Глава 4 Любовь и кровь: гарем и кафес

Говорят, у султана восемьсот жен. Это, пожалуй, ничем не лучше двоеженства.

Марк Твен

Самой известной постройкой Топкапы является гарем (от араб. haram, – запрет). В итальянском языке есть синонимичное слово «seraglio» (огороженное место), поэтому европейцы называли Топкапы сералем. Мусульманский дом делится на мужскую и женскую часть (селямлик и гарем соответственно) – такое устройство имели и дворцы, включая Топкапы.

Исторически гарем находился за пределами султанской резиденции, чтобы наложницы не отвлекали своего господина от дел, но Сулейман I по настоянию Роксоланы перенес его в Топкапы. В турецком сериале «Великолепный век» допущена ошибка: в момент вступления Сулеймана на престол гарем уже находится на территории дворца. Таким образом, не раскрыт исторический факт, доказывающий влияние Роксоланы на властелина половины мира, готового ради любимой изменить династической традиции.

Зачастую туристы за «серальными страстями» не видят ключевые события, происходившие в Османской империи, и не воспринимают Топкапы как одну из важнейших площадок мировой истории. Для миллионов людей этот дворец превратился в место любовных утех Сулеймана и Роксоланы – и «Великолепный век» сыграл тут не последнюю роль. В Турции его называют «самым неосманским сериалом» – за многочисленные несоответствия (в еде, одежде, церемониале и событиях). Топкапы из ключевого памятника османской эпохи превратился в популярный туристический аттракцион, посетители которого первым делом отправляются на поиски гарема.

Представления европейцев о гареме основаны на сказках «Тысячи и одной ночи»: прекрасные одалиски возлежат на подушках возле бассейнов, развлекают себя пением и танцами, а по ночам страстно предаются любви с могущественным султаном. Британский филолог Бен Рей Редмен, очарованный Востоком, называл гарем миром, где «чувства будоражит всё вокруг: звуки, запахи, цветы, фрукты и драгоценности, вино и сладости, податливая и прекрасная плоть». Гарем в понимании европейцев – волшебная фантазия и вечная сказка легендарных городов: Дамаска, Багдада, Каира и Стамбула.

Мифологизированный образ гарема воссоздали французские живописцы XIX века: Эжен Делакруа, Леконт дю Нуи, Жан-Леон Жером и другие. Готье пишет, что Дон Жуан по сравнению с султаном – всего лишь второразрядный искатель приключений, ибо султан «срывает лишь самые чистые лилии, самые безупречные розы в саду красоты».

Впрочем, гарем Топкапы имел мало общего с западными домыслами. «Дом счастья», как его называли, являлся важным политическим институтом Османской империи. Вместо блаженного безделья и атмосферы сладострастия здесь царили жесткая иерархия и полная изоляция от внешнего мира. Венецианский дипломат Оттовиано Бон (1552–1623) отмечает, что обитательницы сераля проживали как монахини в монастыре – они получали новые имена и навсегда разрывали прежние связи. Французский романист Виктор Гюго передал чувства тоскующей одалиски, насильно попавшей в Топкапы:

Мне все здесь было б мило:

И ночи мрак немой,

И моря плеск унылый,

И пальмы ствол прямой,

И звезды огневые, —

Когда б не часовые,

Не сабли их кривые,

Не плен печальный мой.

Я родилась в нагорной,

Далекой стороне,

И этот евнух черный

Постыл и страшен мне.

Главным критерием отбора женщин в гарем была их внешность. Османский мыслитель Тусили Насреддин в XIII веке определил каноны женской красоты, обязательные прежде всего для султанских наложниц. Настоящая красавица – это длинноногая пышногрудая брюнетка с узкой талией и широкими бедрами. Ее большие карие глаза томно смотрят из-под густых ресниц; маленькие изящные ступни и нежные подмышки источают аромат духов. Чувственные губы и румяные щеки свидетельствуют о здоровье девушки, тонкие запястья – о ее хрупкости. Походка прелестницы должна быть легкой и соблазнительной, формы – округлыми, волосы – длинными и густыми, речи – добрыми и сладкими, а нрав – веселым и смешливым. «Если повстречаешь такую, сын мой, немедленно хватай ее и делай своей!» – советует мудрый Тусили Насреддин.

Многие из перечисленных признаков красоты являются врожденными, но наложницы упорно работали над своей внешностью. Вопреки европейским представлениям о гаремной скуке, одалискам не давали томиться бездельем. Женщинам приходилось заботиться о сохранении молодости и привлекательности – собственно, ради этого они и содержались в замкнутом пространстве, отгороженном от соблазнов большого города. Лучшие медики Порты разрабатывали для одалисок правила косметологии и личной гигиены, а также диеты и системы физических нагрузок.

Первым обязательным упражнением была ходьба. В карете могла ездить только жена султана, остальные преодолевали немалые расстояния на территории дворца пешком. Иногда обитательниц сераля вывозили за город или катали на лодках по Босфору – особенно часто это происходило в последние полвека существования Османской империи.

Турецкая поэтесса Лейла Сац, которая провела молодость в гареме султана Абдул-Азиза, рассказывала, что по ночам между Бебеком и Эмирганом можно было увидеть сотни лодок – «в них сидели женщины в шелках и прозрачной вуали, словно привидения».

Помимо ходьбы и загородных прогулок для наложниц ежедневно устраивались подвижные игры – например, одна девушка убегала с платком в руках, а другие гнались следом, чтобы его забрать. По воспоминаниям турецкой писательницы Алев Литлэ-Крутье, игры были скорее детскими забавами, нежели взрослыми развлечениями (средний возраст одалисок составлял 17 лет). Так, в игре «Стамбульский господин» наложница наряжалась мужчиной и садилась на осла задом наперед. Осла пинали, тот скакал – и всадница визжала, стараясь удержаться в седле, как ковбой на родео. Во время другой игры девушка пыталась выбраться из бассейна, но ее сталкивали обратно. Оказавшись на земле, она бежала за товарками и, настигнув кого-нибудь из них, тоже сталкивала в бассейн. Выбирая очередную любовницу, султан наблюдал эти игры из окна.

Еще одним упражнением были танцы. Жительницы «дома счастья» плясали много – иногда музыканты оркестра буквально падали от усталости. В архивах Топкапы сохранились свидетельства о 20 различных танцах, включая танец живота. Все танцы были сопряжены с дополнительной нагрузкой – наложницы надевали на лодыжки и запястья массивные браслеты. Нередко они танцевали, держа в руках кувшин с щербетом или поднос с фруктами. Кроме того, одалисок заставляли плавать – в серале имелись 3 больших бассейна.

Вторым элементом поддержания наложниц в форме являлась особая система приема пищи. Женщин в гареме кормили 7 раз в день. Натощак утром и на ночь они пили айран. Завтрак состоял из фруктов, овощей, вареных яиц и курицы; полдник – из чашки кофе, фиников и изюма. На обед подавали чечевичный суп, маслины и вареную говядину или баранину; на ужин – морепродукты, овощи и брынзу; на поздний ужин – фрукты. Девушки не могли съедать более 250 грамм пищи за раз и потому ели из маленьких тарелок. Вторая чашка кофе и десерт полагались лишь той, которая готовилась к ночи с падишахом. Это значит, что многие наложницы годами не видели сладкого.

Главной мечтой одалисок было родить султану наследника и впоследствии увидеть своего сына на троне – т. е. стать валиде-султан (матерью правящего султана). Валиде-султан руководили сералем. Они стояли на вершине гаремной иерархии и пользовались огромным авторитетом. Кроме того, мать правителя ни при каких условиях нельзя было выгнать из дворца (хотя такое допускалось даже по отношению к султанским женам).

Безграничную власть валиде-султан подтверждает следующая история. В 1869 году Стамбул посетила французская императрица Евгения Монтихо. В порядке исключения ее провели в гарем, который издавна распалял воображение европейцев. Узнав об этом, хозяйка сераля, валиде-султан Пертивнияль – мать Абдул-Азиза – пришла в бешенство и ударила императрицу по лицу. Международный скандал замяли, но Евгения помнила об унижении до конца жизни: ей, аристократке, влепила пощечину бывшая прачка! До того, как выйти замуж за Махмуда II (отца Абдул-Азиза), Пертивнияль стирала белье в стамбульских хаммамах, где ее, обладательницу пышных форм, и приметил Махмуд.

Принимая во внимание указанные обстоятельства, нетрудно представить, какая взрывоопасная обстановка царила в серале. Атмосфера лжи и ревности буквально пропитывала павильоны гарема. Одалискам, желающим обратить на себя внимание повелителя, приходилось выдерживать сильную конкуренцию, строить соперницам всяческие козни, проявлять чудеса хитрости и вероломства, быть коварными и изворотливыми. В сериале «Великолепный век» показано, что Сулейман I заметил Хюррем после того, как она окликнула его. В реальности за подобную немыслимую дерзость (и даже за меньшую провинность) наложницу той же ночью утопили бы в Босфоре.

