатовых. Кстати, имена эти по сию пору остаются в речевом обиходе восточных народов и никаких особых филологических споров не вызывают, тогда как во времена Андрея Тимофеевича правильное ударение не единожды становилось предметом для выяснения отношений, даже в стихах, правда, не особенно звучных. Такое вот начало биографии, отсутствующее в сочинениях самого Болотова.
Сам он считал, что наибольшее влияние на формирование его как человека эпохи оказали отец и книги. Юный Андрей стал читать их по примеру отца, которого потерял двенадцати лет от роду. Родитель засадил его за русскую грамоту с шести лет. Затем последовали немецкий и французский языки, основы самых разных наук и рисование. Будущий ученый-энциклопедист не получил привычного даже для тех времен систематического образования, но главное оказалось в другом. Он обрел любовь к каждодневному умственному труду, к пополнению запаса знаний. Уже в глубокой старости, потеряв слух и зрение, Андрей Тимофеевич с помощью окружающих все также активно интересовался происходящими событиями, получаемыми новинками литературы. Он никогда не унывал и старался не быть в тягость близким.
Болотов, в отличие от отца-полковника, не сделал карьеры – ни военной, ни государственной, хотя шансы к тому выпали ему не единожды. Не старался Андрей Тимофеевич и разбогатеть, хотя его небольшое крепостное сельское хозяйство было поставлено образцово, и если бы он торговал не только излишками… Даже сочинения свои Болотов печатал анонимно, без подписи и без гонорара. Пушкинское «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать» осталось ему незнакомо. При этом Андрей Тимофеевич исписывал горы бумаги, выступал не только автором, но и редактором обширных периодических изданий. Увы, громадное число его многотомных сочинений осталось в рукописях. Да, не все они равнозначны, не все являются первоисточниками, многое в них основано на тщательно собранных слухах, но… Историческая наука сплетен не любит. Это удел любознательного читателя, которому доступ в архивохранилища закрыт.
Началась жизнь Андрея Тимофеевича с военной службы, когда отец записал его рядовым в Архангелогородский пехотный полк десяти лет от роду. При этом отец прибавил сыну год, что позднее стало причиной многочисленных служебных неприятностей и того, что Болотова обошли первым офицерским чином. Вступив в действительную службу почти недорослем, Андрей Тимофеевич уже в девятнадцать лет стал участником Семилетней войны. В 1758 году Архангелогородский полк стоял в Кенигсберге. В те времена грамотный офицер, способный к серьезной штабной работе, являлся редкостью, а Болотов и тогда уже выделялся на общем далеко не самом блестящем фоне полковых офицеров. В это время он пробовал себя в литературной работе и даже выступал на подмостках любительского театра – получал навыки культурной жизни, позднее очень пригодившиеся в жизни провинциальной. У него появились небольшая собственная библиотека и альбомы с собственноручными рисунками.
В 1762 году Андрей Тимофеевич без всякого знакомства стал флигель-адъютантом петербургского генерал-полицмейстера Корфа, приехал на берега Невы. Один из братьев Орловых, будущих графов, – Григорий, знакомец еще по Кенигсбергу, позвал Болотова принять участие в заговоре с целью возведения на престол императрицы Екатерины Великой. Чины, деньги и звания сыпались в ту пору, как из рога изобилия. Вот она, прямая дорога к богатству и славе, но… 14 июня 1762 года Андрей Тимофеевич ушел в отставку, воспользовавшись указом еще Петра III «О вольности дворянства». Ведь до той поры дворянин был подобен крепостному. Сорок лет – хочешь не хочешь – полагалось отдать государственной службе.
3 сентября 1762 года Андрей Тимофеевич прибыл в каширское имение отца Дворяниново, где за 12 лет устроил превосходное хозяйство. Своими опытами в сельскохозяйственной деятельности он активно делится с «Вольным экономическим обществом», вступив с его секретарем, а потом и президентом А. А. Нартовым в деятельную переписку. За свои труды Болотов трижды удостаивался наград общества. Нартов в 1774 году рекомендовал Андрея Тимофеевича управляющим собственных имений императрицы Екатерины Великой в Киясовской волости. Спустя два года Болотов получил в свое управление обширную Богородицкую дворцовую волость, которую царица приобрела для юного графа Алексея Григорьевича Бобринского – своего любимого сына, который в силу обстоятельств только и мог, что претендовать в будущем на управление этой волостью.
