Не что хотим, сказав, а что должны.
Предлагаемые далее работы были написаны прежде, чем я написал главу первую, посвященную Джону Клауберу. Однако с точки зрения моего становления в качестве аналитика они должны следовать именно в таком порядке. В статье о Клаубере я восстановил время, предшествующее периодам, описанным в четырех последующих главах.
Эти четыре работы представляют собой единое целое. В центре внимания – убеждение, что именно эмоциональная свобода позволяет аналитику вступить в контакт с той примитивной сферой личности, которую называют психотической, догенитальной, доэдиповой, областью базисного дефекта или просто примитивной. Несмотря на то, что эти работы были написаны в самом начале моей деятельности в качестве психоаналитика и я ушел далеко вперед с тех времен, они отражают мировоззрение, которое изменилось только лишь в философской концепции, в рамках которой я оцениваю их сейчас. Спустя определенное время они оказались в контексте, который больше им соответствует. Постепенно я осознал, что они не в полной мере отвечают теоретической схеме, изучаемой мною в процессе аналитической подготовки, так что мне пришлось разработать собственную схему, на которую ушло много лет. Сегодня я могу сказать, что эти работы значительно лучше соотносятся с моим новым мировоззрением и сейчас я намного лучше понимаю то, о чем писал тогда. В первой статье под названием «Пациент формирует аналитика» содержится рассказ о лечении, в котором я столкнулся с проблемами, описанными в следующих трех главах: «Акт свободы аналитика как фактор терапевтического изменения», «Фантазия воспроизводит то, что представляет» и «Зрелость и интерпретация как совместные терапевтические факторы». Эти работы стали основополагающими для моего мышления, и я до сих пор руководствуюсь ими в своей практике.
Недавно я вновь размышлял об анализе, положенном в основу статьи «Пациент формирует аналитика», и два года назад издал новую ее редакцию под названием «Пробуждение от догматических снов». Я включил некоторые фрагменты изменений в последней редакции статьи в примечания в конце главы «Пациент формирует аналитика».
«Хорошо», – сказал Кот, и на этот раз он исчез довольно медленно, начав с кончика хвоста и закончив улыбкой, которая еще некоторое время была видна после того, как все остальное исчезло. «Ну и ну! Я часто видела котов без улыбок, – подумала Алиса. – Но улыбка без кота! Это самое удивительное, что я видела в жизни».
Мой анализ подошел к концу. Мои отчеты о работе с двумя пациентами были приняты моими супервизорами и комиссией по образованию Британского психоаналитического общества. Итак, я стал квалифицированным аналитиком. В процессе психоанализа со мной произошли значительные изменения, поэтому я знал из личного опыта, что психоанализ способен кардинально изменить личность человека. Я пришел к этому заключению в момент, когда переживал эмоциональный подъем. Вскоре, однако, произошла встреча с человеком, показавшим мне, что мой анализ не подготовил меня к подобному испытанию.
Она пришла ко мне в остром состоянии с жалобой на галлюцинации, в которых она, сливаясь с образом матери, душила своего близкого друга. До прихода ко мне она обращалась в две престижные психоаналитические клиники с просьбой о лечении и, получив отказ, наконец, была направлена ко мне. В то время я работал в небольшом малоизвестном центре психотерапии. Она злилась на то, что ее не приняли на лечение ни в одной из предыдущих клиник, и понимала, что я был ее последней надеждой. Она знала, что если не будет работать со мной, то лишится последней возможности получить необходимое лечение. Она была крайне стеснена в средствах, так что вопрос о частном лечении даже не обсуждался. Таким образом, у нее не было другого выбора, кроме меня, показавшегося ей холодным и строгим, но разве были у нее другие варианты? Оливеру Твисту тоже было несладко, когда он просил добавку супа.
Она начала свое лечение в начале января, сразу после Нового года, и в течение трех месяцев до самой Пасхи процесс шел легко и гармонично, так что я – в то время молодой аналитик – был очень доволен собой. Я ожидал, что так оно и пойдет, пока лечение благополучно не завершится. Но после перерыва на Пасху меня ждал удар.
Думаю, что в течение этих трех месяцев она проверяла обстановку, пытаясь понять, сможет ли она предъявить мне сумасшедшую часть своей личности. Я знал, что некоторые пациенты действительно тщательно изучают своих аналитиков в самом начале лечения. Это дает аналитику возможность оценить ситуацию и решить, готов ли он к более серьезному испытанию.