Жесткая дисциплина в гареме объяснялась бурным поведением его обитательниц. Вдохновившись рассказами о разрушающей силе страстей, бушевавших при османском дворе, французский драматург Жан Расин создал трагедию «Баязид», а австрийский композитор Вольфганг Амадей Моцарт – оперу «Похищение из сераля». Некоторые женщины сами хотели попасть в гарем – их привлекала возможность плести интриги, живя в роскоши. В XVI–XVII веках итальянок и сицилиек продавали в Стамбул с их согласия, они стремились туда с единственной целью – реализовать свои амбиции.

За 600 лет османского господства структура и внутренний распорядок гарема не изменились. Наложницы чувствовали себя уверенно только будучи встроенными в систему сераля, вне которой они были беспомощны. Это подтвердилось во время падения султаната: 17 ноября 1922 года последний падишах Мехмед VI бежал из Стамбула – и брошенные на произвол судьбы одалиски, не привыкшие к самостоятельности, окончили свои дни в печали и бедности.

Женщины попадали в гарем Топкапы самыми разными способами: их брали в плен, покупали на невольничьих рынках или дарили султану. Хюррем, известную в Европе как Роксолана, похитили во время набега крымские татары, после чего ее несколько раз перепродали. В итоге невольница оказалась в Стамбуле. Предположительно она была дочерью священника Гаврилы Лисовского из города Рогатин (ныне Западная Украина) и звалась Анастасией или Александрой. Сулейман Великолепный дал девушке имя «Хюррем» («Смеющаяся», «Дарящая радость»). Роксоланой ее впервые назвал Бусбек в «Турецких письмах». Это объясняется тем, что в XVI веке родина Хюррем именовалась Роксоланией (от племени роксоланов, населявших Северное Причерноморье и упомянутых древнегреческим географом Страбоном).

Невесткой Хюррем стала итальянка Сесилия Верньер-Баффо. Ее отец был губернатором острова Парос, принадлежавшего Венецианской республике и в 1537 году захваченного османами. Девушку подарили шехзаде Селиму II. По легенде, Роксолана выделила ее среди прочих наложниц и нарекла Нурбану («Королева, излучающая божественный свет»).

Цепочка продолжалась: в 1563 году в сераль привезли родственницу Сесилии – Софию Баффо, дочь губернатора острова Кофру, плененную пиратами. Она получила от Нурбану имя Сафие («Чистая») и превратилась в фаворитку шехзаде Мурада, вошедшего в историю как Мурад III.

Гречанка Кёсем, наложница Ахмеда I, до пленения была Анастасией. Санджак-бей[30] Боснии приобрел ее в качестве рабыни и отослал в Стамбул в подарок султану. В серале Анастасию именовали Махпейкер («Луноликая»), но Ахмед называл ее Кёсем («Самая любимая»).

Аналогичная судьба постигла француженку Эме дю Бюк де Ривери – родственницу Жозефины де Богарне, супруги Наполеона I. В 1788 году корабль, на котором Эми плыла на Майорку к отцу-плантатору, захватили алжирские пираты. Девочку продали в гарем Абдул-Хамида I, где она получила имя Накшидиль («Услада сердца») и родила падишаху наследника – будущего султана Махмуда II. Этот список можно продолжать очень долго.

Попав в гарем, женщина проходила двухгодичный курс под надзором калф – старых рабынь, помнивших отца и деда правящего султана. Калфы обучали своих подопечных правилам этикета, макияжу, танцам и игре на музыкальных инструментах. Большое внимание уделялось гимнастике интимных мышц. При выполнении главного упражнения использовалось выточенное из мрамора яйцо с прикрепленным к нему шнурком. Если шнурок рвался, одалиска признавалась готовой к встрече с султаном. В результате тренировок наложница могла довести мужчину до экстаза при сохранении им полной неподвижности.

Через 2 года обучения и интенсивных практических занятий девушки сдавали экзамен валиде-султан. Провалившихся отправляли на кухню и в прочие хозяйственные службы гарема. Остальные получали новый статус – джарийе – и отныне могли попасть в покои монарха.

Дальнейшее повествование требует обращения к мусульманской сексуальной этике, которая во многом проистекает из древних фаллических культов. Пенис веками символизировал силу и власть – еще в 1920-х годах персидские шахи из династии Каджаров использовали специальные насадки, дабы поддерживать миф о своих выдающихся интимных способностях. Большинство приспособлений для получения и усиления сексуального удовольствия было придумано на Востоке. Некоторые из них служили для развлечения наложниц в гаремах. Особые кольца предназначались для гарантии рождения ребенка у правителей восточных деспотий. Кондом появился в Египте в XIV веке до н. э.; тогда же был произведен первый в истории медикаментозный аборт.

В отличие от Запада, на Востоке чувственные наслаждения не считались чем-то позорным – в частности, получила распространение ритуальная проституция. В Месопотамии существовал культ Милитты (Иштар) – богини любви и плодородия. Поклоняясь ей, месопотамские женщины должны были хотя бы раз в жизни отдаться иностранцу в храме богини. Эту традицию упоминают ученые и путешественники, начиная с «отца истории» Геродота. Не желая быть узнанными, дамы из высшего общества вуалировали себя полностью. Так появилась паранджа (чадра), позже она превратилась в элемент одежды жриц любви. Библия рассказывает, как Иуда принял женщину за блудницу, «потому что у нее было закрыто лицо» (Быт 38:15). Впоследствии паранджа стала обязательна для благочестивых мусульманок. В 1920-е годы Ататюрк запретил туркам носить традиционную одежду и, столкнувшись с яростным сопротивлением исламских радикалов, издал указ, в соответствии с которым закрывать лицо могли только проститутки, – и турчанки расстались с паранджой.

Секс на Востоке воспринимался как мост между человеком и богом (или богами). Восточным цивилизациям неведомо типичное для Европы противопоставление любви «чистой», духовной, платонической – и «грязной», животной, физической. Понимание секса как необходимого зла христиане унаследовали от Византии. Французский историк Шарль Диль подчеркивает, что влияние Восточной Римской империи на европейский мир являлось всеобъемлющим: Византия с ее порочной утонченностью «на весь Запад клала печать своего искусства, своей промышленности, своей роскоши».

Внешне благонравный и богомольный Константинополь проповедовал один образ жизни, но исповедовал совершенно другой. Византийское христианство изначально рассматривало плоть как опасный соблазн, а способ достижения «истинной духовности» видело в полном ее подавлении. Несмотря на это, Константинополь знавал оргии, достойные римских патрициев.

Многие василевсы славились ужасающей развращенностью. В их числе был Андроник I Комнин, о котором подробно рассказал византийский летописец Никита Хониат. Василевс часто покидал столицу и с толпой наложниц проводил время в уединенных местах, не уделяя должного внимания государственным делам, – «придворным своим, только немногим, и то самым приближенным, он показывался лишь в определенные дни и как бы сквозь завесу».

Хониат называет Андроника «человеком крайне развратным» – василевс «явно подражал Геркулесу в растлении им 50 дочерей одного только Фиеста». Для повышения потенции император пользовался диковинными мазями и снадобьями, а также употреблял в пищу афродизиаки. Андроника забавляло простодушие константинопольцев (монарх не подозревал, что его свергнут и казнят). Так, василевс вешал на всеобщее обозрение рога убитых им оленей – но не для того, чтобы похвастаться своим охотничьим мастерством, а для того, чтобы поглумиться над горожанами и высмеять распутство их жен.

Лицемерное отношение византийцев к интимной жизни увековечено в колонне Марциана – любопытном историческом памятнике, который находится в ильче Фатих. Воздвигнутая в V веке в честь императора Марциана колонна, по легенде, склоняется набок каждый раз, когда мимо проходит девушка, утратившая невинность до свадьбы. Отсюда ее второе название – Девичий камень. Сегодня проверить суеверие нельзя – колонна пережила не одно землетрясение и потому стянута стальными обручами.

Византийцы были не оригинальны в негативной оценке сексуальной сферы. Еще апостол Павел в Первом послании к Коринфянам говорил: «Хорошо человеку не касаться женщины». Французский прозаик Паскаль Киньяр в эссе «Секс и страх» связывает происхождение современной морали с распространением христианства. По его мнению, христиане присвоили себе первенство в создании идеологии аскетизма у древних римлян. Киньяр отмечает, что зрелище совокупления вызывает у людей возбуждение, от которого они защищаются либо похотливым смехом, либо пуританским возмущением. Древние римляне, начиная с правления Августа, избрали для себя средством защиты страх, – и христиане унаследовали это от римлян наравне с латынью.

Христианство налагало на интимные отношения печать стыда и греховности, – но мусульманские богословы утверждали, что без соития любовь ущербна. Османская поэтесса XV–XVI веков Михрихатун писала:

С первого взгляда тебя полюбила

Я силою тысяч сердец.

И пусть утверждают ханжи и святоши,

Будто любить – это грех.

Мне все равно, ну и пусть,

Я готова сгореть в его адском огне…

Одной из самых красивых любовных историй Ближнего Востока считается история Сулеймана Великолепного и Хюррем. Будучи властелином половины мира, падишах не стеснялся посвящать ей нежные стихи:

Я страстью сбит с пути. Брожу я, как в пустыне.