В Богородицке раскрылись многие таланты Болотова – архитектора, рисовальщика, градостроителя, садовода, мастера ландшафтной архитектуры, наконец, организатора сельскохозяйственного производства. Его трудами восхищалась лично императрица, причем восхищалась искренне – смысла льстить наемному управляющему не было.
2 сентября 1779 года Болотов познакомился в Москве с издателем Николаем Ивановичем Новиковым и с той поры стал одним из самых деятельных его сотрудников. Новиков пытался было привлечь Болотова к торговле книгами, но это предприятие успеха не имело, тогда как собственные многочисленные сочинения Андрея Тимофеевича приносили Новикову немалый барыш. Болотов старался почаще приезжать в Москву. Задушевные беседы с Николаем Ивановичем очень привлекали Андрея Тимофеевича. Не сходились они только в одном – Болотов выступал резко против масонства, тогда как Новиков считался в Москве главным и весьма активно действующим лицом сообщества «вольных каменщиков».
Смерть императрицы Екатерины II и переход Богородицка в собственность графа Бобринского заставили Андрея Тимофеевича выйти в отставку и вернуться в Дворяниново. В это время главным событием его жизни стал 1803 год, проведенный им в Петербурге по делам земельной тяжбы с соседом Пашковым. Собственно, Андрей Тимофеевич на государственной службе ничего не наворовал и жил только с этой земли в Тамбовской губернии, которую захватил сосед. Труды и деятельность Болотова к тому времени были уже хорошо известны не только в России, но и за ее пределами. Андрея Тимофеевича избрали в почетные члены иностранных ученых обществ, а потому не было ничего странного в том, что его, разумеется, по рекомендации друзей, принял сам император Александр Благословенный. Царь, не мудрствуя лукаво, просто подарил ему соседние земли.
О Болотове писать – не переписать. Театр, педагогика, стихотворчество, сельское хозяйство, живописное искусство, архитектура и еще множество ученых занятий Андрея Тимофеевича никак не поместились на этих страницах. Кажется, даже в собственных его «Записках» удалось написать далеко не обо всем. «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков» были начаты в Богородицке в 1789 году. Работа над ними продолжалась несколько десятилетий, поскольку производилась не враз, а прерывалась созданием других трудов.
В заглавие своих знаменитых «Записок» Андрей Тимофеевич вставил слово «приключения», хотя на самом деле приключений на его долгую жизнь выпало совсем немного. Он рано осознал свое призвание ученого-естествоиспытателя, а немного позднее призвание летописца – бесстрастного фиксатора, «списателя» событий современной ему жизни. XVIII столетие, век Просвещения, требовал от писателя именно просвещать, а равно и воспитывать. Поэтому Андрей Тимофеевич и взялся за «Записки», которыми старался дать своему многочисленному прямому потомству определенный нравственный урок, проще говоря – научить их жить. Ведь текст «Записок» не предназначался для публикации. Его следовало читать исключительно в семейном кругу, но, к счастью для всех нас, этот завет Болотова оказался нарушен.
Спустя менее полувека после смерти автора его «Записки» наконец увидели свет в журнале «Русский архив» П. И. Бартенева, а затем вышли отдельным изданием в четырех частях (1870–1873). К сожалению, семейство Болотовых относилось к наследию знаменитого предка с известной долей пренебрежения, если выразиться мягко. Часть его громадного архива оказалась безвозвратно утрачена, и, что особенно жалко, пропали заключительные части «Записок», доведенные до событий Отечественной войны 1812 года. Теперь, надо полагать, навсегда. Опубликованный текст воспоминаний заканчивается 1795 годом.
