Яркие лучи африканского солнца настойчиво пробивались под прикрытые веки. Гамми перевернулся на другой бок и попытался зарыться лицом в согнутую в локте правую руку. Разбитое лицо сильно саднило. Рука – меньше. Все равно теперь не уснешь. Сколько сейчас – полпятого, пять? Удастся ли в этой жизни когда-нибудь выспаться? Да и сколько ее, жизни-то, осталось?
Гамми со стоном потянулся, в спине хрустнуло, призывно заурчало в животе. Немного поднапрягшись, удалось немного разлепить опухшие от недосыпания и жарящего каждый день ультрафиолета глаза. Как же хотелось жрать! Живя в современном мире, придумавшем синтетическую еду, он не то чтобы забыл, а вообще не представлял себе, что может так сильно проголодаться. Даже будучи в том мире заключенным номер, мать его, один-три-семь-шесть и еще куча данных, зашитых в штрихкод.
Он приподнялся на локтях и осмотрелся. Кругом одно и то же – ссохшаяся, похожая на песок земля и редкие чахлые кустики. Из глаз потекли слезы. Чего же тут так ярко в этой Африке? Не ходите, дети, в Африку гулять. Эх, прав был старикан Чуковский.
Впереди, метрах в двадцати ниже по склону, размахивал руками Бублик. Вот уж неугомонный. Зарядку делает.
Бублик получил свое прозвище за округлость форм, но за почти два года, прошедших со времен катаклизма, его телосложение сильно изменилось. Арестантская роба, выданная на прежний размер, болталась, как балахон. Интересно, Бублику жрать так же хочется или он на жировых запасах живет и особенно не страдает? Вид у него, во всяком случае, бодрый.
Гамми, кряхтя, сел на еще прохладный камень. Единственная прелесть раннего утра – саванна не успела нагреться, и нет ощущения, что попал в бесплатную сауну, выхода из которой не подразумевается.
Руки непроизвольно выдернули клок травы, неуверенно растущей из-под камня, и засунули в рот. Механическими движениями Гамми пожевал и, матерясь, выплюнул горькое сено. Голод, блин, не тетка. Скоро землю жрать начнем.
– Как самочувствие? – крикнул Бублик, заметив, что Гамми проснулся.
Интересовался он не зря: вчера ребята из жополизов Моралеса здорово отметелили парня. Гамми ощупал лицо – распухло вроде не сильно. Но болело все.
– Ничего, жив пока, – прохрипел Гамми. Неизвестно, услышал ли его Бублик, но махать руками перестал и энергичной походкой направился к приятелю.
Странно, что Бублик, уголовник, отбывающий срок в Африке за убийство четверых человек, выбрал себе в друзья именно его, Гамми. Правда, после того как Гамми спас его от расправы уголовников.
До Африки Гамми звали Сергей Аполлинарьевич Звездецкий, жил он в Анклаве Москва и занимался совершенно безобидным делом – заведовал редакцией детских развлекательных и обучающих программ. Кто бы мог подумать, что человек столь мирной профессии может угодить за решетку, и не куда-нибудь, а в Африку – в ту самую, которой пугают детей. «В Африке гориллы», – подумал Гамми, потирая все еще ноющее при перемене погоды плечо, которое два с половиной года назад ему сломал надзиратель Ушенко. Горилла и есть, как его еще назовешь?
Бублик был немного чокнутый. Наверное, оттого и довольный. Но Гамми он выбрал в друзья раз и навсегда. И когда вдруг долбануло, и небо на какое-то время поменялось местами с землей, Бублик не мучился вопросом, на чьей он стороне. А выбор поначалу был богатый.
Так у них и сформировался своеобразный симбиоз. Лишайник, мать его, они, а не люди. Так и есть – грибы с водорослями, растут себе, друг другу помогают. Бублик мужик здоровый, не смотри, что исхудал, центнер с лишком все еще будет. Трогать его боялись. Даже головорезы Моралеса опасались Бублика. Но умом великана бог обидел, так что самому ему было никак не выжить. А Бублик, хоть и туповатый, но выгоду свою понимал – выбрал в друзья Гамми: умного и не по месту пребывания доброго к людям.
Бублик подошел вплотную, нависнув в обычной своей манере. У него никак не получалось разговаривать, не наседая на собеседника. Казалось, еще чуть-чуть – и здоровенный увалень полезет целоваться.
