Вот первая глава, которой начинается повествование. Мне, автору этой книги, самому пришлось пережить когда-то период чудесных снов, поэтому я решил воспользоваться сказанием о чудесной яшме, чтобы поведать миру «Записи на камне», скрыв подлинные события и факты. Поэтому и героя своего я назвал «Чжэнь Ши-инь»[2].
О каких же событиях, о каких людях рассказывается в этой книге? – спросите вы.
И вот что я отвечу: ныне, когда жизнь окончательно сломила меня, когда удачи перестали сопутствовать мне, я вдруг вспомнил о девушках минувших дней, тщательно сравнил себя с каждой из них и пришел к выводу, что их взгляды и поступки намного возвышеннее моих собственных, а мои пышные брови и усы, право же, не стоят их шпилек и юбок. Мне стало чрезвычайно стыдно от этого, но раскаиваться было бесполезно – время ушло, теперь уж ничего не исправишь! И тогда мне захотелось рассказать Поднебесной о тех днях, когда, пользуясь милостями неба и добродетелями предков, я носил дорогие парчовые халаты и белые шелковые штаны, сладко пил и сытно ел, а потом, презрев родительские наставления и советы учителей и друзей, без пользы загубил свои, еще не развившиеся таланты и бесцельно прожил вторую половину жизни, совершив тем самым тягчайшее преступление.
Пусть сам я грешен – сознаюсь в этом, – но при чем здесь обитательницы женских покоев? Ведь не должны они оставаться в безвестности только потому, что я когда-то был непутевым, а теперь пожелал бы умолчать о своих прежних недостатках!
Да, именно поэтому я и должен писать. Ни жесткий плетеный стул, ни дымный очаг в моей убогой лачуге не могут помешать мне осуществить заветную мечту. Да и утренний ветерок и вечерняя луна, ивы у крыльца и цветы во дворе вызывают во мне желание взяться за кисть. Правда, я не отличаюсь большой ученостью, но разве я не могу воспользоваться вымышленными фразами и простыми деревенскими выражениями для того, чтобы излить свою душу?! Это поможет осветить жизнь женских покоев, развеять скуку и открыть глаза таким людям, как я сам. Не должен ли я написать книгу хотя бы ради этого? Вот почему своего второго героя я назвал Цзя Юй-цунь[3].
Кроме того, в книге употребляются такие слова, как «сон», «грезы»[4], – в них-то и заключается основная идея повествования. Я хотел бы, чтобы читатель задумался над этими словами.
Дорогой читатель, ты спросишь – с чего же начинается мой рассказ? Хотя ответ на этот вопрос граничит с вымыслом, в нем есть много интересного.
Это случилось в незапамятные времена, когда богиня Нюй-ва у подножия скалы Уцзияй в горах Дахуаншань выплавила тридцать шесть тысяч пятьсот один камень высотой в двенадцать чжанов[5] и по двадцать четыре чжана в длину и ширину, чтобы заделать пролом в небосводе. Но употребила она лишь тридцать шесть тысяч пятьсот камней; неиспользованным остался один камень, который был брошен у подножия хребта Цингэн.
Кто бы мог подумать, что этот камень, пройдя переплавку, обретет чудесные свойства? Он научился передвигаться, увеличиваться и уменьшаться в размерах, и только одно не давало ему покоя и заставляло вечно роптать на свою судьбу: он не вошел в число избранных, которым выпала доля участвовать в починке небосвода. Целые дни он скорбел и страдал.
Однажды в момент отчаяния чудесный камень неожиданно увидел двух приближающихся к нему монахов, – одного буддийского, другого даосского, с необычной внешностью и манерами. Они подошли к подножию хребта Цингэн, опустились на землю и стали беседовать. Взгляд их упал на этот кристально чистый камень, который сейчас сжался и стал не больше яшмовой подвески к вееру. Буддийский монах взял камень, взвесил его на ладони и с улыбкой сказал:
– Судя по внешнему виду, ты не простой камень. Только пользы от тебя никакой нет. Надо выгравировать на твоей поверхности несколько иероглифов, чтобы кто-нибудь, увидев тебя, понял, что перед ним чудесная вещь, и унес тебя в прекрасную цветущую страну, в семью ученых, носящих кисти на шапках, в приют наслаждений и роскоши, богатства и неги, чтобы там прошел твой период грез и снов.
Услышав это, камень обрадовался и спросил:
– Не представляю себе, какие вы можете выгравировать на мне иероглифы? Куда меня унесут? Объясните мне, прошу вас.
– Пока ни о чем не спрашивай, – ответил буддийский монах, – настанет время, и все само собой прояснится.
Он взмахнул рукавом и унесся как вихрь вместе с даосом.