Громадный архив Андрея Тимофеевича оказался распылен и разрознен по нескольким государственным архивохранилищам страны. Время от времени появляются сообщения о прямых и настоящих потомках Болотова, но похоже, что исторические обстоятельства лишили их всего, что связано со знаменитым предком; по крайней мере, его замечательных бумаг. Надежды найти у них что-то «новенькое о стареньком», увы, призрачны. При этом любопытно, что двое внуков Андрея Тимофеевича по линии сына Павла и по меньшей мере двое правнуков, их сыновей, имели самое непосредственное отношение к литературе; на собственном примере знали ценность слова, хотя бы собственного или только собственного творчества. Среди потомства дочерей Андрея Тимофеевича имелись даже профессиональные архивисты высокого класса. Однако сохранности семейного архива и это обстоятельство помогло не особенно.
В советское время к Болотову-ученому, а не мемуаристу-феодалу, обратились лишь в 1940-е годы, после долгого забвения, когда очередная мировая война стала подступать к порогу социалистического дома, оборонять который ради «пролетарского интернационализма» охотников оказалось немного. Народ полагалось привлекать и воодушевлять иными героями. Тогда постепенно начал складываться «феномен Болотова». Андрей Тимофеевич превратился из «типичного помещика-крепостника» в героя и популярных брошюр, и серьезных научных трактатов, и музейных экспозиций, и живописных полотен. Жизни и трудам Болотова посвятил великолепную художественную книгу известный писатель Валерий Николаевич Ганичев. Она стала своеобразной вершиной широко отмечавшегося в стране 250-летия со дня рождения ученого-энциклопедиста. Четверть века спустя, в начале нового тысячелетия, 275-летие Болотова прошло почти незаметно. При возрождающемся капитализме уже не до героев прошлого; они не помещаются в рейтинги.
Андрей Тимофеевич Болотов прожил долгую и, можно сказать, счастливую жизнь, которую сам тщательно устраивал и благоустраивал. Пятеро детей, доживших до зрелых лет, – четыре дочери и любимый сын Павел – казалось, понимали, что их отец являл собою человека, выходившего из разряда ординарных. Его наследие вроде бы стоило сохранять, но… Десять лет спустя после смерти Андрея Тимофеевича его любимое Дворяниново пошло с молотка. Заглох знаменитый парк, порушились без присмотра беседки и мостики, тиной и болотиной затянуло болотовский каскад прудов. А ведь здесь каждый уголок представлял собою тщательно продуманную и выпестованную картину природы. Хваленой дворянской чести не хватило на поддержание даже скромной усадебки, которая требовала для того самых незначительных вложений и просто заботливых хозяйских рук. С середины XIX века и до октября 1917 года в Дворянинове сменился десяток владельцев, по большей части равнодушных к истории и прекрасному. Оказался среди них и небольшой монастырек, тогда как собственное потомство Болотова тянуло к размаху – в Оптину пустынь и Шамордино. Настоятельницей Шамордина монастыря, одной из крупнейших женских обителей в начале XX века, стала правнучка ученого-энциклопедиста. Надо отдать ей должное; железной рукой она великолепно наладила обширное монастырское хозяйство, которое многие десятилетия не смогли порушить ни девичьи склоки, ни пресловутые комбеды, ни колхозы с совхозами.
«Хозяева новой жизни», большевики, смотрели на Андрея Тимофеевича Болотова исключительно как на барина-паразита и помещика-кровопийцу. Они окончательно порушили все то, что еще сохранялось в болотовской усадьбе. О «русском энциклопедисте» следовало накрепко забыть, как и вообще забыть о «проклятом прошлом» России.
Даже знаменитые «Записки» Андрея Тимофеевича при большевиках стали издаваться в весьма урезанном виде, хотя они нехотя и признавались ценным историческим источником. Сочинения Болотова, вызывавшие в XIX столетии неподдельное восхищение читателей, в 1920-е годы попали в руки умелых проводников троцкистских идей. Издательство «Academia» не могло пройти мимо них, а его редакторы не могли не поглумиться над обширными и, в общем-то, бесхитростными текстами Андрея Тимофеевича. Купирование «Записок» производилось так ловко, с таким подлинно иезуитским искусством, что отрицательные стороны прежней русской жизни вроде издевательств над крепостными неожиданно выплывали на первый план, тогда как все положительное тщательно затушевывалось или исчезало вовсе. Сокращения делались десятками глав, а не страниц. Именно в таком урезанном виде и переиздается теперь главное сочинение Андрея Тимофеевича, а его многотомность притупляет бдительность даже опытного читателя.
