Утром Эрнольв вышел из спального покоя хмурый и озабоченный.
– Ой, какой ты страшный! Как будто спал в обнимку с трупом! – в притворном ужасе завопила Ингирид и бросилась бежать.
Казалось, она нарочно вставала раньше всех в усадьбе, чтобы встретить пробуждение каждого какой-нибудь гадостью. Девчонка просто забавлялась, ей и в голову не приходило задуматься, так ли смешно другим от ее шуток.
– Сильно похоже на то, – пробормотал Эрнольв. Его лицо, покрытое густой сетью мелких красных шрамов, и впрямь выглядело не лучшим образом.
– Иди за стол, еда уже готова, – позвала мать. – Я приготовила тебе новую рубаху. Наверняка сегодня вам придется плыть через фьорд.
«Плыть через фьорд» означало навестить Торбранда конунга. Эрнольву не слишком туда хотелось, но если они с отцом и сегодня не приедут, все точно решат, что они поссорились с Торбрандом. Или даже замышляют измену. Мало для кого было тайной то, что Хравн хельд и его родичи решительно против продолжения злосчастной квиттингской войны.
– Ты умывался? Хочешь, я тебе полью? – предложила Свангерда, встретившая Эрнольва в сенях.
– Да, я… Там… – не слишком внятно ответил тот, мельком глянув на невестку.
Свангерда смотрела мимо, в стену сеней и, кажется, даже не слышала ответа на собственный вопрос. За прошедшие дни вдова свыклась со своим горем: и перестала плакать, держалась почти спокойно, но Эрнольву до сих пор было неловко смотреть на нее, как будто взгляд мог ненароком задеть открытую рану. Теперь Свангерда носила серое вдовье покрывало с короткими концами, и белое лицо с правильными некрупными чертами казалось из-за этого каким-то погасшим, затененным. Она была приветлива, как и прежде, но все чаще о чем-то задумывалась, и это тревожило родичей. Посреди разговора женщина вдруг замолкала, невидящими глазами глядя мимо людей, и Ванбьерг по привычке толкала локтем мужа, сына, любого, кто сидел рядом, и кивала на невестку, тревожно двигая бровями. «Она видит дух Халльмунда!» – шептала хозяйка. Сама Свангерда о том, куда смотрит и что видит, не говорила ни слова.
– Что вы стали тут, как бродяги, которых не пускают в дом? – преувеличенно громко и бодро сказала фру Ванбьерг, входя вслед за Эрнольвом в сени. – Идемте, похлебка остынет.
Свангерда вздрогнула, виновато улыбнулась, словно просила прощения, и первой вошла в кухню.
– Я тебе говорила! – шипела фру Ванбьерг на ухо Эрнольву, на ходу подталкивая его в бок, словно желая взбодрить. – Нечего тянуть! Нужно справлять свадьбу! Тогда она опомнится и заживет по-новому! А так вы дождетесь того, что она сойдет с ума и уйдет жить в лес к Тордис!
– Не надо, мать, не сейчас. Еще не пора, – хмурясь, отговаривался Эрнольв.
Чуть ли не в первый день после возвращения сына фру Ванбьерг завела разговор о том, что ему нужно жениться на Свангерде. Младший брат берет в жены вдову погибшего старшего брата – все по древним обычаям, достойно, благородно! Все скажут об этой свадьбе одно только хорошее! Да и богатое приданое возвращать обратно не хочется, хотя это уже не так важно. И как удачно сложилось, что сам Эрнольв ни о какой другой жене и не мечтал! Они заживут на славу, родят много детей, и для рода Хравна из Пологого Холма все обернется не так плохо, как казалось поначалу. Фру Ванбьерг искренне не понимала, почему Эрнольв все оттягивает и свадьбу, и даже разговор со Свангердой. Ждет, что ли, пока та совсем сойдет с ума? Или пока северная родня приедет за ней и потребует назад со всем приданым?
– Мне сегодня снился не самый лучший сон, – тихо, чтобы не услышала Свангерда, сказал Эрнольв матери. – Мне снился какой-то мертвец.