Много лет и много калп[6] минуло с тех пор. Однажды монах Кун-кун, стремившийся постигнуть истину и стать бессмертным, проходил мимо скалы Уцзияй у подножия хребта Цингэн в горах Дахуаншань и увидел камень. На его поверхности он заметил отчетливо выступавшие следы иероглифов.
Оказалось, это был тот самый камень, которому не выпало счастье участвовать в починке небосвода и который был принесен в этот бренный мир учителем Ман-маном и праведником Мяо-мяо и брошен здесь, у подножия скалы. На нем было записано, где ему суждено появиться на свет из материнской утробы, перечислялись мелкие семейные события, говорилось о том, как он будет проводить время в женских покоях, приводились стихи и загадки, которыми он будет увлекаться, и только годы и название династии стерлись бесследно. И в самом конце записи была начертана гата, гласившая:
Сочтя непригодным, не им залатали
лазурного неба пролом.
Случилось попасть ему в мир этот бренный
на многие годы потом.
Здесь есть и дела до рождения в мире
и бывшие после кончины,
Но кто же составил по записям этим
чудесную повесть о нем?[7]
Прочитав написанное, даос Кун-кун понял, что у этого камня необыкновенное происхождение, и обратился к нему:
– Брат-камень, ты считаешь, что история твоя замечательна, поэтому она выгравирована на тебе, и ты хочешь, чтобы люди в бренном мире передавали ее из поколения в поколение. Но, мне кажется, в ней есть некоторые упущения: не обозначены даты, ничего не говорится о добродетельных правителях, мудро правивших государством и совершенствовавших нравы своих подданных. Здесь упоминается лишь о нескольких милых и умных либо глупых и ни на что не способных девушках, и если я даже перепишу эту историю, из нее все равно невозможно создать интересную, увлекательную книгу.
– Почему у вас такое предвзятое мнение? – решительно возразил ему камень. – Правда, во всех без исключения неофициальных историях принято говорить о знаменитых красавицах времен династий Хань и Тан[8], а на мне, не в пример установившимся правилам, записано лишь то, что мне самому пришлось пережить, но я все же считаю, что это свежо и оригинально. К тому же авторы всех неофициальных историй клевещут на государей и их сановников либо на чужих жен и дочерей, а что касается интриг и злодеяний, описанных в этих книгах, то они вообще не поддаются исчислению. Мало того, есть еще один род книг, которые прославляют мерзость и разврат, распространяют грязь и зловоние и могут легко испортить молодое поколение. Если же говорить о книгах, посвященных талантливым людям и известным красавицам, то здесь
Вэнь-цзюнь появляется в каждой строке,
Цзы-цзяня увидишь на каждой странице.
На тысячу песен один лишь мотив,
У сотни героев похожие лица.
К тому же в этих сочинениях тоже не обходится без описания случаев безудержного разврата. Сами авторы способны написать к этим произведениям лишь одно-два любовных стихотворения или несколько од легкого содержания, в которых встречается два имени – мужское и женское, – да еще имя какого-нибудь подлого человечка, который ссорит героев, подобно театральному шуту. Но еще более отвратителен в таких книгах язык и старый литературный стиль, которым описываются самые невероятные события, не соответствующие действительности и противоречащие друг другу! И наконец, о героях. Я не смею утверждать, что девушки, которых я сам видел, лучше героинь произведений древности, но все же, читая во всех подробностях их жизнеописания, можно будет разогнать скуку и рассеять тоску. Ну а что касается несуразных стихов, то не в них главное, пусть над ними посмеются. Ведь все они говорят о радостях встреч, о горестях разлуки, о возвышениях и падениях, отражают действительные события, и я не смел прибегать в них к вымыслу, чтобы не отступить от истины. Мне хочется лишь одного – пусть люди, которые просыпаются после тяжелого опьянения или бегут от мира, прочтут мою повесть ради развлечения: может быть, это поможет им сберечь силы и здоровье и они перестанут думать о пустом и гоняться за призрачным. Вы согласны с моими рассуждениями, учитель?
Даос долго размышлял, потом еще раз перечитал запись, сделанную на камне, и, заметив, что в ней главным образом говорится о чувствах, правдиво излагаются факты и нет ничего такого, что могло бы испортить современные нравы и посеять разврат, переписал всю историю от начала до конца, чтобы поведать миру и передать потомкам эту удивительную повесть.
С этих пор Кун-кун увидел в небытии форму, из формы родились чувства, чувства вновь обрели форму, а форма опять обратилась в небытие. Познав сущность небытия, Кун-кун переменил свое имя на Цин-сэн – Монах, познавший чувства, а «Записи на камне» назвал «Записками Цин-сэна».
Еще прошло время, и Кун Мэй-ци из Восточного Лу дал повести название «Драгоценное зеркало любви». Потом рукопись попала на «террасу Скорби по ушедшему счастью», где ее десять раз читал и пять раз исправлял Цао Сюэ-цинь. Он выделил в ней главы и разделы, составил оглавление и дал новое название – «История двенадцати головных шпилек из Цзиньлина», и все остальные названия сразу отпали. Так и появились на свет «Записи на камне».