Заботам нет числа. Мне ничего не снится.

Моя душа больна. Но если кровь остынет,

Твой взгляд меня спасет, любимая Царица!

Я сердцем ощутил всю грязь, весь стыд гордыни —

Чем выше возношусь, тем больше грех вершится.

Кто щедрость сохранил? Кто благороден ныне?

Лишь ты, моя любовь, лишь ты, моя Царица!

Я страстью сбит с пути. Брожу я, как в пустыне.

Заботам нет числа. Мне ничего не снится.

Моя душа больна. Но если кровь остынет,

Твой взгляд меня спасет, любимая Царица!

В архивах Топкапы хранятся письма Абдул-Хамида I к капризной одалиске по имени Рухшах. Падишах обидел наложницу, и та заявила, что не желает его видеть. Потомок Османа молил ее: «Моя любимая, награди меня сегодня вечером своим прекрасным телом. Я с трудом сдерживался прошлой ночью, поэтому, дорогая, не мучай меня сегодня вечером!»

Историям о гаремных оргиях мы обязаны не столько восточной распущенности, сколько распаленному воображению европейцев, измученных пуританской моралью. Их интерес к восточным женщинам был односторонним. Американский журналист Ричард Бернстайн в книге «Восток, Запад и секс. История опасных связей» объясняет это тем, что люди Ближнего Востока не ездили на Запад, более того – Запад их вообще не интересовал, если речь не шла о политике. Восточные мужчины не томились по западным женщинам. В Европе появилось множество книг, посвященных тайнам гарема, – но в арабских и османских книгах не смаковалась любовная жизнь английских и французских королей. В западном воображении – например, в опере «Мадам Баттерфляй» – восточная женщина влюбляется в мужественного европейца, однако на Востоке нет художественных произведений с аналогичным сюжетом.

Гарем делил мир – и не просто на Восток и Запад, на Европу и Азию, на христианские и мусульманские страны – но на те земли, где сераль был заурядным явлением, и те, где он считался греховной диковиной. Сулейман I изумил подданных тем, что хранил верность одной женщине – Хюррем. Его современник, английский король Генрих VIII Тюдор, женившийся 6 раз, вывел Англию из-под влияния Римской католической церкви, поскольку папа Климент VII не дал согласия на его очередной развод и новый брак.

В то же время гаремная культура разграничивала секс и любовь – и постулировала, что первое не обязательно влечет за собой второе. Тем самым гарем выступал антиподом культуры христианской, где любовь – непременное условие физической близости. Кроме того, на Востоке издавна бытует представление о том, что могущественные члены общества не должны ограничиваться рамками моногамного брака. По сути, само пространственное устройство Топкапы наводит на мысль о прямой связи между властью и сексом.

Европейцы считали сераль чуть ли не борделем, – и Восток платил им взаимностью. Турецкий консул, сопровождавший Нерваля в прогулке по Каиру, рассуждал о вольных западных нравах – в противовес высокой мусульманской морали. По его словам, стамбульцы возмутились, узнав, что Махмуд II построил баню, где мог наблюдать за собственными женами во время купания. При этом сам дипломат отрицал поступок султана, объясняя слухи «досужими домыслами европейцев». Далее Нерваль приводит свой разговор со стамбульским шейхом. Когда поэт предположил, что мужчина, имеющий несколько жен и рабынь, проводит ночь сразу с двумя-тремя из них, шейх воскликнул: «Так могут поступать лишь шакалы! О Аллах!… Неужели так заведено в Европе?»

В гареме Топкапы действовали ограничения, налагаемые исламом на сферу интимных отношений. Падишах не мог предаваться групповой, анальной и гомосексуальной любви (это не мешало Мехмеду II держать гарем из мальчиков). Не разрешалось смотреть на половые органы партнера во время акта, ибо считалось, что ребенок родится слепым (потому султан прикрывался куском парчи). Разнообразие поз не приветствовалось – согласно суеверию, ребенок, зачатый в неестественной позе, будет иметь врожденное физическое увечье.

Впрочем, многим джарийе не удавалось даже увидеть повелителя – не то что разделить с ним ложе. Учитывая количество женщин в гареме, это неудивительно: например, гарем Мехмеда III состоял из 500 рабынь. У Ибрагима I было около 300 одалисок – рассердившись на одну из них, султан приказал утопить всех в Босфоре. Самым большим сералем в истории Турции, насчитывавшим 900 наложниц, владел Абдул-Меджид I. В разные годы в серале находилось от 200 до 1200 человек, включая поваров, повитух, служанок и евнухов.

Евнухи охраняли гаремы Османов. Всего существовало три вида скопцов: мамсух (ему отрезали пенис и тестикулы), хаси (отрезали только тестикулы); мажбуб (отрезали пенис, тестикулы оставляли нетронутыми). По другой классификации евнухи делились на сандалов (им удаляли и половой член, и тестикулы), спадонов (тестикулы удаляли путем выдергивания или оттягивания) и тлибий (им тестикулы отбивали). Белых кастратов – грузин и черкесов – допускали лишь на такую работу, где не приходилось общаться с женщинами, ибо зачастую такие евнухи не были полностью лишены половых органов. Среди чернокожих скопцов дороже всех стоили те, кто имел уродливую внешность: это считалось дополнительной защитой от женского распутства.

Сама кастрация в любом виде была крайне опасной и болезненной. Она нередко заканчивалась смертью оперируемого. Такой случай имел место, например, при Селиме II. В услужении у него находились Газанфер и Джафер – братья-венецианцы, захваченные в плен. Селим убедил их стать евнухами, ибо это позволяло сделать головокружительную карьеру при дворе. Перенеся кастрацию, Газанфер со временем возвысился и стал капы-агой – начальником белых евнухов. Богатый и влиятельный, он занимался благотворительностью – в частности, построил медресе (сегодня улица, на которой оно расположено, называется бульваром Ататюрка, а в здании находится музей карикатуры). Джаферу не повезло: после операции он скончался в страшных мучениях.

Страдания Джафера представляются еще ужаснее, если мы понимаем, что именно ему пришлось выдержать. Операции проводились с использованием примитивных медицинских инструментов и технологий, в условиях антисанитарии, без антибиотиков, противоотечных, обезболивающих и кровоостанавливающих препаратов. Французский дипломат Шарль Ансильон описывает процесс подготовки к хирургическому вмешательству. Пациента укладывали в ванну с теплой водой и нажимали на яремные вены. Человека разбивал своеобразный паралич, и операция проходила для него безболезненно.

Затем, по свидетельству британского путешественника Картера Стента[31], пенис и тестикулы отрезались ножом серповидной формы. По завершении кастрации в отверстие у основания пениса вставлялась оловянная пробка. Рану покрывали вымоченной в холодной воде бумагой и перевязывали. После этого пациента заставляли ходить в течение 2–3 часов, а затем разрешали лечь и на трое суток лишали питья. По истечении этого срока повязку снимали и пробку вынимали. Если евнух не мог помочиться, это свидетельствовало об отеке уретры, и несчастный был обречен на предсмертную агонию.

Врачи нередко отходили от данного плана. В целях дезинфекции тело пациента могли обтереть перцовой водой, а его самого, уже лишенного половых органов, – на пару дней закопать в песок по пояс. Часто после кастрации рану прижигали раскаленным железом или заливали горячим маслом. В уретру вставляли трубку для облегчения мочеиспускания – евнух до конца жизни носил ее в складках тюрбана. Реабилитация длилась несколько месяцев, на протяжении которых скопец мучился от сильных болей.

В результате хирургического вмешательства кастрат должен был потерять интерес к женщинам и спокойно выполнять свои обязанности по охране гарема. Однако все не так просто. Монтескьё в «Персидских письмах» передает психологическое состояние евнуха: «Во мне погасили следствие страстей, не затушив их причины, и, вместо того, чтобы избавиться от них, я оказался окруженным предметами, которые беспрестанно их возбуждали». Иными словами – несмотря на увечья – скопцы нередко сохраняли сексуальное желание и даже удовлетворяли его. Османский ученый XVIII века Али Сейди-бей утверждал: «Я – свидетель того, что эти черные неверные настолько вероломны, что влюбляются в какую-нибудь из одалисок и тратят на них всё, что зарабатывают. При каждой возможности они тайно встречаются и занимаются любовью».

Топкапы знает немало историй, когда евнухи женились и покидали дворец. В Британском музее хранится датированная 1699–1700 годами рукопись английского путешественника Джона Ричардса. По его словам, евнухи, лишенные наружных половых органов, имели сношения – ведь обитательницы гарема хорошо знали, как компенсировать «мужской дефект».

В архивах Топкапы есть свидетельство дворцового стражника XVIII века. В нем говорится, что две наложницы получили свободу и вышли замуж, но спустя неделю обиженные мужья подали на развод. Причиной послужили жалобы бывших одалисок на то, что их супруги как мужчины оказались гораздо хуже скопцов. Эта история получила широкую огласку, и весь Стамбул обсуждал ее очень долго. Родилась городская легенда, согласно которой у евнухов со временем якобы заново развиваются половые органы.