Огромный, под два метра (может статься, что и за) ростом, непропорционально худоватый, словно медведь-шатун в феврале, с редкими перепутанными волосами, едва прикрывающими бордово-коричневую лысину, на которой красовался номер ноль-шесть-семь-два и лейбл, он стоял, закрывая собой висящее недалеко от горизонта солнце, и улыбался во весь рот. Руки теребили истрепанный подол износившейся робы, ноги нетерпеливо переступали. Ботинок у Бублика уже давно не было. Гамми не знал, куда он девал обувь, скорее всего, просто изорвал.
– Скажи, а тебя почему зовут Гамми? – пробубнил он и тихо засмеялся.
Этим вопросом начиналось каждое утро. Бублик не то хотел пошутить, не то на самом деле никак не мог запомнить объяснения. Гамми этот странный ритуал давно перестал раздражать.
– Мишки такие были, – проворчал он и, сжав зубы от боли, поднялся на ноги.
– У-у, – понимающе промычал Бублик. Хотя ни хрена он не понял.
– На помощь спешили, – тихо добавил Гамми, осматривая окрестности. До горизонта пейзаж не изменял своей однотипности: желтоватая рассохшаяся земля, редкие островки пожухлой травы и одиноко торчащие колючие кусты. – Вот и доспешились. Жратва сегодня есть?
Громила улыбнулся жутковатой редкозубой улыбкой и показал змею, зажатую в огромном кулачище.
– Отлично! – похвалил Гамми, забирая поверженную рептилию. – А ты? – спросил он, заметив, что змея целая.
– Я две поймал.
– Молодец!
Гамми высмотрел камень поострее, отрубил им змее голову, выдавил себе в рот кровь и аккуратно освежевал тушку. Можно, конечно, изжарить, но это долго и с костром возиться не хотелось. Змеи и сырые вполне съедобны.
Если бы три года назад ему кто-нибудь сказал, что змею можно есть вот так… Нет, он знал, что змей едят, суп вроде из них варят. Но чтобы сырую, вытягивая из еще теплой тушки кровь – достаточно было бы просто рассказать Звездецкому о подобном безобразии, чтобы его желудок вывернулся наизнанку. А вот Гамми вполне освоился со змеиной диетой. Выбирать особо не приходилось – и змею удавалось добыть не каждый день.
– Ну что, дружище, – вытирая измазанные змеиной кровью руки, выпросил Гамми, – пойдем в родные пенаты?
– Пойдем, – согласился Бублик.
Что такое пенаты, Бублик не знал, ему и не было это интересно. Он привык, что Гамми называет так место, где они жили – небольшая пещерка, затерявшаяся в скалистом нагромождении в глубине пустыни.
Груда камней, развалины того, что носило сухое официальное название «Исправительное учреждение №123 Центрального филиала СБАТ». Арендодатель – Всемирная рудная компания, а в простонародье именовалось «Африкой», теперь принадлежала Моралесу.
Большому сытому миру было невдомек, что Африка – это огромный континент, и он далеко не ограничивался границами тюрьмы Службы Безопасности Анклавов. «Африка» была символом, олицетворением силы и власти корпораций, стоящих за Анклавами и СБА. «Африка» была синонимом смерти. Но не быстрой и явной, а медленной и непонятной. «Сгинул Иванушка в дальних странах», – как говорили в старину в сказках. Все, кто попадал когда-либо в «Африку», сгинули. Даже тот, кто вернулся – существование, что влачили они после пребывания в «Исправительном учреждении №123», жизнью назвать было нельзя.
А потом в один прекрасный день – они тут, считай, все прекрасные, солнце шпарит, не останавливаясь – земля вздрогнула так, что на какое-то мгновение поменялась местами с небом. От построек «Исправительного учреждения № 123» камня на камне не осталось. Выживших искать смысла не было – в том крошеве, в которое превратились стены тюрьмы, выжить не мог никто. Такая же участь постигла и городок, где обитали работники «Африки» с семьями: все сидели дома, наслаждались комфортом под кондиционерами, когда мир сошел с ума.
Вот так и получилось, что в живых остались только заключенные, которые вкалывали на каменоломне, размахивая кирками, да трое охранников, присматривающих за ними. Труд, как говорится, облагораживает. И, как выяснилось, помогает выжить. Тупой, ненавистный труд, придуманный не из необходимости, но в наказание.
В каменоломне тоже произошел обвал. Половину невольных камнетесов завалило оползнем. Но около трехсот уголовников и нарушителей спокойствия Анклавов, грязных, раненых и перепуганных, выбрались наверх. После того как толчки прекратились.
Выжили только те, кто был потрусливей: смельчаки и заводилы рванули прочь из каменоломни сразу, когда поняли, что догонять их никто не будет. Они теперь вообще на хер никому не были нужны.