В стихах, сложенных по этому поводу, говорится:
Хотя бумага
вся в словах невнятных,
Но горечь слез
в себе таит она.
Все люди скажут:
бестолковый автор, —
Но кто поймет,
чем грудь его полна?
Таким образом, происхождение «Записей на камне» вам уже известно. Остается выяснить: о ком и о чем рассказывается в ней?
Слушай же, читатель! В записи, сделанной на камне, сказано:
В те времена, когда земля обрушилась на юго-восточной стороне Поднебесной, там находился город Гусу, один из кварталов которого назывался Чанмынь. Здесь царили роскошь и разврат. За городскими воротами находился поселок Шилигай, и там в переулке Жэньцинсян стоял древний храм. Место это было довольно тесное, и жители называли храм – Хулумяо, то есть храм Тыквы-горлянки.
Неподалеку от храма жил отставной чиновник Чжэнь Фэй, известный также под именем – Чжэнь Ши-инь. Его жена, урожденная Фын, слыла умной и добродетельной женщиной и хорошо разбиралась в том, что такое этикет и долг. Правда, семья Чжэнь Ши-иня не отличалась особым богатством, но здешние жители считали ее знатной.
Сам Чжэнь Ши-инь был человек тихий и флегматичный. Он не стремился ни к подвигам, ни к славе, вел жизнь праведника и находил удовольствие лишь в том, что ухаживал за цветами, сажал бамбук, пил вино да читал нараспев стихи. И только одного ему не хватало: прожил он более пятидесяти лет, а сыновей у него не было – одна лишь трехлетняя дочка по имени Ин-лянь.
Однажды в знойный летний день Чжэнь Ши-инь сидел в своем кабинете с книгой в руках. Утомившись, он отбросил книгу, облокотился о столик и задремал. Неожиданно ему почудилось, что все вокруг заволокло туманом и он оказался в незнакомом месте. Откуда-то сбоку появились два монаха – буддийский и даосский. Они шли, разговаривая между собой.
– Куда ты собираешься идти с этой вещицей? – слышит он, как спрашивает даосский монах у буддийского.
– Не беспокойся, – отвечает тот. – Скоро должно быть вынесено решение по делу развратников и прелюбодеев. Люди эти еще не родились на свет, и я, воспользовавшись случаем, подсуну эту вещицу – пусть и она идет в мир.
– Я знаю, что прелюбодеев ждет земное перевоплощение, – промолвил даосский монах, – но скажи мне, откуда они явились? В какие края попадут?
– Это забавная история, – ответил буддийский монах. – Камень этот скитается по свету лишь потому, что в свое время богиня Нюй-ва не использовала его. Однажды он явился к бессмертной фее Цзин-хуань. Зная о его происхождении, та оставила его у себя во дворце Алой зари и дала ему имя «Хрустально-блещущего служителя дворца Алой зари». Здесь ему часто приходилось гулять по западному берегу реки Душ – Линхэ, где на самом краю прибрежного обрыва он увидел среди «Камней трех жизней» траву бессмертия – «Пурпурную жемчужину», прелестную и милую. День за днем он орошал ее сладкой росой, и только благодаря этому травка смогла прожить долгие годы и месяцы. Вобрав в себя все лучшее, что могут дать Небо и Земля, эта травка, окропленная сладкой росой, покинула свою растительную оболочку и, воплотившись в девичье тело, целыми днями бродит за пределами той небесной сферы, где не существует ненависти, вкушает «плоды сокровенного чувства», пьет «вливающую печаль воду». Но она бесконечно скорбит, что до сих пор еще не смогла отблагодарить камень за ту влагу, которую он когда-то дал ей. Она часто восклицает: «Он осыпал меня милостями, орошая дождем и росой, а мне нечем вернуть ему эту влагу. Если он явится в бренный мир в человеческом образе, я вместе с ним пройду период грез и отдам ему слезы всей моей жизни!» И вот сейчас собрали множество прелюбодеев, чтобы послать их в бренный мир. Трава бессмертия тоже находится среди них. Поскольку и этому камню суждено переродиться в человека, я взял его на суд бессмертной феи Цзин-хуань – пусть она запишет его в свою книгу и пошлет на землю, чтобы с этим делом раз и навсегда покончить.
– Право смешно: мне никогда не приходилось слышать, чтобы за благодеяние платили слезами! – заметил даос. – Может быть, спуститься в мир и помочь некоторым из этих людей освободиться от бремени земного существования? Разве мы не совершим тем самым доброе дело?