Кастрата можно было легко узнать на улице – последствия операции сказывались на внешнем виде. Евнух рано лысел, у него не росли усы и борода, тело становилось пухлым и мягким – но так было не всегда. Летом 1935 года – накануне Второй итало-эфиопской войны – газета The New York Times опубликовала статью «Евнухи на помощь Эфиопии». 200 чернокожих скопцов Стамбула, ранее служивших султанам, выразили готовность защищать эфиопского императора Хайле Селассие I. Автор статьи охарактеризовал бывших охранников гарема как храбрых воинов огромного роста и мощного телосложения. Евнухи владели мечом, копьем и пикой, но в XX веке такое оружие было малопригодным. Хайле Селассие не ответил на предложение.

Образ евнуха – один из самых загадочных и мифологизированных в мировой истории. Европейцы знали о скопцах немного или не знали вообще. Анекдотический случай произошел с германской императорской четой во время визита в Стамбул осенью 1898 года. Августа Виктория (супруга кайзера Вильгельма II) пожелала осмотреть гарем, и Абдул-Хамид II приказал кызлар-аге (начальнику черных евнухов) провести для нее экскурсию по сералю. Кызлар-ага встретил императрицу у Баб ас-Саадет – Ворот счастья, ведущих в третий двор Топкапы, где находился гарем. Августе Виктории сказали, что перед ней главный черный евнух, важный османский сановник. Императрица, которая впервые слышала слово «евнух», через переводчика спросила кызларагу, был ли его отец тоже евнухом.

На Востоке кастраты играли существенную роль в политике и культуре. В Персии они сторожили царских жен и подвергались насмешкам со стороны полноценных мужчин, в Константинополе – обслуживали василевса и занимали привилегированное положение при дворе. Две сказки «Тысячи и одной ночи» рассказаны от лица евнухов. Правители доверяли кастратам, ибо те физически не могли основать собственную династию – и, значит, захват ими власти становился бессмысленным.

В мусульманском мире евнухи появились в XII веке как жрецы культа. 40 скопцов непрерывно дежурили у гробницы пророка Мухаммеда в Медине. Кастраты охраняли могилу имама Али в иракском городе Эн-Наджаф и усыпальницу Салах ад-Дина в дамасской мечети Омейядов.

Гиббон, оказавший колоссальное влияние на византинистику, называл их старинным продуктом восточной ревности и восточного деспотизма.

Со временем богатые люди стали брать евнухов в качестве слуг – так кастраты оказались в Топкапы. Большинство «живого товара» составляли негры, взятые в рабство и оскопленные за пределами Порты (хирургические операции над ними проводились преимущественно во французском городе Вьен, дабы избежать юридических проблем).

К началу правления Сулеймана Великолепного чернокожие евнухи были могущественнее белых. Сперва белые евнухи обладали более высоким статусом, нежели черные, – но вследствие совершенных ими краж и растрат они утратили доверие султанов. В 1591 году власть белых евнухов ограничил Мурад III. Особенно пострадал капы-ага: он лишился сразу двух должностей – «господина девушек» и назира (управляющего вакфами[32]). Эти полномочия были переданы кызлар-аге – с тех пор его авторитет и влияние только росли.

Кызлар-ага стал командиром корпуса алебардщиков в ранге паши с тремя бунчуками[33]. Также он выполнял функции посыльного между султаном и великим визирем, владел конюшней из 300 лошадей и был единственным, кто мог входить к повелителю в любое время дня и ночи. В XVII–XVIII веках главный черный евнух занимал четвертое место в дворцовой иерархии – выше него стояли лишь падишах, великий визирь и шейх-уль-ислам. Также кызлар-ага руководил снабжением султанской резиденции, выполнял функции посредника между гаремом и мужскими зданиями дворца, следил за образованием шехзаде и участвовал в публичных церемониях.

Теоретически султан мог вершить государственные дела только с помощью великого визиря, но зачастую он больше прислушивался к советам матери, наложницы, садовника или рулевого своей барки. В этих условиях кызлар-ага влиял на имперскую политику и вмешивался в династические споры. Так, в 1617 году Хаджи Мустафа-ага возражал против восхождения на престол психически нездорового Мустафы I и помогал валиде-султан Кёсем. Сулейман-ага, наоборот, занял сторону Турхан и в 1651 году организовал убийство Кёсем. Власть главного черного евнуха простиралась настолько далеко, что он по согласованию с валиде-султан назначал на должности сановников – причем не только в Топкапы, но и во всей Порте. Вообще при решении каких-либо вопросов через мать султана представлялось невозможным миновать кызлар-агу.

Начальника черных евнухов боялись больше всех, поэтому со временем он превратился в самого корыстного чиновника Османской империи. Портер рассказывает о немыслимой роскоши, окружавшей Хаджи Бешир-агу – кызлар-агу Мустафы III: «В течение шести лет его управления могло показаться, что он намеревается вытянуть у Европы все ее бриллианты и скупить все, что добывалось в шахтах Голконды и Бразилии».

Будучи очень богатым человеком, кызлар-ага редко оставлял пост по собственному желанию. Если же такое случалось, ему выплачивали внушительную пенсию – азатлык (от тур. azatlık – свобода). Как правило, главные черные евнухи приобретали собственность в Египте – дабы, удалившись от дел, провести остаток жизни, ни в чем не нуждаясь и позволяя себе приятные излишества. Покупка собственности не вызывала недовольства султана, ибо он являлся единственным наследником кызлар-аги.

Несмотря на участие в политических играх, черные и белые евнухи предназначались для охраны женщин из султанского гарема. Неисполнение этой первой и основной функции Османы не прощали. У скопцов было немало забот – тем более что джарийе, мечтавшие попасть в опочивальню падишаха, не пренебрегали ничем для достижения поставленной цели.

Игра стоила свеч: джарийе, с которой султан провел хотя бы одну ночь, называлась гёзде. Теперь в ее распоряжении были личные покои и прислуга. Число гёзде, как правило, не превышало сотню.

Понравившись господину, гёзде могла стать икбал – фавориткой. Икбал обычно насчитывалось немного: так, у Селима II их было 9, у Махмуда I – 15. Забеременев, гёзде или икбал становилась претенденткой на статус кадины – матери ребенка султана, а еще не рожденный ребенок – претендентом на османский престол.

Женщины в гареме ревниво следили друг за другом. Ни одна беременность не оставалась незамеченной. Главной задачей одалисок – а иногда и валиде-султан – было вытравить плод или погубить младенца при родах. Если же гёзде или икбал все-таки умудрялась родить, она в качестве кадины занимала одну из высших ступеней гаремной иерархии и получала в услужение евнухов и рабынь, а также басма-лик – солидное ежегодное содержание, название которого дословно переводится как «на туфельки» (что синонимично русскому «на булавки»). Главной кадиной считалась хасеки – мать первенца, ее титул являлся вторым по значимости после валиде-султан.

Самые удачливые кадины становились кадин-эфенди – супругами султана. По шариату их могло быть максимум четыре. Согласно легенде, на рабыне женился еще Баязид II, но официальных данных о столь выдающемся событии не сохранилось. Первым султаном, который действительно заключил брак с невольницей, считается Сулейман I Великолепный. Его супругу звали Хюррем – и именно для нее в 1521 году Сулейман ввел титул «хасеки» («милая сердцу»).

Свадьба падишаха, состоявшаяся в 1530 году, была экстраординарным мероприятием – в Стамбул даже привезли слонов и жирафов из Африки. Церемония бракосочетания сопровождалась грандиозным пиршеством. Дома украсили цветочными гирляндами. На старом ипподроме построили трибуну для новобрачной и ее свиты – Роксолана наблюдала оттуда за рыцарским турниром и выступлениями музыкантов. «Об этой свадьбе ходит много разных толков, но никто не может объяснить, что все это может значить», – резюмирует английский путешественник Джон Янг.

Свадьба означала окончательную победу Хюррем в дворцовых интригах. Ни иностранцы, ни сами османы не понимали желание султана взять в жены коварную чужеземку. Один венецианский купец писал из Стамбула, что в Топкапы миновали те времена, когда к ложу повелителя приводили робких красавиц: «Теперь опустели залы, по султанским коврам ползают гадюки и скорпионы… Ходит лишь поганая красноволосая ведьма да ее недоноски». Представитель Габсбургов сообщал, что единственным изъяном в характере падишаха является чрезмерная преданность супруге. По словам итальянского купца Луиджи Бассано де Зары, Хюррем околдовала Сулеймана – из-за этого «военные и судьи ненавидят и ее саму, и ее детей, но, видя любовь к ней султана, роптать не смеют».

Английский историк Лесли Пирс приводит пример того, какое влияние Хюррем оказывала на правителя. Некий санджак-бей подарил султану и его матери по красивой рабыне, но Хюррем бурно возмутилась.