Толчки продолжались три дня. Или два – Гамми точно сказать не мог: было настолько страшно, что следить за восходами и закатами, наслаждаясь багрянцем, рассеянным в поднятой в воздух пыли, не имелось ни малейшего желания. Потом трясло еще несколько раз, но уже не так сильно. Спустя несколько месяцев толчки прекратились.
Они лежали там, где их застал первый удар, вжавшись в землю, вцепившись в крошащиеся камни из последних сил, стараясь удержаться на грешной земле, не желающей больше терпеть их на своем израненном теле.
Всех, кто полез наверх, на свободу, как думали беглецы, после первого толчка завалило осевшим склоном, по которому они пытались вскарабкаться. Второй толчок случился минут через десять. А потом трясло, не переставая.
Около пятидесяти раненых умерли в первую неделю после толчка. Дальше многих выкосил голод.
Человек – животное стадное, не прошло и десяти дней, как счастливчики, выжившие в Катастрофе, стали сбиваться в стаи.
Основной проблемой была еда. Живности в окрестностях «Африки» водилось не особенно много, охотиться никто не умел, да и нечем было охотиться. Оружия, как ни странно, в «Африке» было немного – какой смысл угрожать пулей, когда безжизненность территории, простиравшейся вокруг тюрьмы на много километров, страшила куда больше. Желающих прогуляться под палящим солнцем без еды и воды не водилось. За все годы существования «Исправительного учреждения №123» не было зарегистрировано ни одной попытки побега. Может быть, Флобер, не доживший до страшного суда, о чем-то и умалчивал, но даже если кто-то и пытался, живых беглецов из «Африки» в цивилизованном мире не наблюдалось.
Проблему решил Моралес. Был тварью до Катастрофы, остался ею и после. Моралес был одним из тех трех надзирателей, что наблюдали в тот день за заключенными в карьере. Больше из людей, пребывающих здесь по собственной воле, не выжил никто. Собственно, сегодня живым был один только Моралес – этот гад лично прикончил своих сослуживцев, когда обезумевшие от страха и вдруг свалившейся на голову никому теперь не нужной свободы урки избили до полусмерти своих недавних истязателей.
Моралесу тоже досталось. Но гад оказался живучим – из последних сил он дополз до подыхающих коллег и подвернувшимся камнем размозжил обоим головы. Зрелище вызвало отвращение даже у бывалых убийц. Как выяснилось пятью минутами позже, он знал, что делал. Но Гамми видел эту кровавую бойню собственными глазами, он видел безумный озверевший взгляд Моралеса и страшную, похожую на звериный оскал улыбку, обрамленную коркой запекшейся крови, пыли и слюны, когда его руки опускали камень на головы еще живых и всепонимающих сослуживцев. Моралес воспользовался моментом и сделал это с удовольствием.
Пока свора, набросившаяся на бывших надзирателей, приходила в себя, после продемонстрированного им реалити-шоу, Моралес вытащил острый стальной клинок, припрятанный Стивенсоном – тем, кого он добил вторым, – и, воспользовавшись всеобщим замешательством, несколькими точными ударами заколол троих паханов бандитской шайки. Теперь главным в своре стал он.
Моралес рассудил правильно, решив, что на всех не хватит чахлых ресурсов «Африки». Но он долго собирался с мыслями, и несколько десятков арестантов успели уйти из развалин, бывших раньше их тюрьмой. Среди ушедших был и Гамми, сразу уразумевший, что к чему, и утащивший за собой Бублика, не понимавшего, что долго терпеть его взбалмошный характер Моралес не станет. После того как превращенных в рабов слабаков, не сумевших выбраться со дна нового общества, ставших ненужными после завершившегося разбора завалов, начали поочередно закалывать и скармливать остальным, Бублик стал почитать Гамми пуще отца своего.
Голодные рабы морщились и стыдливо опускали глаза, но жрали своих вчерашних товарищей. А куда им было деваться? Потом и морщиться перестали – притерпелись.
Когда поисковые группы, организовавшиеся спонтанно и посланные на разведку Моралесом, уткнулись в берег моря, которого в этих краях отродясь не бывало, стало ясно, что дела их много хуже, чем предполагалось. Они оказались на острове – довольно большом, но окруженном неприступными просторами нового океана. «Африки» больше не было.
Вчера Гамми вернулся к развалинам тюрьмы. Решил попросить у Моралеса воды, взаймы. В долгий поход, который предстоял Гамми, в известном ему источнике воды было маловато. Идиот! Если бы не Бублик, которого можно одолеть только из снайперской винтовки, Гамми, скорее всего, убили бы. А так – его только начали мутузить ногами, когда обиженный за товарища Бублик швырнул о скалу одного из обидчиков, будто легкий надувной мяч. Тот крякнул и остался лежать, где свалился, мешком. Желание продолжать избиение эта демонстрация силы отшибла у бойцов Моралеса начисто.