– Именно так думал и я, – сказал буддийский монах. – Только давай сначала отправимся во дворец феи Цзин-хуань и выясним, с кем связана судьба этого несчастного. А потом, когда души прелюбодеев снизойдут в бренный мир, спустимся вместе с ними. Пока перевоплотилась только половина из них, а остальные еще не явились на землю.
– Если так, я согласен, – заключил даос.
Услышав все это, Чжэнь Ши-инь не выдержал и подошел к монахам. Поздоровавшись с ними, он сказал:
– Разрешите побеспокоить вас, святые отцы!
– Пожалуйста, пожалуйста, – проговорил буддийский монах, торопливо отвечая на приветствие.
– Я только что слышал вашу беседу о судьбах прелюбодеев и о возмездии, ожидающем их, – проговорил Чжэнь Ши-инь. – Такие суждения редко удается услышать в мире смертных, и я, человек невежественный, не понял их до конца. Если вы окажетесь столь любезны и согласитесь просветить меня в моей тупости, я готов промыть себе уши и самым внимательным образом выслушать вас. Может быть, мне удастся познать истину и в свое время избежать гибели.
– Здесь кроется небесная тайна, – с улыбкой отвечали оба бессмертных, – и мы не имеем права преждевременно разглашать ее. Не забывай нас, и когда придет твое время, мы поможем тебе спастись из пекла.
Чжэнь Ши-инь внимательно слушал, но, так как расспрашивать больше было неудобно, он улыбнулся и произнес:
– Конечно, небесные тайны разглашать нельзя. Но мне послышалось, будто вы в своем разговоре упомянули слово «несчастный». Нельзя ли узнать, о ком шла речь?
– Ах вот оно что! Ты спрашиваешь об этой вещице! – проговорил буддийский монах. – В ней заключена лишь половина всей истории.
С этими словами он вынул яшму и протянул ее Чжэнь Ши-иню.
Чжэнь Ши-инь осмотрел ее со всех сторон – это оказался кусок чистейшей драгоценной яшмы, на котором сохранились четкие следы иероглифов «Тунлинбаоюй» – «Драгоценная яшма, в которую вселилась душа». На обратной стороне яшмы тоже имелась надпись, но когда Чжэнь Ши-инь собрался прочесть ее, буддийский монах отнял у него камень со словами:
– Мы уже подошли к границе мира грез!
Он взял под руку даоса и увел его под каменную арку, на которой висела надпись: «Область Небесных грез».
По обе стороны арки висела вертикальная парная надпись:
Когда за правду ложь сочтут,
тогда и правда – ложь;
там, где ничто есть бытие,
и бытие – ничто.
Чжэнь Ши-инь хотел пройти через арку вместе с монахами, но тут раздался удар грома – будто рухнули горы и разверзлась земля.
Громко вскрикнув, Чжэнь Ши-инь проснулся. В окне сияло ослепительное солнце, на ветру мерно раскачивались густо растущие бананы. Все, виденное только что во сне, он почти забыл.
Потом пред ним предстала кормилица с Ин-лянь на руках. И как-то вдруг сразу Чжэнь Ши-иню бросилось в глаза, что девочка день ото дня становится умнее и смышленее и хорошеет, как яшма, которую все время полируют. Он протянул руки, взял дочку и вместе с нею отправился посмотреть на уличную сутолоку. Возвращаясь домой, он заметил, что к нему направляются два монаха: один буддийский и один даосский. Они приближались, оживленно беседуя и жестикулируя. Буддийский монах с коростой на голове был босой, у даоса были всклочены волосы, и он заметно хромал.
Увидев Чжэнь Ши-иня с Ин-лянь на руках, буддийский монах вдруг запричитал и обратился к Чжэнь Ши-иню:
– Благодетель, зачем ты несешь на руках это несчастное создание, которое навлечет беду на своих родителей?
Чжэнь Ши-инь решил, что монах сумасшедший, и даже не обратил на него внимания.
Тогда буддийский монах воскликнул:
– Подай несчастному! Пожалей!
Чжэнь Ши-инь разозлился. Прижав к себе Ин-лянь, он повернулся и хотел уйти. Но буддийский монах, указывая на него пальцем, расхохотался и прочел четверостишие:
Когда Чжэнь Ши-инь услышал эти слова, в душу его закралось подозрение. Он хотел обратиться к буддийскому монаху, но тут даос сказал:
– Нам незачем идти вместе. Давай расстанемся здесь и будем зарабатывать на пропитание отдельно друг от друга. Через три калпы я буду ждать тебя у подножия Бэйманшаня. Оттуда мы отправимся в «Область Небесных грез», чтобы вычеркнуть запись из реестров бессмертной феи Цзин-хуань.
– Прекрасно! – ответил буддийский монах.
С этими словами они разошлись.
«Наверное, они явились неспроста, – подумал Чжэнь Ши-инь. – Нужно было расспросить их. Но теперь все равно уже поздно!»