Валиде, отдавшей свою рабыню сыну, пришлось извиниться и забрать наложницу обратно. Вторую рабыню падишах велел отправить другому санджак-бею – ибо присутствие даже одной одалиски во дворце делало хасеки несчастной.

История Хюррем подтверждает общую закономерность: большинство правителей Блистательной Порты рождено от рабынь. До завоевания Константинополя султаны женились на анатолийских, византийских и балканских принцессах. Это были сугубо политические браки, имевшие целью упрочить могущество Османов и закрепить их международные связи. Так, в 1346 году Орхан играл роскошную свадьбу с красавицей Феодорой – дочерью византийского императора Иоанна VI. Военный лагерь Орхана был разбит на азиатском берегу Босфора. За невестой отправили 30 кораблей и конный эскорт. По замечанию Гиббона, Феодору отдали «владыке-варвару» безо всякого церковного обряда – но было оговорено, что в гареме она сохранит свою веру.

Вследствие дипломатических браков многие представители Османской династии до конца XIV века были шатенами или русыми с голубыми либо серыми глазами. С XV века гарем регулярно пополнялся пленными черкешенками и дочерьми кавказских князей – отцы отдавали их в сераль, надеясь, что обеспечивают девушкам блестящую будущность или хотя бы безбедное существование. Султаны превратились в жгучих кареглазых брюнетов – именно такими они вошли в историю. Исключением стал Селим II – сын Сулеймана I и Хюррем. Огненно-рыжий цвет волос он унаследовал от матери.

Царившие в серале страсти, скандалы и интриги превратили его в ключевой политический институт Османской империи. Движимые желанием посадить на трон каждая своего сына, кадины легко вступали в опасную дворцовую борьбу друг с другом, прочими наложницами, валиде-султан, а иногда и с высшими чиновниками, в первую очередь – великими визирями.

Постепенно женщины приобретали всё большую власть. Это привело к тому, что в 1550–1656 годах они фактически руководили государством. Этот период в истории Порты принято называть Женским султанатом (тур. Kadınlar saltanatı). Бразды правления находились в руках Нурбану (жены Селима II и матери Мурада III), Сафие (наложницы Мура-да III и матери Мехмеда III), Кёсем (жены Ахмеда I и матери Мурада IV и Ибрагима I) и Турхан (жены Ибрагима I и матери Мехмеда IV).

Способность их мужей и сыновей возглавлять государство была крайне сомнительна. Селима II за страсть к вину прозвали Пьяницей. Ахмед I умер от сыпного тифа в возрасте 27 лет. Мустафа I и Ибрагим I были душевнобольными. Мурад IV – единственный монарх эпохи Женского султаната, который правил, а не царствовал – демонстрировал нечеловеческую жестокость к подданным и, вместе с тем, славился беспримерной храбростью. Он положил конец противоборству с Персией и в результате масштабных боевых действий восстановил границу, проведенную еще при Сулеймане I (1555). Зухабский мир между Портой и государством Сефевидов был заключен в 1639 году. Иран выполнял его условия на протяжении века – вплоть до завоевания афганцами.

Мурад IV лично вел армию в бой. Во время осады Багдада (1638) он наравне с простыми солдатами рыл окопы. Прекрасный наездник, отличный борец и искусный лучник, султан обладал чудовищной физической силой. Он легко перепрыгивал с лошади на лошадь на полном скаку, пробивал копьем щит, обитый верблюжьими шкурами, пускал стрелу дальше ружейной пули – и однажды, метнув дротик, убил ворона, сидевшего на минарете в полутора километрах от него.

Грозный падишах вызывал у подданных ужас и почтение. В 1638 году он запретил курение табака и опиума, распитие алкоголя и кофе. Нарушителей бросали в тюрьму, били палками и даже казнили. Однажды, прогуливаясь по саду, Мурад увидел курящего садовника. Несчастному отрубили ноги и оставили истекать кровью в тени олеандров. Венецианец, живший возле Топкапы и надстроивший этаж собственного дома, поплатился за это жизнью: падишах решил, что иностранец собирается подглядывать за его гаремом. Придворных музыкантов казнили за исполнение персидской мелодии – Мурад счел это прославлением врагов. Также султан пронзил копьем посыльного, принесшего весть о том, что у него родилась дочь вместо долгожданного сына-наследника.

По легенде, Мурад проявил милосердие только раз. Ему доложили, что в подвале дома около Гранд-базара действует нелегальная кофейня, совмещенная с опиумной курильней. Султан, рассвирепев, покинул дворец и нашел злополучный подвал. Там его встретил радушный хозяин, который предложил гостю чашку кофе и трубку. Падишах отказался, и хозяин заподозрил неладное – стамбульцы знали о привычке Мурада гулять по городу инкогнито и наказывать тех, кто осмелился нарушить закон.

Худшие опасения кабатчика подтвердились, когда незнакомец заявил, что его зовут Мурад. Испуганный старик рухнул на колени и закричал: «Добро пожаловать на мои похороны!» Султан рассмеялся и простил преступника. Так в турецком языке появилась фраза «Добро пожаловать на мои похороны!» («Buyrun cenaze namazına!»), которую употребляют в критических ситуациях.

Хозяину кофейни невероятно повезло, ведь падишах не знал пощады. По слухам, во время правления Мурада IV было казнено более 100 тыс. человек – для сравнения: столько потеряла османская армия при пятинедельной осаде Багдада в 1638 году. Среди вельмож, вызвавших гнев султана, оказались командиры янычар и сипахов, великий визирь и впервые – шейх-уль-ислам Порты.

В последние годы жизни Мурад, получивший прозвище Кровавый, предавался пьяным кутежам. Господарь Молдавского княжества Дмитрий Кантемир пишет, что монарх страдал от алкогольных галлюцинаций: «Словно безумец, бегал по улицам босой, в одной рубахе, и убивал любого, кто попадался ему на пути». Стоя у окна, Мурад часто стрелял из лука в случайных прохожих. Вино погубило победоносного султана: в 1640 году он скончался от лихорадки.

Мураду IV наследовал Ибрагим I Дели (Безумный). Мехмед IV, нареченный Авджи (Охотником), больше интересовался развлечениями, нежели государственными делами. Его знаменитое письмо запорожским казакам имеет необычайно мягкий и осторожный для подобных посланий тон. Падишах просто предложил запорожцам сдаться и даже не грозил им смертельной карой. Ответ казаков носил глумливый характер и изобиловал нецензурной лексикой (процесс его сочинения изобразил художник Илья Репин).

В Стамбуле о Мехмеде IV напоминает ильче Авджылар – там находились его любимые охотничьи угодья. Александр Дюма, с интересом наблюдавший за потомками Ибрагима I и Мехмеда IV, в повести «Али-паша» отмечает: «Еще в середине XVIII века Турция была поражена политической гангреной… Племя османов, предназначенное лишь для завоеваний, делалось совершенно никчемным, как только завоевания приостанавливались». Гарольд Лэмб – американский биограф Сулеймана I – также приходит к неутешительному выводу: «Если турок слезает с седла, чтобы сидеть на ковре, он превращается в ничто».

Порта погибла через 50 лет после смерти Дюма – и, по мнению ряда историков, причины катастрофы коренятся в эпохе Женского султаната. Матери, жены и наложницы падишахов с удовольствием участвовали в подковерных играх и назначали своих фаворитов на ключевые должности. Управление империей носило бессистемный характер, в госаппарате процветали бюрократия и кумовство – ибо вчерашние рабыни и гаремные интриганки не были готовы заниматься политикой.

Конец Женскому султанату положил Сулейман II – сын Ибрагима I и младший брат Мехмеда IV. Он взошел на престол, будучи взрослым человеком, и не нуждался в регентстве валиде-султан. Шехзаде Сулейман провел 39 лет в кафесе – это еще одно занятное место Топкапы.

Кафес (тур. kafes – клетка) представлял собой павильон, примыкающий к гарему, но изолированный от него. Там содержались шехзаде – османские принцы. Своим существованием Клетка обязана закону о престолонаследии Мехмеда II. Фатих выразил свою волю следующим образом: «Любой, кто который посмеет посягнуть на султанский трон, должен быть немедленно казнен, даже если трон пожелает занять мой брат».

Кровавую практику братоубийства в династии Османов впервые применил в 1389 году Баязид I Йылдырым (Молниеносный) – в борьбе за престол он велел задушить своего старшего брата Якуба. Правнук Баязида I, Мехмед II отчетливо понимал: трон надо защитить от неизбежных распрей и притязаний со стороны собственных родственников – поэтому его закон закреплял, что шехзаде нужно казнить сразу же после воцарения нового султана. Четкого порядка передачи власти не существовало, ибо, по мнению османов, правителя мог определять только Аллах.

Кинросс отмечает, что с момента принятия данного закона Османы должны были следовать «дикой практике», охраняя свою безраздельную власть – и, таким образом, обеспечивая выживание династии на протяжении веков. Английский историк Энтони Алдерсон видит в законе Фатиха принцип естественного отбора: «Трон был доступен всем, но его занимал только самый сильный наследник, остальные должны были погибнуть». Выражать притязания на верховную власть могли только члены султанской семьи. Таким образом, во главе государства оказывался самый умный, хитрый и ловкий претендент, сумевший одержать победу над своими соперниками.