– Какой такой мертвец? – Фру Ванбьерг остановилась посреди кухни, прямо в облаке дымящего очага, и уставилась на сына снизу вверх, уперев руки в бока.
– Не знаю. Огромный жуткий мертвец. С оленьими рогами на голове. Как будто он ходил всю ночь вокруг нашего дома, колотил в дверь, даже пытался приподнять дом за углы. И гнусно ревел. Я не думаю, что это к добру. Может, не ездить сегодня в Ясеневый Двор?
Фру Ванбьерг задумалась, покусала сустав согнутого пальца.
– К конунгу тебе ехать надо, а иначе Хродмар и Кольбейн назовут вас изменниками и трусами, – решила она. – Но сон и впрямь не из лучших. Вот что. Поешь и сходи-ка к Тордис. Она разъяснит тебе, к чему все это. Может, даже скажет, что теперь делать. Только вот сама, бедняжка, не поймет.
Фру Ванбьерг покачала головой и отошла от очага. Эрнольв направился к столу. Свангерда протянула кусок вчерашней рыбы на краюхе хлеба, и он взял, благодарно кивнув.
вспомнилось некстати. Впрочем, почему некстати? Скорбь по брату, любовь к Свангерде так глубоко вошли в его жизнь, так переплелись с воздухом, которым он дышал, что Эрнольв сжился с этими чувствами и без них его душа опустела бы.
Вскоре после часа утренней еды Эрнольв Одноглазый бодро шагал по лесистым склонам, поросшим редким, чахлым, прозрачным ельником. Он глубоко дышал, и свежий воздух прохладного дня приносил бодрость, прогонял уныние последних дней. «Мне довелось желанную видеть…»– снова и снова повторял он про себя древний стих, когда-то произнесенный самим Фрейром, и теперь вместо тоски в глубине души рождалась робкая радость. «От рук ее свет исходил…» Нет, мать зря торопит со свадьбой – спешить пока некуда, северная родня Свангерды еще не скоро узнает, что женщина овдовела. А невестке нужно привыкнуть к потере, позабыть Халльмунда… Нет, такого, как он, забыть невозможно, и они всегда будут помнить его. Но пусть она хотя бы перестанет ждать, пусть исчезнет это ощущение, что муж просто вышел куда-то, просто не успел вернуться к ужину и потому его место пустует. Пусть привыкнет к мысли, что Халльмунда нет нигде, пусть откроет глаза для будущего… И тогда она полюбит его! Пускай не так, как любила первого мужа – Эрнольв знал, что никогда не сравнится со старшим братом и недостоин такой же любви. Но все же – Свангерда всегда была приветлива с ним, они хорошо ладили как родичи, поладят и как муж и жена. Но должно пройти время…
Домик Тордис появился внезапно. Эрнольва всегда это настораживало: несколько елей стояли вплотную друг к другу и загораживали низкую избушку из толстых бревен от идущего по тропе; обогнув ели, тот неожиданно видел ее прямо перед собой, как выскочившую из-под земли.
Тордис стояла на пороге, так же как и обычно. Старшей дочери Хравна и Ванбьерг перевалило уже за тридцать лет, но она так и не вышла замуж. Да и кто бы ее взял? С самой юности девушка считалась безумной и сама отказалась жить с семьей. «Вы слишком шумные! – заявила она родичам. – Вы мешаете мне слушать землю и богов!» Никто с ней не спорил: если духи выбрали человека, чтобы через него общаться с миром людей, то противиться их воле опасно и бесполезно. От этой болезни нет леченья – нужно лишь постараться извлечь из нее пользу.