Не имею понятия, почему я прошел этот экзамен, я был совершенно не готов к подобному яростному безумию. Размышляя об этом позднее, я пришел к выводу, что она интуитивно почувствовала во мне потенциал, который еще не был реализован.
После этого первого перерыва в лечении я вдруг очутился в клиническом мире, новом и пугающем. Ни анализ, ни супервизии не подготовили меня к этому страшному испытанию. Постараюсь рассказать, с чем я столкнулся тогда. Она вошла в кабинет и после долгого молчания сказала: «Гном».
После этого она замолчала на десять минут. Потом она стала смотреть в одну точку на полу и сказала: «Игрушка».
Я был ошеломлен такой внезапной сменой направления. Я не чувствовал, что обладаю достаточной квалификацией для такого анализа. Можно ведь обратиться к кому-то еще, кто мог бы посмотреть эту пациентку? Но кто это может быть, спросил я себя. Наверняка этот вопрос задавала себе и пациентка. Я мог бы побежать к супервизору, но внутри меня что-то шевельнулось и приказало мне вступить в бой. В то время я посещал клинические семинары Герберта Розенфельда два раза в неделю. Безусловно, там я и должен был представить случай этой пациентки. Тем не менее, когда подошла моя очередь, я предпочел рассказать о случае другой женщины, чьи навязчивости маскировали скрытый психоз. Кроме того, я находился в плену внутреннего убеждения, что должен прислушиваться к своей интуиции, и в тот момент слишком сомневался в себе, опасаясь, что признанный авторитет сможет сбить меня с курса. В таком случае почему позднее я решился рассказать о ее случае Биону? Думаю, причина в том, что я был способен отличить знание от мудрости. Итак, я решил: буду вести эту пациентку, несмотря ни на что. Вот что я сказал себе: «Что бы она ни говорила, что бы ни делала – я должен оставаться с ней в контакте». Поэтому, когда она сказала «Гном», а потом «Игрушка», я, поразмыслив и с трудом подобрав слова, сказал: «Вы чувствуете себя маленьким ребенком и хотели бы опуститься на пол и поиграть со своими игрушками, и вам хотелось бы, чтобы я поиграл с вами».
Я не получил ни подтверждения, ни отрицания. Сессия за сессией она выражалась подобным образом. У меня не было никакой опоры, кроме собственного воображения, на эту способность я и сделал ставку. Я обрадовался, когда спустя годы узнал, что Кант считал воображение основой понимания. Я на собственном опыте убедился в том, что воображение является инструментом аналитической деятельности. Воображение помогало мне связывать между собой ее «телеграфные сигналы» – название, придуманное мной для создаваемых ею образов, лишенных синтаксической структуры, чтобы поместить их в языковой контекст. Вспоминая, как я соединял их между собой, я стыжусь своей наивности. Я убежден, что 75 % того, что я говорил ей, было неправильно, но я продолжал плести узор или нить повествования из того материала, который она давала. Я думаю, она знала о том, что я новичок, который не может делать свою работу лучше, чем делает. Однако она решила, что я должен делать ее лучше, и верила, что я смогу. Это было правильное суждение. Она получала удовольствие в процессе того, как я плел свой узор. Я знал это, потому что иногда на ее лице мелькала улыбка.
Возможно, вас разочарует то, что я не прилагаю записей тех ранних сессий. Однако они были настолько странные и непоследовательные, что их было невозможно записать. Все они, по сути, напоминали обрывкам телеграфных сообщений. Она пристально вглядывалась в какую-то точку в комнате и потом говорила: «Голубой круг», а десять минут спустя переводила взгляд в другое место и произносила: «Жираф» и т. д. Этот тревожный процесс продолжался примерно месяц, когда я понял по напряженности, с которой она вглядывалась в разные места в комнате, что «телеграфные сигналы» являются объектами, которые она «видит» в моем кабинете. Я понял, что она галлюцинирует (см. п. 1 комментария). Странно, насколько осознание этого успокоило меня. Почему? Я думаю, это объяснил Бион, цитируя Милтона:
Возникший из безвидной пустоты
Безмерной, – мир глубоких, черных вод[5].
Когда что-то возникает из бесформенности и обретает форму, это очень успокаивает людей, по природе своей стремящихся к оседлости и определенности. Я испытал похожее чувство облегчения, когда позднее в процессе ее анализа меня вдруг осенило, что я был во власти психотического переноса.
Большинство ее галлюцинаторных объектов, появляющихся в моем кабинете, были животными, отчего мой коллега предположил, что моя комната превратилась в пристанище для Ноева ковчега. Я также заметил, что она никогда не смотрит на