И как раз в тот момент, когда Чжэнь Ши-инь шел, погруженный в размышления, ему повстречался ученый-конфуцианец, живший по соседству в храме Хулумяо. Звали этого человека Цзя Хуа, а прозвище у него было Ши-фэй. Кроме того, он был известен под именем Цзя Юй-цунь. Он направлялся навстречу Чжэнь Ши-иню.
Цзя Юй-цунь происходил из образованной чиновничьей семьи округа Хучжоу. Появился он на свет в то время, когда их семья переживала период упадка и состояние, нажитое его предками, почти полностью иссякло. Остальные члены семьи либо отправились в иной мир, либо разбрелись по свету, и Цзя Юй-цунь оказался один-одинешенек. На родине оставаться больше не было никакого смысла, и Цзя Юй-цунь отправился в столицу, надеясь выдержать экзамены и поправить дела своей семьи. Сюда он попал два года назад и задержался, найдя приют в храме. На жизнь себе он зарабатывал тем, что переписывал и составлял деловые бумаги. Чжэнь Ши-инь часто сталкивался с ним.
Завидев Чжэнь Ши-иня, Цзя Юй-цунь поздоровался с ним и спросил:
– Что это вы, почтенный, стоите, прислонившись к воротам, и так внимательно смотрите на улицу? Что-нибудь случилось?
– Нет, – с улыбкой отвечал Чжэнь Ши-инь. – Дочка заплакала, и я решил выйти ее развлечь. А вообще – скучно. Как хорошо, что вы пришли, брат Цзя Юй-цунь! Заходите, пожалуйста, скоротаем вместе этот бесконечный день!
Он передал девочку на попечение служанки, взял Цзя Юй-цуня под руку и направился в кабинет.
Мальчик-слуга подал чай. Но едва завязалась беседа, как кто-то из домочадцев прибежал к Чжэнь Ши-иню с вестью:
– Пришел почтенный господин Янь и желает справиться о вашем здоровье.
– Простите, – вскакивая с места, проговорил Чжэнь Ши-инь, обращаясь к собеседнику, – я вас на некоторое время покину.
– Как вам будет угодно, почтенный друг, – ответил Цзя Юй-цунь, тоже подымаясь. – Ведь я у вас частый гость – что за беда, если придется немного подождать?!
Чжэнь Ши-инь вышел из кабинета и отправился в гостиную.
Оставшись в одиночестве, Цзя Юй-цунь от нечего делать взял книгу стихов и стал ее перелистывать. Неожиданно под окном послышался кашель. Цзя Юй-цунь встал и выглянул наружу – оказалось, это служанка рвала возле дома цветы. Красавицей ее назвать нельзя было, но изящные манеры, тонкие брови и чистые глаза привлекали внимание и вызывали волнение.
Пораженный Цзя Юй-цунь, сам того не замечая, стал пристально следить за каждым ее шагом. А девушка, собрав букет, намеревалась уходить. Случайно подняв голову, она заметила в окне человека в старой одежде, с потрепанной повязкой на голове. С первого взгляда можно было определить, что он беден, но дородная плотная фигура, широкий лоб, большой резко очерченный рот, густые, похожие на изогнутый нож, брови, прямой нос, округлые щеки и глаза, сияющие, как звезды, выдавали в нем человека необыкновенного.
Девушка быстро повернулась и убежала, думая про себя: «Какой представительный с виду, а одет в лохмотья! У нас в семье как будто нет бедных родственников и друзей. Должно быть, это тот самый Цзя Юй-цунь, о котором все время говорит хозяин. И наверное, он прав, когда утверждает, что Цзя Юй-цунь «не такой человек, которому придется долго жить, в нужде». Моему хозяину давно хочется помочь ему деньгами, но все не представляется случая!»
Она невольно обернулась еще раз. Цзя Юй-цунь заметил это и решил, что понравился девушке.
«Эта девушка, – подумал он, – совсем необычная и, пожалуй, могла бы стать верной подругой среди жизненных треволнений».
Такая мысль доставила Цзя Юй-цуню необыкновенную радость.
Потом вошел мальчик-слуга, от которого Цзя Юй-цунь узнал, что гость остался ужинать. Дальше ждать было бесполезно, и Цзя Юй-цунь незаметно удалился через боковую калитку.
Вскоре Чжэнь Ши-инь распрощался с гостем и вернулся в кабинет. Узнав об уходе Цзя Юй-цуня, он не пошел за ним.
Наступил праздник середины осени[11]. Когда окончилось семейное торжество, Чжэнь Ши-инь распорядился приготовить угощение у себя в кабинете, а вечером сам отправился в храм, чтобы пригласить Цзя Юй-цуня.
Между тем Цзя Юй-цунь, увидевший в доме Чжэнь Ши-иня служанку, все время вспоминал о ней, мысленно называя ее подругой жизни. И вот сейчас, в праздник середины осени, он не выдержал и, обратив свой взор к луне, сочинил стихотворение:
Мог ли я думать:
всей жизни моей устремленье
Душу все больше
мою наполняет тоской.