В 1666 году в соответствии с указом Селима II наследникам даровалась жизнь, но вплоть до смерти правящего султана они не могли участвовать в общественно-политических делах. Так появился кафес, в котором шехзаде были заключены годами, а иногда и десятилетиями. Принцы не получали никакой информации о том, что творится в стране, и не могли выйти из Клетки. Их охраняли евнухи с проколотыми барабанными перепонками и надрезанными языками. Им отдавались одалиски с удаленными матками и яичниками.

Гудвин описывает кафес как помещение, где шехзаде ждали смерти или коронации. Они проводили дни в безделье, полностью оторванные от течения жизни. Даже высшие сановники не знали, сколько человек содержится в Клетке. Обычно это выяснялось в ходе янычарского бунта, когда мятежники врывались во дворец и начинали искать подходящего претендента на трон. Очередного потомка Османа – находившегося, как правило, в состоянии расстройства сознания, – вытаскивали из темницы и вручали ему власть.

Сулейман II, положивший конец эпохе Женского султаната, был не единственным долгосрочным обитателем кафеса. Мустафа I провел в заточении 14 лет, Селим III – 15 лет, Ахмед II – 43 года, Осман III – 50 лет, Мехмед VI – 57 лет. Клетка уродовала своих пленников и подрывала мощь огромного государства. Слабые, запуганные, полусумасшедшие шехзаде не имели житейского опыта и не обладали государственным мышлением. Внезапно очутившись на престоле, они не могли ни принимать политически верные решения, ни издавать мудрые указы, ни вести в бой войска, ни держаться подобающе своему высокому статусу.

Мустафа I дергал визирей за бороды и срывал с них тюрбаны во время совещаний. Еще он любил бросать золотые монеты с балкона Топкапы в Босфор, заявляя, что рыбам они нужнее. Осман III и Селим III после долгих лет заточения испытывали серьезные проблемы с речью. Сулейман II увлекался каллиграфией: ему больше нравилось переписывать Коран, нежели управлять империей. Став султаном, он постоянно высказывал желание вернуться в кафес. Британский дипломат Пол Райкот описывает, как Ибрагим I Безумный верхом возвращался в Топкапы после коронации: «То ли из-за отсутствия практики, то ли по причине осанки, присущей дуракам, но он сидел в седле так нелепо, что вызывал у народа скорее смех, чем возгласы одобрения».

В течение первого года правления Ибрагим I был абсолютно равнодушен к женщинам (что грозило династическим кризисом) – но потом стал демонстрировать невиданную развращенность. По словам Дмитрия Кантемира, Ибрагим был привержен похоти настолько же, насколько Мурад IV – вину. В частности, падишах велел, чтобы по пятницам к нему приводили красивую девственницу. Стены султанских покоев были покрыты зеркалами – дабы Ибрагиму казалось, что его любовные сражения происходят сразу в нескольких местах. Правитель часто собирал обнаженных наложниц в саду и с жеребячьим ржанием носился среди них, овладевая то одной, то другой, – а девушки брыкались и сопротивлялись по его приказу. Еще одно сумасбродство Ибрагима состояло в том, что он искал женщину, имеющую половые органы, подобные коровьим (соответствующие формы были отлиты в золоте и разосланы по всей империи). Султан также собрал внушительную коллекцию эротической и порнографической литературы и сам изобрел несколько новых поз.

Особую страсть Ибрагим питал к толстым женщинам – его фаворитка по прозвищу Шекер Пара («Кусочек сахара») весила около 160 кг. Вес остальных наложниц колебался от 115 до 230 кг. Султанские слуги целенаправленно искали пышнотелых девушек в стамбульских банях. Безумный падишах тратил на содержание гарема огромные средства, разоряя государственную казну. Он раздавал одалискам деньги, драгоценности и земельные наделы, принадлежавшие его сестрам. Также Ибрагим назначал на ключевые посты людей самого низкого происхождения – например, сделал банщика пашой с тремя бунчуками, что равносильно званию генерал-полковника. Более того – султан чуть не убил своего единственного на тот момент сына и наследника, в порыве ярости швырнув его в фонтан (у Мехмеда IV на всю жизнь остался шрам на лбу).

Пленники Клетки сходили с ума, пускались в чудовищные загулы либо становились аскетами. Это неудивительно: до того, как возглавить Блистательную Порту, принцы десятилетиями мучились от тоски и ужаса. Памук в «Черной книге» отмечает, что для шехзаде безумие было естественным – ибо они изучали историю своей семьи, где братоубийство являлось династической традицией. Жизнь в ожидании смерти приводила к тому, что, сходя с ума, узник кафеса словно говорил: «Я выхожу из игры» – и тем самым избавлялся от контроля султанских доносчиков, от заговоров, интриг и ловушек, а заодно и от невыносимых грез о престоле.

Но все же кафес даровал жизнь – в то время как султаны убивали соперников жадно и непреклонно. Основатель династии Осман задушил своего дядю Дундар-бея. Мурад I умертвил братьев Халила и Ибрагима и сына Савджи-бея. По приказу Баязида I были казнены десять его братьев (первым стал снискавший популярность в войсках Якуб). Мехмед I лишил жизни брата Ису, Мурад II – дядю Мустафу и брата Мустафу. Остальные братья Мурада II были ослеплены. Мехмед II зарезал своего брата в постели. Баязид II убил брата Джема и четырех его сыновей: Огуза, Ахмеда, Хана и Пашу. Селим I пролил кровь своих братьев Коркута, Шаха, Алем Шаха, Ахмеда, Махмуда, а также племянников – сыновей Махмуда: Мехмеда, Мусы, Эмина, Орхана и Османа. Селим не оставил в живых никого из своих родственников по мужской линии, кроме сына Сулеймана – будущего Сулеймана I (другие сыновья Селима погибли от чумы). Будучи лишен возможности погубить дядьев и братьев, Сулейман I убил своих сыновей Мустафу и Баязида и внуков (детей Мустафы – Мехмеда и Орхана – и детей Баязида – Орхана, Османа и Абдуллаха).

Следует подробнее рассказать об убийстве шехзаде Мустафы. Бытует мнение, что Сулейман велел задушить его, поддавшись Хюррем, которая хотела видеть на троне своего сына Селима; причем умный и храбрый Мустафа якобы действительно мог возглавить Османскую империю после смерти отца. На самом деле, Сулейман имел все основания бояться собственного ребенка. Мустафу уважали янычары, он был популярен среди народа – и, значит, угроза государственного переворота под руководством шехзаде была реальна. Все это определило дальнейшую судьбу принца и приблизило его конец. В 1553 году – за несколько месяцев до того, как жизнь Мустафы оборвалась – венецианский дипломат Бернардо Наваджеро утверждал: «Невозможно описать, насколько он любим и желанен как наследник престола».

Смерть принца вызвала неоднозначную реакцию современников. Персидский шах Тахмасп I говорил, что правление Сулеймана дважды запятнано позорным убийством невиновных людей (первой жертвой пал великий визирь Ибрагим-паша, второй – родной сын султана). Согласно городской легенде, гибель Мустафы повлекла за собой еще одну трагедию: скончался шехзаде Джихангир, который якобы умер от тоски по старшему брату. В известной пьесе XVII века «Мустафа», написанной английским аристократом Роджером Бойлом, Джихангир и вовсе закалывает себя кинжалом на глазах у отца, произнеся перед этим скорбную тираду о своей дружбе с благородным Мустафой.

Легенда прекрасна и печальна – но надо учесть ряд обстоятельств. Во-первых, Мустафа покинул Стамбул в 1533 году, когда Джихангиру было 2 года, – отец отослал его в Анатолию управлять тамошними провинциями (сначала Манисой, а с 1541 года – Амасьей). Хюррем не желала возвращения Мустафы в столицу, ибо считала его главным конкурентом Селима в борьбе за трон. Судя по всему, в период с 1533 года и до конца жизни шехзаде ни разу не приезжал в Стамбул, и Джихангир не видел старшего брата – а, следовательно, не мог к нему привязаться. Во-вторых, Джихангир с детства отличался слабым здоровьем; вероятно, его смерть вызвана естественными причинами.

Европа пристально наблюдала за кровопролитиями в Топкапы. Отношения между Сулейманом I и его сыновьями (особенно убийство Мустафы) легли в основу десятков литературных произведений, созданных английскими, французскими и итальянскими поэтами и драматургами XVI–XVIII веков. Вот неполный список: «Трагедия Сулеймана» (1581) Габриэля Бонуни, «Сулейман» (1607) Джорджа Тилолу, «Трагедия Мустафы» (1609) Фулка Гревилла, «Мустафа» (1739) Дэвида Моллета, «Джихангир и презренный трон» (1748) Готтолга Пессинга, «Мустафа и Джихангир» (1761) Кристиана Вайсса.