В XVIII веке еще не успели изобрести ни телевизора, ни радио, ни фотоаппарата. Для того чтобы разнообразить досуг, а равно и запечатлеть уходящие мгновения жизни, в дворянских семьях составляли картинные книги. В следующем, XIX столетии их сменили много более скромные по объему и весу семейные альбомы, которые дожили почти до самого конца века ХХ-го.
Несколько картинных книг, как у настоящего дворянина, хранилось и у Андрея Тимофеевича Болотова. Он собственноручно составлял свои домашние книги, которые долгими вечерами служили подлинным источником отдохновения.
У Болотова имелось несколько картинных книг. Об одной он рассказывает сам, сообщая читателю, что им с женой пришлось провести несколько вечеров в приятных занятиях – разборе и наклеивании на листы толстенного фолианта всех имевшихся в доме картинок. Это были по большей части лубки, очень популярные в России народные картинки, а также всевозможные гравюры, привезенные Болотовым из путешествий – заграничных и по России. Обыкновенно такая книга лежала в гостиной на специальном столике и пользовалась вниманием как гостей дома, так и самих хозяев. В более поздние времена столики стали изящнее, тяжеленные книги сменили «альбомы уездных барышень», а позднее альбомы с семейными фотографиями, которые в наше время обыкновенно прячут в шкафах, или вовсе электронные архивы, уже без бумажного носителя – дабы гарантированно потерять собственное прошлое при поломке электронного устройства.
Андрей Тимофеевич Болотов и сам был прекрасным рисовальщиком. Теперь его работы, правда, относят к жанру наивного искусства – к признанным его шедеврам. Натурные зарисовки или сделанные по памяти, но непосредственно под впечатлением событий, становились своеобразной частью дневника, подневных записей, как чаще говорили прежде. Жаль только, что по сию пору не издано полного собрания работ Болотова-видописца. Именно таким словом определялся некогда жанр его произведений.
Художественный талант Болотовых передавался из поколения в поколение, причем не угасая, как это обыкновенно случается, а наоборот, усиливаясь. Постоянным соавтором в создании акварелей и рисунков Андрея Тимофеевича стал его единственный и любимый сын Павел. Отец с малых лет приучал его к разного рода «художествам». Внук Павла и правнук Андрея Тимофеевича – Дмитрий Михайлович Болотов (1837–1907) – стал профессиональным художником, получил образование в Императорской Академии художеств. Работы его пользовались признанием публики, но… Неожиданно для всех Дмитрий Михайлович ушел в монастырь, стал послушником, а затем и рясофорным монахом Введенской Оптиной пустыни Козельского уезда Калужской губернии.
В середине 1980-х годов мне несколько раз довелось побывать в Оптиной пустыни. В главном соборе мирно располагался комбайн, служивший наглядным пособием студентам сельского ПТУ или техникума. В знаменитом скиту находился небольшой поселок. Постепенно мемориальные строения скита передавались Козельскому районному краеведческому музею. В домике Достоевского музейные работники создали чудесную мемориальную экспозицию, в соборе скита – историко-литературную. Теперь в скит, по слухам, пускают дважды в год.
О монахе Болотове тогда вроде бы ничто не напоминало, но ведь известно, что он много работал для монастыря. При внимательном осмотре поселка оказалось, что болотовские творения вполне сохранились – что значит умелое владение живописной техникой. Они располагались на фасаде бывшего надвратного храма скита при Святых воротах, под открытым небом, омываемые дождем и засыпаемые снегом. Болотовские росписи и тогда, спустя почти столетие после написания, не потеряли своих ярких красок.
