18 октября 2010 года
Я часто советовал коллегам-хирургам делать все возможное в операционной, на амбулаторном приеме и в палатах, чтобы избежать коронерского расследования и судебного процесса. Во время расследования все показания даются под присягой, и любая ложь грозит уголовной ответственностью.
Я хорошо изучил материалы дела, но этого было недостаточно, чтобы давать показания. Согласно расписанию, составленному коронером, мне предстояло это на третий день, первый же я планировал потратить на ознакомление со всеми процедурами.
Я отпросился с работы на всю неделю и ближайшие два дня хотел посвятить подготовке.
Чтобы найти здание суда, за день до начала расследования мы с Кэтрин поехали на машине в Барнет на севере Большого Лондона и отыскали неподалеку подходящую парковку. Мы хотели избежать задержек и минимизировать риск того, что что-то пойдет не так. Я волновался.
На прошлой неделе из Маската приехал наш сын Дэниел, чтобы поддержать нас в это непростое время. В последний раз я был в коронерском суде в конце 1970-х годов на севере Англии. Меня вызвали по делу о смерти пациента с воспалением поджелудочной железы (панкреатитом), которое развилось после серьезной автомобильной аварии. Я быстро дал показания, и после короткого слушания коронер вынес вердикт: «Смерть в результате несчастного случая». Это было легко.
Утром, когда мы ехали на расследование по делу смерти мистера Хьюза, меня не покидало неприятное предчувствие. Тем не менее я был уверен, что этот несчастный пациент умер от заражения крови, развившегося из-за перфорации кишечника, вызванной дивертикулитом. Судя по увиденному во время операции, я ничего не мог сделать, чтобы спасти ему жизнь.
Мы приехали примерно за час до начала и оставили автомобиль на переполненной парковке, но решили отказаться от кофе в ближайшей кофейне и сразу же направиться в суд. Многие работники больницы имени Клементины Черчилль, которые ухаживали за мистером Хьюзом, уже приехали – больница заказала микроавтобус. Заседание было открытым для публики, и я увидел группу людей, которых, кажется, видел в больнице во время пребывания там мистера Хьюза.
Я встретился со своим барристером – она уже была в парике и мантии и провела меня в зал суда. Это была та же женщина, что представляла мои интересы на слушании в Генеральном медицинском совете. Она указала мне на место в ряду прямо за ней – вероятно, если бы потребовалось задать вопросы во время процесса, я должен был находиться неподалеку. Были и другие люди, одетые в мантии. Как я узнал позднее, кто-то из них представлял семью умершего, а кто-то – больницу. Именно тогда я понял, что все гораздо серьезнее, чем представлялось.
Коронер моего дела был одним из немногих в стране, настаивавших на полном традиционном одеянии барристеров.
В моем ряду были и другие врачи, но семья сидела в отдельной зоне, далеко от меня. В передней части зала суда стоял высокий стол со стулом, похожим на королевский трон, а справа от него находилась трибуна для дачи свидетельских показаний с книгами на краю. За мной сидели люди в костюмах и с ноутбуками, на экранах которых были фотографии зала суда. Я предположил, что это были репортеры, и оказался прав. В то утро в суде было более 500 человек.
Когда коронер вошел, все встали и сели лишь вслед за ним. Он был миниатюрным, но имел репутацию свирепого человека. Он сразу приступил к делу: «Цель этого суда – установить четыре вещи: кем был этот человек, где он умер, когда и как», и, осмотрев зал, добавил: «Мы здесь никого не судим».
Первыми давали показания родственники, им нужно было описать жизнь умершего и его отношения с семьей. Его охарактеризовали как нежного, любящего и трудолюбивого человека, для которого семья многое значила. Первым медицинским свидетелем был резидент-болгарин. Он дежурил, когда мистер Хьюз находился в больнице, и его несколько раз вызывали к пациенту, когда тот жаловался на боль в животе. Резидент назначил обезболивающее и слабительное, но, по его признанию, больше ничего не сделал для пациента. Вечером он позвонил мистеру Джону Холлингдейлу, ортопедическому хирургу-консультанту, и по его инструкции назначил анализы крови, рентген брюшной полости и грудной клетки. Резидента допрашивали до обеденного перерыва.
После обеда коронер решил изменить порядок дачи показаний, и мне предстояло выступить следующим. Я не был к этому готов и думал, что окажусь за кафедрой не раньше третьего дня.
Когда настала моя очередь давать показания, барристер повернулась ко мне и велела постараться изо всех сил. Я обливался холодным потом и чувствовал, как колотится сердце. Когда назвали мое имя, я встал и, пытаясь выйти из состояния паралича, собрался с духом.
Я встал за кафедру и дал клятву. Началась серия быстрых вопросов, на которые не было времени полноценно ответить. Пока я говорил, коронер несколько раз стучал указательным пальцем по столу и повышал на меня голос, – было понятно, что придется нелегко.
Когда я окончил университет? Какова моя специализация в хирургии? Что я делал вечером 11 февраля 2010 года? Большой ли у меня опыт лечения людей с проблемами в области брюшной полости? После этого все вопросы были посвящены моей роли в лечении мистера Хьюза до момента окончания операции, проведенной на следующий день. Коронер часто перебивал меня, чтобы задать следующий вопрос, хотя я еще не успел ответить на предыдущий.
Между нами состоялся следующий диалог, распечатку которого я позднее получил.
Коронер: Насколько я понимаю, примерно в 14:00, увидев результаты компьютерной томографии, вам стало известно о скоплении биологического материала в брюшной полости, попавшего туда из отверстия в кишечнике. Разве это не свидетельствовало о том, что ситуация безотлагательная? Вы ведь поняли, что в брюшной полости инфекция.