Особую популярность приобрела пьеса Роджера Бойла «Мустафа» (1665). Она успешно ставилась в театрах и была переведена на несколько европейских языков. Автор изложил события османской истории однобоко – но большего и не требовалось для художественного произведения. В трагедии Бойла Мустафа обращается к отцу с последними словами:

Умерев, я покончу с вашей ненавистью,

Но так и не завоюю вашу любовь.

Бойл был не первым европейцем, для которого реальные исторические персонажи окрасились в черный и белый цвета. За 100 лет до него Боден изобразил Сулеймана деспотичным и трусливым стариком, чье поведение, однако, соответствовало традициям османского государства.

По версии Бодена, Мустафа подписал себе смертный приговор еще в 1552 году, когда триумфально прибыл в Стамбул, подавив сопротивление персов. Народ встретил шехзаде ликованием – и отец не смог пережить популярность сына. Сулейман приказал задушить Мустафу в покоях Топкапы. Далее султан расправился с прочими реальными и мнимыми конкурентами, включая двоих шехзаде. В живых остался только Селим – его спасло то, что он остался единственным наследником. «Подобное было традиционным у оттоманов, потому что мечтать об империи могли все, но доставалась она только одному», – резюмирует Боден.

По мнению американского исламоведа Маршалла Ходжсона, Сулейман не был кровожадным. В результате интриг Хюррем ему пришлось казнить Мустафу, который мог стать достойным наследником престола, хотя и был рожден от другой женщины. В 1561 году – и снова в результате интриг – Сулейман предал смерти еще одного своего сына, шехзаде Баязида – уверяя самого себя, что поступает правильно, определяя очередь наследования.

Череда династических убийств сопутствует всей истории Османского рода, она неумолимо возобновлялась с воцарением нового султана. Мурад III лишил жизни пятерых своих братьев. Мехмед III приказал задушить 19 сводных братьев – детей его отца, Мурада III, от разных жен и наложниц. Об этом упоминает Шекспир в пьесе «Генрих IV», где Мурад III назван Амуратом. После коронации Генрих V говорит младшим братьям:

Я вижу, братья,

К печали вашей примешался страх.

Здесь английский, а не турецкий двор.

Не Амурат – преемник Амурата,

А Генрих – Генриха.

Также по распоряжению Мурада III задушили его сына Махмуда. Мурад IV убил четырех своих братьев, Мустафа IV – Селима III, Махмуд II – Мустафу IV, его мать, а также жену и детей находившегося в ссылке Мустафы III. Ахмеда II отравили. Смерти не избежал и Осман II – султан, который даже не успел возмужать. Он вошел в историю под прозвищем «Генч Осман» («Молодой Осман») – и изображен на портретах безусым и безбородым юношей. Главным событием его правления оказалась лютая зима 1621 года, когда Босфор замерз частично, а Золотой Рог – полностью. Несмотря на нежный возраст, падишах был жесток – например, он упражнялся в стрельбе из лука, используя в качестве мишеней слуг и военнопленных. Осман II погиб в 17-летнем возрасте от рук великого визиря Кара Давут-паши.

Всего в династии Османов было истреблено 78 шехзаде. Убийства прочих членов султанской семьи, великих визирей, иных чиновников и их родственников вовсе не поддаются исчислению. При этом в гареме показатели детской смертности были просто ужасающими. Так, из 100 детей Мурада III (XVI век) выжили, по одним данным, 19 сыновей и 26 дочерей; по другим – 22 сына и 29 дочерей. В XVIII–XIX веках ситуация не намного улучшилась: у Ахмеда III умерли 34 ребенка, у Абдул-Меджида I – 25 детей.

Топкапы веками хранит страшные тайны любви, надежды и смерти. Окна дворцовых хаммамов забирали решетками, дабы к купающимся не подобрались убийцы. В крохотных комнатках, которые исследователи считали кладовками, жили карлики, веселившие правителей Порты. На камне около ворот Кушхане ночью 2 сентября 1651 года добили и оставили лежать до рассвета валиде-султан Кёсем – жену Ахмеда I, мать Мурада IV и Ибрагима I.

Райкот красочно описывает ужасную смерть Кёсем в сентябре 1651 года. На 60-летнюю женщину напали четверо молодых людей – сторонников ее невестки и соперницы Турхан-султан, готовившей дворцовый переворот. С Кёсем сорвали одежду и украшения, оставив ее совершенно нагой. Затем жертву схватили за ноги и потащили к воротам гарема. Валиде-султан душили и били по голове; она яростно кусалась. Убийцы оказались неопытными и потому «трудились очень долго». Наконец, они решили, что все кончено, и побежали в Топкапы с радостными криками: «Она мертва, она мертва!» Однако Кёсем поднялась с земли, и убийцы вернулись. На шею жертвы снова набросили шнурок и сильно затянули его рукояткой топора…

Убийство Кёсем было отнюдь не единственным кровавым пятном в истории Топкапы. Во время массовых наказаний во дворе султанской резиденции складывали курганы из языков провинившихся вельмож, наложниц и евнухов. В саду Топкапы стояли две колонны, на которых выставляли отрубленные головы опасных преступников и врагов империи. По мнению европейцев, все это свидетельствовало о кровожадности османов. На Западе полагали, что казни превращаются для стамбульцев в яркий и запоминающийся праздник. В стихотворении Гюго «Головы в серале» есть такие строки:

Сераль!.. Сегодня он дрожит от ликованья.

На шелковых коврах под гром и завыванье

Флейт, барабанов, труб – султанш веселый пляс:

Дворец, как властелин, дарующий широко,

Шесть тысяч подарил поклонникам пророка

Голов, отрубленных зараз.

Экзекуции проводились не только для наказания преступника, но также ради устрашения подданных и демонстрации султанской мощи. Головы вельмож насаживали на пики возле дворцовой стены; на солнце они постепенно чернели. Если ранг казненных был ниже паши, то головы складывали на всеобщее обозрение около главного входа в Топкапы – Ворот империи (Баб-и-Хумаюн).

В саду Топкапы находился фонтан, в струях которого палачи мыли руки, обагренные кровью жертв. Палачи по совместительству работали садовниками – в их обязанности в равной мере входили казни и выращивание прекрасных цветов, услаждающих взор султана. Нарциссы, розы, тюльпаны, гиацинты и сотни других растений попали в Европу с бескрайних зеленых холмов Топкапы. Османы предпочитали глухонемых палачей и дильсизов – палачей с вырванными языками, не способных болтать о происходящем во дворце и внимать стенаниям приговоренных к смерти. Также считалось, что после отсечения голова казненного может назвать имя того, кто виновен в его гибели, – или выдать иной секрет, который должен навеки остаться в стенах Топкапы. В Стамбуле до сих пор рассказывают легенду о том, как голова великого визиря Ибрагима-паши в течение нескольких часов повторяла имя сгубившей его Хюррем.

Способы казни были разными. Янычарам отрубали голову тесаком. Рядовых подданных обезглавливали с помощью топора либо секиры. Пиратов и разбойников распинали, четвертовали, подвешивали за ребра. Генуэзский купец Якопо де Кампи, на протяжении 30 лет торговавший сначала в Константинополе, а потом в Стамбуле, вспоминал неоднократно виденное им посажение на кол.

Закон запрещал проливать кровь представителей Османской династии и высокопоставленных чиновников (иначе души убиенных не могли уйти на небо) – поэтому их душили шелковым шнурком или тетивой для лука. Многих душили во сне – на Востоке существовало поверье, что душа спящего покидает тело, и он считался временно мертвым. Эта практика началась с казни Ибрагима-паши – великого визиря Сулеймана I. Султан поклялся, что никогда в жизни не убьет Ибрагима – но шейх-уль-ислам Мехмед Эбусууд-эфенди сказал Сулейману: «Жизнь – это активность, когда мы спим – мы не живем. Пусть он [Ибрагим-паша] умрет, когда ты спишь». Подобные казни осуществлял главный садовник, он же – главный палач, мускулистый человек, способный задушить кого угодно.

Правители Порты неустанно перекраивали облик дворца, будто пытаясь спрятать прошлое за вновь возведенными колоннами, беседками и павильонами, замазать кровавые пятна цементом, замуровать кости в стенных нишах. В османскую эпоху Топкапы перестраивался множество раз. Каждый султан воздвигал новые здания – причем архитекторы не задумывались о том, как они будут гармонировать друг с другом. В результате в ансамбле Топкапы причудливо переплетаются османский стиль, барокко, рококо, французский ампир.

Первая масштабная перестройка резиденции, задуманная Сулейманом I, заключалась в том, что между султанскими покоями и хозяйственными помещениями следовало возвести как можно больше сооружений. Они предназначались для жен, наложниц и личной охраны правителя. Так в Топкапы появились маленькие павильоны, обозначаемые словом «киоск» (затем оно пришло в европейские языки). Основы придворного этикета, заложенные Сулейманом I, оставались незыблемыми в течение столетий. В начале XVIII века Ахмед III писал своему великому визирю: «Если перехожу из одной комнаты в другую, то в коридоре при этом выстраивается 40 человек, когда я одеваюсь, то за мной наблюдает охрана… Я никогда не могу побыть один».