Как и все в роду Хравна, Тордис была высокой, но не в пример другим выглядела слишком худощавой и бледной. Длинные светло-русые волосы, густые и плохо чесанные, спускались ниже колен и окутывали всю фигуру, скрывая толстое серое платье с большими серебряными застежками тонкой работы. Отказываясь от самых простых удобств, укрываясь потертыми шкурами и питаясь одним хлебом, Тордис обожала серебро и охотно принимала в подарок все, что ей приносили. Между наплечными застежками у нее висело пять или шесть серебряных цепей разной длины и толщины, на худых и бледных руках звенело множество браслетов. Пальцы руки, лежащей на дверном косяке, походили на птичьи когти. Как всегда, Эрнольву стало неуютно от взгляда больших, темных с расширенным зрачком блестящих глаз сестры. Но он смирял страх и неприязнь. Даже безумная, эта женщина оставалась его сестрой.
– Приветствую тебя, брат! – протяжно проговорила Тордис, как пропела, и даже сделала шаг навстречу. У Эрнольва полегчало на душе. Сегодня ее голос звучал бодро, ясно, и в голове, как видно, было посветлее обычного. – Заходи. Я давно тебя не видела.
Она подошла к брату вплотную, подняла свою птичью лапку и ласково царапнула его по щеке.
– Красавчик ты мой, – невнятно мяукнула она, будто кошка, и в глазах ведуньи мерцала отстраненная ласковость.
Эрнольву и раньше казалось в такие мгновения, что безумная сестра обращается не к нему, а к кому-то другому, кого видела в нем. Она и раньше, до «гнилой смерти», называла Эрнольва красавчиком, хотя он был вовсе не красивее Халльмунда. Колдунье даже не требовалось привыкать к новому лицу брата – она видела в человеке не внешнее и потому никакой перемены не заметила. Именно Эрнольву Тордис неизменно радовалась больше, чем всем прочим родичам.
Хозяйка отошла с порога, гость шагнул в дом, оставив дверь открытой, и сел на свое обычное место, на край скамьи возле самой двери, где посветлее. Тордис, напротив, забилась в самый темный угол, но не велела закрыть дверь. Она знала, что люди предпочитают разговаривать при свете, и уважала странности своей родни.
– Я сегодня видел сон, – без предисловий начал Эрнольв, Тордис не любила, когда у нее засиживались подолгу. – Мне снился отвратительный мертвец с рогами, бродящий вокруг дома. Я подумал по дороге: наверное, это Халльмунд хочет подать мне какую-то весть из Хель. Наверное, эта весть не из самых добрых?
– А ты носишь рунный полумесяц? – спросила Тордис из своего угла.
Эрнольв кивнул:
– Ношу. Я хотел снять, но… он как-то не снялся.
Вытащив из-под рубахи амулет, Эрнольв покачал его на ладони, не снимая ремешка с шеи. Это было не самое внятное объяснение, но до помраченного рассудка Тордис невнятные доходили гораздо лучше. А эти слова оказались и самыми верными: Эрнольв не раз думал, что полумесяц пора снять, не раз брался за него и пробовал стянуть ремешок, но какая-то неясная сила удерживала его руки, какое-то темное внутреннее чувство мешало. Рассудку не удавалось убедить душу, что брат мертв и связь с ним больше не нужна, невозможна. Он все не верил. И вот – дождался.
– Дай его мне! – Тордис протянула худую длинную руку.
Эрнольв стащил ремешок с шеи и бросил сестре. Золотая звездочка тускло сверкнула в полутьме дома, Тордис ловко поймала ее и сжала в ладони.
– Теперь молчи и не мешай, – сказала она. – Я попытаюсь добраться до Халльмунда.
Добраться до человека, который давно уже во владениях Хель! Такое могла сказать только Тордис. Но только она одна могла и сделать это. Недаром сестра славилась особым умением ворожить о людях, находящихся очень далеко, и разговаривать с предметами, как с людьми.
Сжимая в ладони рунный полумесяц Эрнольва, Тордис уселась на полу поудобнее и закрыла глаза. Некоторое время она сидела молча и не шевелясь, и Эрнольв пристально наблюдал, боясь даже своим дыханием помешать ворожбе. Постепенно лицо Тордис задвигалось, как будто каждый мускул зажил своей особой жизнью и собирался отправиться по какой-то своей, ему одному известной дороге. Губы Тордис зашевелились, она тихо запела. Эрнольв различал лишь непонятные обрывки слов. «Ветер вздымает… Мужи эти – жертва великим богам… По влажным дорогам… Бесятся вихри… В темных пещерах у каменных врат…» От заунывного обрывочного пения волосы шевелились на голове, и Эрнольв, как ни старался, не мог унять внутренней дрожи.