Но воды, хотя и немного, он все же у них взял. Когда они с Бубликом – Гамми, отплевывая заполняющую рот кровь, а Бублик, рыча, как голодный волк, – отступали из лагеря Моралеса, им удалось прихватить стоявшую поблизости початую бутыль. Видимо, пил кто-то из тех, кто бил Гамми.
Сам хозяин «Африки» смотрел на происходящее со скалы, прищурив левый глаз и пожевывая поникшую травинку. Четверо холуев терлись возле него. Они могли выстрелить оттуда, но не стали. Гамми видел их отлично. Вот в тот момент он и заметил бутыль. Он метнулся, схватил то, за чем шел сюда. Урки дернулись, но взмах могучего кулака Бублика остановил их пыл.
По тени выходило, что нет и восьми. А солнце уже жарит вовсю. Еще нет ощущения, что ты на сковородке, но поджарить собственное мясцо можно быстро. Гамми ущипнул себя за дряблую руку – было бы тут мясцо.
В пластиковой бутылке, второй год неизменно служившей флягой в походах, воды оставалось глотков на десять. Затхлой и немного мутноватой. Ту воду, что они стащили вчера у людей Моралеса, Гамми пока не трогал.
В этой части их «Африки», на Тюремном острове, воды было мало. Реки, если они, конечно, вообще были, пересохли – им теперь некуда было течь. Остались только редкие ключи, которые постепенно приобретали солоноватый привкус. Море брало свое. Совсем скоро здешние места превратятся в пустыню.
Гамми посмотрел исцарапанную бутылку на просвет и протянул Бублику. Здоровяк с благодарностью принял ее и экономно отхлебнул. Гамми посмотрел на судорожно дернувшийся кадык товарища и в который уже раз подумал, что при всей своей первобытной силе, Бублику здесь не выжить – отправившись в поход, он не додумался бы взять с собой воды. Или не нашел бы – в чем. Или… Так можно было перечислять до бесконечности.
Воняющая болотом теплая жижа послушно ушла в желудок. Гамми давно перестал обращать внимание на вкус того, что давало шанс жить дальше. Можно было подумать, что вкусовые сосочки атрофировались за отсутствием объекта восприятия.
– Дома чуток передохнем, подождем, пока жара начнет спадать, и двигаем дальше. С собой забираем всю провизию и воду, – сказал Гамми.
– Далеко пойдем? – Бублика не интересовала причина похода, его занимали лишь утилитарные факторы.
– К морю, – Гамми, прищурившись, всматривался в безжизненный горизонт, словно надеялся разглядеть далекую отсюда большую воду, и добавил без тени сарказма в голосе: – Купаться будем.
– У-у, – у Бублика больше вопросов не было.
Гамми слишком уж надолго задерживаться в бывшей Африке не планировал. Точнее, не планировал Звездецкий, Гамми был урожденным африканцем, считай, аборигеном. Но планы имеют обыкновение рушиться, словно песчаные замки в полосе десятибалльного шторма.
Никто из застрявших на Тюремном острове не знал, что произошло. Здешний, и без того безжизненный и поганый мир разрушился практически до основания. Судя по отсутствию к ним интереса со стороны СБА и пресловутой «Всемирной рудной компании», в остальном мире было ничем не лучше – серия мощнейших землетрясений накрыла весь земной шар. А может, там случилось и что-то похуже.
Гамми понимал, что другой причины вдруг разыгравшихся природных катаклизмов, кроме Станции, которая должна была производить какую-то чудодейственную новую энергию, не было. Вряд ли за те семь месяцев, что он пробыл в «Африке» до землетрясения, успели придумать что-то более мощное и таинственное. Все-таки Мертвый утер всем нос, выкинул фортель, которого от него ждали, но никак не могли поверить, что он на это решится.
До моря километров тридцать. Может, немного больше. К вечеру, когда солнце скроется за горизонтом, они должны добраться.
Вживленный глубоко в мышцы бедра датчик вдруг проснулся, вызывая неприятное подрагивание мышц. Спустя столько лет! Гамми успел забыть о том, что сидело у него в организме. И вот вчера, на закате, он все-таки включился.
«Когда будешь нужен, нанокапсула у тебя в бедре включится. Иди по ее указанию – мы тебя заберем». Гамми так и не смог разгадать смысл этой фразы, но вот последнее утверждение ни за что на желало исчезать из памяти.