В то же время обслуживающий персонал Топкапы – более 5 тыс. человек (только на кухне трудилась тысяча) – не должен был видеть султана. Многочисленные евнухи, повара, управляющие, кладовщики, уборщики, садовники служили во дворце десятки лет и никогда не встречались с хозяином всех земель, как почтительно именовали Сулеймана.

Дворцовый комплекс Топкапы обладает интересной особенностью: гигантский по площади, он не имеет высоких зданий. Фактически Топ-капы представляет собой модернизированную версию палаточного лагеря кочевников, коими раньше были турки. У Генри Мортона беседки и павильоны ассоциируются с шатрами, выполненными из дерева и камня. Действительно – военный лагерь османов разбивался по такому же принципу, что и строился Топкапы: огромный шелковый шатер султана окружали разнообразные шатры и палатки военачальников и придворных. Именно с Сулеймана Великолепного началась традиция, согласно которой после воцарения нового султана для него сразу же принимались шить грандиозный походный шатер – подобно тому, как в Древнем Египте для фараона начинали строить пирамиду.

29 августа 1562 года – после блестящей победы в Мохачском сражении – перед знаменитым шатром Сулеймана сложили гору из отрубленных голов венгерских, чешских и хорватских воинов. Битва при Мохаче длилась два часа, став самым коротким сражением в истории. Турки впервые применили тактику полумесяца (туран). Османская армия разделилась на три группы – центр, левый и правый фланги. Центральные войска быстро ударили по противнику и начали отступать, заманивая его вглубь своих расположений. Ободренные европейцы решили, что победа близка, устремились вслед за турками – и были внезапно атакованы с флангов вражеской кавалерией.

Всего за пару часов Венгрия потеряла армию, бóльшую часть родовой аристократии, всех полководцев, 8 епископов и короля Лайоша II. Тело юного монарха опознали по драгоценным камням на шлеме и доспехах. Вместе с 20-летним Лайошем умерло и его королевство: монарх не оставил наследника, и Венгрия на 400 лет лишилась независимости.

Сулейман решил «восточный вопрос» Османской империи, что не удалось в свое время Мехмеду II. Затяжные войны с Венгрией не принесли покорителю Константинополя успеха. Его солдат тысячами сажал на кол валашский князь Влад III Цепеш. Тела казненных становились бледными, ибо из них вытекала кровь. Так родилась легенда о том, что Влад III был вампиром.

В 1461 году Цепеш отказался платить Порте дань. Султанские послы, явившиеся к князю за деньгами, отказались снять перед ним тюрбаны, – и Цепеш приказал гвоздями прибить тюрбаны к их головам.

В 1462 году разгневанный Мехмед II во главе армии вторгся на территорию Валахии. Солдаты Дракулы уничтожили 15 тыс. османов и около 20 тыс. взяли в плен. Отступая, князь оставлял за собой сотни изуродованных вражеских тел и мертвую пустыню. По его приказу отравляли колодцы, резали скот, жгли дома и посевы, дабы туркам не досталось ни еды, ни воды, ни укрытия, ни женщин – ничего.

Преследуя Цепеша, османы дошли до южного склона Трансильванских Альп – и здесь, у города Тырговиште, обнаружили печально известный «лес кольев» с насаженными на них трупами 20 тыс. пленных. Холмы были залиты кровью и усыпаны отрубленными головами тех, кому кольев не хватило. В воздухе висел сладкий, тошнотворный запах смерти. Султан дрогнул и повернул назад.

Образ Влада III увековечил ирландский писатель Брэм Стокер в романе «Дракула». Знаменитый сюжет о самоубийстве молодой жены Влада III может иметь под собой реальную основу. Согласно преданию, спасаясь от турок, князь с супругой укрылись в румынском замке Поенарь. Османы осадили крепость, и Цепеш предпринял отчаянную вылазку за водой и продуктами. Пока он отсутствовал, враги осыпали замок 500 стрелами с письмами, сообщающими о гибели князя. Одна из них попала в окно покоев жены Дракулы. Прочитав письмо, она бросилась с башни, стоявшей над обрывом.

Влад ненадолго пережил супругу: в 1476 году османы взяли его в плен и казнили. Легенда гласит, что операцией руководил брат Цепеша – Раду-бей, который еще в детстве принял ислам и помогал Мех-меду II захватывать Константинополь, сражаться с Ираном и завоевывать Балканы. Как бы то ни было, отрубленную голову Влада отправили султану. Торжествующий Фатих выставил ее на колонне в саду Топкапы – недалеко от ворот Баб-и-Хумаюн, через которые проходила дорога, соединявшая Рим и Константинополь.

Анализ правления Мехмеда II и его правнука Сулеймана I показывает, что султанов наконец-то связало не только кровное родство. Отныне они передавали друг другу государственные планы, военные секреты, проблемы и надежды. У Османов появилась интеллектуальная и духовная преемственность, оформилась социальная иерархия, сложились традиции, обычаи и ритуалы – и Сулейман был их прямым наследником и продолжателем. Он умело использовал богатый опыт Османской династии. Так, захватив в 1534 году Багдад – древнюю столицу халифов, волшебный город, воспетый в сказках «Тысячи и одной ночи», – Сулейман последовал примеру Мехмеда II, нашедшего в Константинополе гробницу Абу Эйюпа аль-Ансари. Султан «обнаружил» в Багдаде могилу почитаемого мусульманского богослова VIII века Абу Ханифы. Тем самым Сулейман продемонстрировал свою сакральную власть над городом. Он так гордился победой, что писал любовные стихи Хюррем, в которых называл ее:

…мой Стамбул, мой Караман, земля моя Греческая,

Мой Бадахшан, мой Кыпчаг, мой Багдад, мой Хорасан…

Сформировалась также погребальная традиция османов. Предшественников Мехмеда II и членов султанской семьи хоронили в Бурсе – но могила самого Фатиха находится в Стамбуле. Отныне всех султанов надлежало предавать земле в столице Османской империи – независимо от того, где застала их смерть. На протяжении 600 лет Порта активно воевала, и ее правители нередко умирали вдалеке от родной земли. Так произошло и с Сулейманом I. 7 сентября 1566 года, находясь в Венгрии, старый падишах скончался накануне Сигетварской битвы. Великий визирь Соколлу Мехмед-паша решил не сообщать печальную весть войскам, дабы не деморализовать их.

Выход нашелся быстро: еще в 1421 году во избежание бунта солдатам показывали усопшего Мехмеда I. Соколлу Мехмед-паша вспомнил об этом – и вечером перед битвой тело Сулеймана пронесли перед строем в паланкине (по другой версии, в паланкине находился слуга, переодетый в вещи покойного). Народ Блистательной Порты – величайшего и сильнейшего мусульманского государства в истории – толком не знал, как выглядит его повелитель, и солдаты ничего не заподозрили. Османская армия, возглавляемая мертвецом, одержала победу. Это оказалось символично: Золотой век Порты подошел к концу.

Когда победоносное османское войско возвращалось в Стамбул, тело Сулеймана по-прежнему сидело в паланкине. Великий визирь заявил, что падишах болен подагрой, – и янычары поверили. «Есть какая-то ирония в этом последнем марше мертвого султана во главе армии, которую он приучил к дисциплине и порядку», – отмечает английский исследователь XVII века Ричард Ноллз в фундаментальной «Общей истории турок».

Чтобы доставить труп Сулеймана из Сигетвара в Стамбул, Соколлу Мехмед-паша распорядился забальзамировать его. Внутренние органы вынули и захоронили на месте, где стоял шатер султана. Позже там возникло турецкое поселение Тюрбек (от тур. türbe – усыпальница). В Стамбуле тело падишаха было с почестями погребено в мавзолее на кладбище мечети Сулеймание. Потомки Сулеймана обрели вечный покой в многочисленных усыпальницах на берегах Босфора. Единственным исключением стал последний правитель османского государства Мехмед VI Вахидеддин – в 1926 году он умер в Сан-Ремо и похоронен в Дамаске, в мечети имени своего грозного пращура Селима I. Первым султаном, скончавшимся в Стамбуле, стал сын Сулеймана I и Хюррем – Селим II Пьяница. С него началась череда слабейших правителей Порты, которые в течение двух веков растрачивали наследие Сулеймана.

В Европе Сулеймана называют Великолепным, а в мусульманском мире он известен как Кануни – Справедливый (или Законодатель). Падишах потратил много времени, составляя собственный свод законов. В годы его правления была проведена кодификация османского и мусульманского права, не уступавшая аналогичной деятельности, осуществленной при византийском императоре Юстиниане I. Кодекс Сулеймана получил название «Мултека-уль-усер» («Слияние морей») – таким образом султан подчеркнул универсальный характер акта, охватывающего различные сферы общественной жизни.

Сулеймана I можно было величать не только Законодателем, но и Строителем. Султан хотел превратить Стамбул в центр исламской цивилизации – и сейчас воздвигнутые по его воле мечети, фонтаны и усыпальницы являются главными достопримечательностями города на берегах Босфора.

Загрузка...