Грусть появилась,
виски мои туго стянула;
Ты же ушла,
оглянувшись и раз и другой.
Тень промелькнула,
летевшая быстро как ветер;
Кто же подругой
может мне стать под луной?
Свет этот лунный,
как будто желая ответить,
Прежде всего
засиял над твоей головой!
Прочитав стихи, Цзя Юй-цунь вдруг вспомнил, к чему он стремился в жизни, вспомнил то время, когда ему еще не приходилось сталкиваться с лишениями, и, почесав затылок, снова обратился к небу и со вздохом прочитал двустишие:
Нефрит в шкатулку заключен,
ждет, кто его оценит;
Заколка в ларчик заперта,
взлететь она готова.
В это время к Цзя Юй-цуню незаметно подошел Чжэнь Ши-инь и, услышав стихи, с улыбкой сказал:
– А у вас и в самом деле необыкновенные устремления, брат Юй-цунь!
– Что вы! – поспешно возразил Цзя Юй-цунь. – Я просто произнес стихи, написанные нашими предками. Почему вы меня так расхваливаете? – и затем спросил у Чжэнь Ши-иня: – Что привело вас сюда, почтенный друг?
– Сегодня ночью – праздник середины осени, или, как говорят в народе, «праздник полной луны», – улыбаясь, проговорил Чжэнь Ши-инь. – Живя в храме, вы, наверное, скучаете, уважаемый брат, поэтому я приготовил угощение и приглашаю вас в свое убогое жилище. Осмелюсь спросить, не согласитесь ли вы отведать моего скромного угощения?
Цзя Юй-цунь не стал уклоняться от приглашения и с улыбкой сказал:
– Я удостоился такой милости незаслуженно – как же я посмею отказываться?
Они оба отправились в кабинет. Там они выпили чаю, потом перед ними поставили кубки и блюда. Нечего и говорить о том, какие были поданы великолепные вина и изысканные яства.
Друзья не торопясь выпили вина. Беседа постепенно оживилась, и они стали все чаще поднимать кубки. В соседних домах тоже веселились, повсюду слышались звуки свирелей, флейт и дудок, во всех дворах играли и пели.
И вот на небосклон всплыла ослепительно-яркая луна и застыла в радужном сиянии. При лунном свете беседа друзей потекла еще веселее и непринужденнее, они не переставая осушали свои кубки. Вскоре Цзя Юй-цунь был пьян. Охваченный безумным весельем, он обратился к луне и произнес такие стихи:
За новолуньем пятнадцатый день —
время для полной луны.
Снова перила из яшмы в садах
чистым сияньем полны.
Диск округлившийся только один
миру с небес засиял;
Подняли взоры сто тысяч людей,
светом его пленены.
– Великолепно! – вскричал Чжэнь Ши-инь, выслушав друга. – Я всегда говорил, что вы, брат мой, не из тех людей, которые долгое время остаются ниже других! Стихи, которые вы только что продекламировали, настолько хороши, что я склонен считать их добрым предзнаменованием. Я уверен, что в скором времени вы вознесетесь в заоблачные выси. Заранее поздравляю вас!
Цзя Юй-цунь осушил кубок, наполненный Чжэнь Ши-инем, но потом вдруг вздохнул и произнес:
– Не подумайте, что я болтаю спьяна! По знаниям я вполне мог бы вписать свое имя в число экзаменующихся в столице! Но, к сожалению, на переписке бумаг не скопишь столько денег, чтобы приобрести все необходимое для поездки в столицу и оплатить дорожные расходы.
– Почему, брат мой, вы не сказали мне об этом раньше? – перебил его Чжэнь Ши-инь. – Я давно хотел вам помочь, но при встрече мне ни разу не удавалось завести об этом речь. Признаюсь, я человек бездарный, но знаю, что такое «справедливость» и «благодеяние». В будущем году состоятся большие экзамены[12], и вам надо поскорее попасть в столицу. Лишь в том случае, если вы добьетесь успеха, учение не пропадет даром. Все дорожные расходы я беру на себя – может быть, хоть этим я немного оправдаю свое знакомство с вами, которого я не достоин.
Он тотчас же приказал мальчику-слуге упаковать две пары зимней одежды и пятьдесят лян серебра, а затем добавил:
– Девятнадцатого числа счастливый день, и вы можете нанять лодку и отправиться на запад. Разве для меня не будет великой радостью, если вы возвыситесь и мы с вами встретимся на будущую зиму?!
Приняв деньги и одежду, Цзя Юй-цунь только сдержанно поблагодарил и продолжал пить вино, беседовать и смеяться.