Я: Да, и я начал предпринимать шаги, чтобы убедиться… Я с вечера пытался найти анестезиолога.
Было очевидно, что я нервничал. На меня посыпались вопросы.
Коронер не пояснил, что он подразумевал под результатами компьютерной томографии. Радиолог составил полную расшифровку снимков и сообщил о результатах томографии, когда мы встретились в обеденное время. Своими глазами я увидел расшифровку около 16:00, прежде чем войти в палату пациента.
Результаты томографии и снимки хранились в больничной компьютерной системе. Я ознакомился с ними вечером, непосредственно перед операцией.
Разница между изучением распечатанной расшифровки результатов днем и просмотром снимков поздно вечером стала важным аспектом дела против меня.
Следующим этапом стал допрос, который вел барристер семьи пациента. Я не помню, как долго он продолжался, но в какой-то момент коронер сказал барристеру: «Я вынужден вас прервать».
Он обратился ко мне: «Я попрошу вас ненадолго выйти из зала суда. Офицер М. проводит вас вниз, подождете не здесь, поскольку мне необходимо обсудить один вопрос с барристерами. Будьте добры, покиньте зал суда».
Меня вывели из зала и проводили в узкий коридор, расположенный этажом ниже, где стояла длинная деревянная скамья. С таким же успехом я мог бы сказать онкобольному пациенту, которого собирался прооперировать, выйти из кабинета, чтобы обсудить его диагноз и лечение с семьей и посторонними людьми.
Разве я не имел отношения к информации, которую барристер сообщал суду?
Следующие 40 минут длились вечно.
Я удивился, увидев, что из зала суда мимо меня выходят люди. Они шли, стараясь держаться как можно ближе к дальней стене, будто подальше от меня, бросая беглые взгляды в мою сторону, но избегали зрительного контакта. Я не знал, что произошло и что было сказано в зале суда.
Мимо прошла старший менеджер больницы имени Клементины Черчилль с мобильным телефоном. На мое приветствие она не обратила никакого внимания.
Сложилось впечатление, что результаты слушания по моему делу были известны всем, кроме меня.
«Что вообще происходит?» – подумал я.
Еще через некоторое время из зала вышла моя барристер, за ней следовали мои близкие. Барристер казалась спокойной, но лица Кэтрин и Дэниела были унылыми, и я понял, что новости плохие.
– Подождите немного, мистер Селлу, – сказала барристер, проходя мимо меня. Ей нужно было поговорить с коллегами со стороны семьи пациента и больницы.
– Новости не очень хорошие, пап, – сказал Дэниел, подтвердив мои опасения.
Кэтрин выглядела слишком подавленной, чтобы говорить. Барристер вернулась и попросила последовать за ней в маленький кабинет в том же коридоре. Я пытался переварить сказанное Дэниелом и боялся услышать подробности.
– К сожалению, расследование прервали, – сказала она, ожидая моей реакции. Я старался не выдать себя. – Коронер собирается передать дело полиции, поскольку подозревает, что было совершено преступление.
– Какое преступление? Кем совершено? – спросил я, совершенно ошеломленный.
Мозг охватила лихорадочная активность. Больница совершила преступление? Я вспомнил об отсутствии дежурных анестезиологов и невозможности провести операцию из-за предыдущей, завершенной позже заявленного времени. В больнице, где было более ста пациентов, работал всего один врач, которому пришлось дежурить семь дней подряд. Резидент совершил преступление? Его неоднократно вызывали к пациенту, и понадобилось много времени, чтобы связаться с консультантом. Медсестры совершили преступление? Пациент переживал, что медсестры и резидент не относятся к его жалобам всерьез, поэтому в отчаянии связался с секретарем своего врача-консультанта. Или преступление совершил анестезиолог, который видел мистера Хьюза и все равно поставил операцию перед его экстренной?
Подождите. Я совершил преступление?
Пока давали показания только два врача: резидент и я. Резиденту позволили завершить речь, но меня постоянно перебивали, и теперь расследование приостановили.
Но ведь это не мог быть я?
– Вы подозреваетесь в непреднамеренном убийстве, – сказала барристер после короткой паузы.
– Разумеется, я не убивал мистера Хьюза! – запротестовал я.
– Боюсь, таков закон. Коронер имеет право прервать расследование, если подозревает, что было совершено преступление. Вас не обвиняют, – сказала она и сделала короткую паузу. – Пока.
– Хотите сказать, что после всего услышанного не обвинят ни резидента, ни больницу? – спросил Дэниел.
Это был разумный вопрос, мне он тоже приходил в голову. Я ждал, когда кто-то, обладающий большей властью, заставит больницу исправить несоответствия требованиям, не упомянутым в расследовании.
– Необязательно, но решать будет полиция.
Барристер посмотрела сначала на меня, а затем на моих сына и жену и сказала:
– Я пришлю отчет вам и Обществу защиты медицинских работников.
Мы подошли к автомобилю. Я хотел сесть за руль, но Дэниел попросил меня занять переднее пассажирское место.
– Когда коронер сказал мне покинуть зал суда, обсуждал ли он что-то только с барристерами? – спросил я, пытаясь выяснить подробности.
– Нет, – ответила Кэтрин. – Всё сказанное слышали все присутствующие. Честно говоря, он говорил на юридическом языке, ссылаясь на статью такую-то, пункт такой-то, но слышали это все. Упоминал непреднамеренное убийство и защиту свидетеля, но я не понимаю, почему тебе нельзя было это слышать. Твоя барристер не протестовала.
Домой мы ехали молча.