Сестра Дмитрия Михайловича – Софья Михайловна (1845–1888?) – стала первой настоятельницей Шамордина монастыря, дочерней, так сказать, обители Оптиной пустыни, где принимали постриг женщины, но чаще девицы. Пост свой она заняла после двух браков, с Языковым и Астафьевым; согласилась уйти от мира не без душевной трагедии… Среди местных монахинь подвизалась и единственная, горячо любимая сестра графа Льва Николаевича Толстого Мария Николаевна, по мужу тоже графиня Толстая. Она много лет приезжала в Шамордино, прежде чем принять здесь постриг. Граф не единожды навещал в Шамордине сестру, хотя к ее постригу относился неодобрительно. Кстати, к началу XX столетия и в бывшей усадьбе Болотовых Дворянинове возник небольшой женский монастырь, так что стоило ли так опрометчиво покидать родовые земли, или уж не до родовой истории было бедным дворянам?
В Шамордине Толстой был знаком не только с игуменьей Болотовой, к которой он, похоже, оставался совершенно равнодушен как к очередной церковной бюрократке, будущей возможной начальнице любимой сестры, а вовсе не деятельнице духовного просвещения. Зато к Андрею Тимофеевичу Болотову Толстой относился с искренним восхищением, называя его «Записки» «драгоценнейшим писанием», а уж и в мемуарах, и в силе слова великий писатель толк явно знал.
К тексту книги Е. Н. Щепкиной необходимо дать небольшое пояснение историко-топонимического характера. Автор несколько раз употребляет слово «украйна». Этим термином, причем именно со строчной, а не заглавной буквы, определялись в русской исторической науке конца XIX столетия окраинные, а если сказать точнее – пограничные земли Московской Руси. Слово «украйна» встречается и в более ранних документах, оставаясь в русском речевом и письменном обиходе не одно столетие. Граница, а, следовательно, и украйна имелась как с запада, так и с востока государства. Обычно этот термин не применялся в отношении северной части страны, а также юга, где степные просторы и наличие кочевников долгое время не позволяли с большой точностью определить государственную границу. Говорили просто – Дикое поле.
К Украине, называвшейся в XIX веке Малороссией, а ныне ставшей независимым государством, применяемый Щепкиной термин «украйна» отношения не имеет.
Любителям и знатокам творчества А. Т. Болотова может показаться странным, что автор книги называет его родовое имение «Дворениново», через «е». Современная топонимическая традиция указывает на другой вариант названия – Дворяниново, через «я», вероятно, от слова «дворянин», «дворянское поселение». Надо полагать, что Екатерина Николаевна не сама выдумала такое название, а воспользовалась архивными документами XVII столетия, когда русский язык был ближе к старославянскому и народному. Ведь ей удалось найти немало документов, посвященных именно Дворенинову, и этот топоним ее нисколько не смущал. Подобного рода изменения названий в России встречаются достаточно часто. В «Дворянинове» в 1883 году был восстановлен нехитрый внешний облик усадебного дома автора «Записок»; была устроена небольшая историко-мемориальная экспозиция, воссоздан уникальный парк. Постепенно сквозь молодую поросль стали проявляться черты прежнего романтического болотовского садово-паркового ансамбля, выдающегося, единственного в своем роде памятника русского садово-паркового искусства.
Другое создание Болотова на тульской земле – художественный ансамбль уездного города Богородицка, знаменитого некогда имения графов Бобринских. Он начал перестраиваться и нарушаться самими хозяевами еще в XIX столетии. Здесь теперь тоже музей, и также многое напоминает о создателе усадебного и городского ансамбля Богородицка – Андрее Тимофеевиче Болотове, хотя потомки графов все больше заявляют о себе: мол, мы потомки Екатерины Великой, и основатель нашей династии прогулял и проиграл по парижам не один миллион от русского крепостного мужичка. Потом первого графа Бобринского крепко посадила под каблук скромная прибалтийская немочка, и уж до конца дней граф без ее воли пикнуть не смел. Это его свободолюбивое потомство устраивало драки в Московском университете на политической почве. А Болотов только строил да благоустраивал…
Сейчас читателю предстоит погрузиться в изучение русской жизни давно ушедшей эпохи. Путешествие это не станет легкой прогулкой, но от этого удовольствие от погружения в прошлое, надеюсь, нисколько не уменьшится, особенно с такими милыми спутниками, как ученый-энциклопедист Андрей Тимофеевич Болотов и его верная исследовательница-биограф Екатерина Николаевна Щепкина.
А. В. Буторов