Оба друга расстались лишь после третьей стражи[13]. Чжэнь Ши-инь сразу лег спать и проснулся, когда солнце уже высоко стояло над землей.
Подумав о том, что произошло накануне вечером, Чжэнь Ши-инь решил написать в столицу два рекомендательных письма, чтобы Цзя Юй-цунь мог навестить одного служилого человека и временно остановиться у него. Однако посланный за Цзя Юй-цунем слуга вскоре возвратился и доложил:
– Монах сказал мне, что господин Цзя Юй-цунь на рассвете во время пятой стражи отправился в столицу и велел передать вам: «Ученый человек не верит в счастливые или несчастливые дни. Для него главное – суть дела. Не имею времени проститься с вами лично».
Чжэнь Ши-иню пришлось удовольствоваться этим ответом.
Время летело незаметно, и вот наступил праздник фонарей. Чжэнь Ши-инь велел служанке Хо-ци взять Ин-лянь и пойти на улицу полюбоваться новогодними фонарями. В полночь служанке захотелось сходить по малой нужде. Она посадила Ин-лянь на пороге какого-то дома, а сама отошла. Вернувшись, она хотела взять Ин-лянь на руки и тут обнаружила, что девочка исчезла.
Долго искала она девочку, но так и не нашла. Наступил рассвет. Не смея возвратиться к хозяевам, Хо-ци скрылась.
Чжэнь Ши-иня и его жену очень обеспокоило, что служанка с их дочерью долго не возвращается, и они послали людей на поиски. Но те вскоре возвратились и сообщили, что не обнаружили никаких следов пропавшей.
Можно представить себе горе родителей, у которых пропало единственное дитя! Дни и ночи плакали они и совершенно перестали заботиться о себе. Через месяц заболел Чжэнь Ши-инь. Госпожа Чжэнь тоже почувствовала себя плохо, каждый день приглашала лекаря да занималась гаданием о судьбе.
Случилось так, что в пятнадцатый день третьего месяца в храме Хулумяо совершалось жертвоприношение; монах по неосторожности опрокинул светильник, и от него загорелась бумага в окне[14]. Может быть, так распорядилась судьба, но во всяком случае, во всех домах были деревянные стены и бамбуковые ограды, и пожар быстро охватил всю улицу. На помощь подоспели солдаты, но спасти ничего не удалось. Пожар бушевал всю ночь, в огне погибло множество людей.
Чжэнь Ши-инь жил рядом с храмом, и дом его превратился в груду пепла; только жена его да несколько домашних благодаря счастливой случайности не пострадали. Взволнованный и расстроенный Чжэнь Ши-инь, спотыкаясь, бродил вокруг пожарища и горестно вздыхал.
Потом он посоветовался с женой и решил перебраться на жительство в деревню. Но, как назло, в последние годы был неурожай, да еще появились разбойники. Хотя их вылавливали правительственные войска, в деревне было неспокойно. Пришлось себе в убыток продать все имущество и вместе с женой и двумя служанками переехать к тестю.
Тестя Чжэнь Ши-иня звали Фын Су. Он был уроженцем округа Дажучжоу и хотя занимался только земледелием, все же жил богато. Теперь, когда зять оказался в затруднительном положении и явился к нему, старик почувствовал неудовольствие. К счастью, у Чжэнь Ши-иня были деньги, вырученные от продажи имущества, и он попросил Фын Су на собственное усмотрение купить для него дом и немного земли, чтобы можно было кое-как одеваться и кормиться. Однако Фын Су обманул зятя – он утаил часть денег, а Чжэнь Ши-иню купил участок земли похуже и полуразвалившийся домишко.
Чжэнь Ши-инь был человек образованный, он не привык заниматься хозяйством, и потому через два года совсем обеднел. Правда, Фын Су обращался с ним вежливо, но за глаза любил позлословить, что, мол, зять его не умеет жить, ленится работать, а любит лишь вкусно поесть да сладко попить.
Чжэнь Ши-иню становилось неприятно, когда он узнавал о таких разговорах. К тому же в памяти его еще были живы картины минувших лет. Посудите сами, каково человеку, дожившему до преклонного возраста, выдерживать один за другим безжалостные удары судьбы?
Сам того не желая, Чжэнь Ши-инь стал время от времени подумывать о смерти. Однажды, опираясь на костыль, он вышел на улицу, чтобы немного рассеяться, и увидел безумного даосского монаха в лохмотьях и грубых матерчатых туфлях, который приближался к нему и бормотал:
Понятна любому отшельника святость,
любого отшельник влечет.
Однако мечта о почете и славе
никак у людей не пройдет.
Вельмож и воителей было немало —
куда же девались они?
Курган утопает в бурьяне высоком,
коль время их жизни пройдет.
Понятна любому отшельника святость,
любого отшельник влечет.
Да только мечта о богатстве несметном
никак у людей не пройдет.