А лицо Тордис все так же жило своей особой жизнью; Эрнольв зачарованно вглядывался и видел, как на миг его черты делаются подобны чертам Халльмунда, потом сходство распадается, будто разбитое камнем отражение в воде, и Тордис хмурится, снова поет, снова подбирает по одной черты ушедшего брата, как рассыпанные на дороге прутья. Так она ворожила всегда: ее дух шел по воздушным тропам вслед за ушедшим, проникал в него, и лицо ее становилось лицом ушедшего. Но сейчас Эрнольв видел, как тяжело ей последовать за Халльмундом – ворожбы не получалось. Да и как тут получиться? Легко ли – в Хель?
И вдруг пение оборвалось. Что-то случилось. Сестра кого-то поймала, сообразил Эрнольв и похолодел от неожиданности и тревоги. Черты Тордис сложились в лицо не Халльмунда, а какого-то совсем другого человека… другого существа. Резкие, острые, немного искаженные судорогой ведуньи, но ясные черты: широкий рот, немного хищная улыбка… Светлые боги, да не тролль ли это? Эрнольв по привычке схватился за то место, где много лет висел амулет, но нашел пустоту, и внутри что-то оборвалось. Он понял главное: Тордис нашла второй полумесяц, но не нашла Халльмунда.
– Росою покрыты влажные тропы… – снова забормотала Тордис.
Черты лица опять ожили, задрожали, и вскоре Эрнольв узнал сестру. Через несколько мгновений она открыла глаза и устремила на брата удивленный, отсутствующий взор.
– Ты нашла… его? – воскликнул Эрнольв, не в силах сдерживать нетерпение.
– Да, я нашла… – пробормотала Тордис. – Нашла.
Она разжала ладонь, как будто лишь сейчас вспомнила об амулете, наклонила голову и стала рассматривать, будто впервые увидела.
– Что там? – расспрашивал Эрнольв. – Где Халльмунд?
– Я не знаю, где Халльмунд, – удивленно ответила Тордис и посмотрела на брата так, как будто до этого они говорили совсем о другом. – Я хотела искать мертвого, но Хель не отдает своих. Я ждала, что рунный полумесяц поможет мне, но он не помог. Я ждала, что амулет остался с мертвым, а он…
– Что – он? – Эрнольв вскочил с места, но опомнился и снова сел. – Что?
– А он ушел к живому, – устало отозвалась Тордис. – Живой снял его с мертвого. И Халльмунда мы не найдем никогда, никогда…
Она сжала голову руками и стала горестно раскачиваться, спрятав лицо под спутанными волосами. Эрнольв сидел на своей скамье, не зная, как отнестись к этому открытию. Кто-то снял амулет с тела Халльмунда? И… и носит? Вот почему сам он не мог набраться решимости снять свою половинку – не пускало слабое притяжение чужого, но живого человека!
– Что же мне теперь делать? – недоуменно воскликнул Эрнольв и умоляюще взглянул на Тордис. Ах, будь в ней хоть чуть-чуть побольше здравого рассудка! – Снять свою половину? Кто бы там ни подобрал полумесяц – он мне не брат, он мне не нужен!
– Можешь снять, – равнодушно и устало бросила Тордис. Теперь она сидела, вяло уронив руки на колени, и смотрела мимо Эрнольва в лес через раскрытую дверь избушки. – Зачем тебе чужой брат? А он пусть носит. Ведь рунный полумесяц и один принесет здоровье и удачу. В нем руны силы. Пусть он владеет. А тебе не надо…
– Да как так – не надо? – возмутился Эрнольв и вскочил, в последний миг сообразив пригнуться, чтобы не удариться головой о низкую кровлю. – Это наше! Это наш родовой амулет, никакие квитты не имеют на него права! Или кто он там, чтобы его тролли взяли!