Всю жизнь человека одно занимает:
что мало богатства ему.
Накопит богатство, закроются очи,
и все за мгновенье пройдет.
Понятна любому отшельника святость,
любого отшельник влечет.
Да только мечта о соблазнах красавиц
никак у людей не пройдет.
Красавица вас каждый день уверяет,
что вам благодарна она.
Но вот вы умрете, другой подвернется,
и страсть ее разом пройдет.
Понятна любому отшельника святость,
любого отшельник влечет.
Да только забота о детях и внуках
никак у людей не пройдет.
Мы знаем родителей, сердцем скорбящих,
и ныне и в древние дни,
А будешь искать благодарных потомков,
и жизнь твоя даром пройдет.
Приблизившись к монаху, Чжэнь Ши-инь спросил:
– Что это вы такое говорите, я только слышу «влечет» да «пройдет»?
– Если вы слышали слова «влечет» и «пройдет», значит вы все поняли! – засмеялся даос. – Ведь вам же известно, что «влечет» все то, что «пройдет», а «пройдет» все то, что «влечет», не «пройдет» все то, что не «влечет», и не «влечет» то, что не «пройдет». Поэтому моя песенка и называется «О том, что влечет и что пройдет».
Чжэнь Ши-инь был человек догадливый и, когда услышал слова монаха, улыбнулся и сказал:
– Постойте, разрешите мне дать толкование вашей песенке «О том, что влечет и что пройдет»!
– Что же, пожалуйста, толкуйте! – сказал монах.
Чжэнь Ши-инь прочитал:
В брошенных ныне пустынных покоях
Столики прежде
табличек гостей не вмещали;
Желтые травы под ивой сухою
Скрыли то место,
где пели и где танцевали.
Здесь паутину густую паук
сплел по резным потолкам;
Бедные окна шелками зелеными
ныне украсились там.
Густо румяна лежат,
Пудра струит аромат, —
Но почему-то седеют виски,
инеем белым блестят.
Только вчера над костями насыпан
холмик могильный из желтой земли;
Ныне ж под шелковым пологом красным
в брачную ночь молодые легли.
Золотом полон сундук,
Полон сундук серебром, —
Станешь ты нищим в мгновение ока,
люди злословят кругом.
Ныне вздыхаешь, что краткую жизнь
прожил другой человек, —
Можешь ли знать, что, придя с похорон,
сам ты окончишь свой век?
Все наставленья на свете
Часто не могут помочь – и тиранами
вскоре становятся дети.
Тонкие яства вкушая,
Кто ожидает, что жизнь он окончит,
в грязных притонах скитаясь?
Те презирали
шапки ничтожных по чину, —
Нынче за это
в шейных колодках стоят!
Эти ходили
в рваной холодной одежде, —
Ныне ничто им
длинный вельможи халат.
Вся наша жизнь – суета:
Только окончишь ты песню свою, —
песня раздастся моя;
Земли, что были чужими вчера,
завтра – родные края.
Все наши хлопоты – вздор:
Мы ведь в конце-то концов
Людям другим – не себе —
К свадьбе готовим убор.
Даос радостно захлопал в ладоши и воскликнул:
– Разгадал, разгадал!
– Что ж, пошли! – произнес Чжэнь Ши-инь.
Он взял у даоса суму, перекинул ее через плечо и, не заходя домой, последовал за ним. Едва они скрылись из виду, как на улице поднялся переполох, люди из уст в уста передавали о случившемся.
Госпожа Чжэнь была совершенно убита известием об исчезновении мужа. Посоветовавшись с отцом, она отправила людей на поиски, но все было напрасно – посланные возвратились ни с чем. Делать было нечего – пришлось госпоже Чжэнь жить за счет родителей.
К счастью, при ней были две преданные служанки. Они помогали своей хозяйке вышивать, та продавала вышивки и, таким образом, частично возмещала расходы отца на ее содержание. Правда, Фын Су все время роптал, но, так как выхода никакого не было, вынужден был мириться с создавшимся положением.
Однажды служанка из семьи Чжэнь, покупая нитки у ворот дома, услышала на улице крики:
– Дорогу! Дорогу!
– Это едет наш новый начальник уезда! – говорили прохожие.
Девушка украдкой выглянула за ворота и увидела, как мимо нее беглым шагом прошли солдаты и служители ямыня, а за ними в большом паланкине пронесли чиновника в черной шапке и красном шелковом халате. У служанки подкосились ноги от страха, и в голове ее пронеслась мысль:
«Какое знакомое лицо у этого чиновника! Где я его видела?»
Девушка вернулась в дом и вскоре позабыла о случившемся. А вечером, когда все собирались спать, раздался страшный стук в ворота и гул множества голосов:
– Начальник уезда требует хозяина дома на допрос!
Фын Су онемел от испуга и только бессмысленно таращил глаза.
Если вы хотите знать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.