Странное ощущение – вроде бы дышишь, а воздуха не хватает. Мордоворот с невероятно типичными чертами лица, которые забудутся сразу, как только исчезнут из поля зрения, вытащил руку из живота Звездецкого. Наверное, он, если бы захотел, мог бы переломить позвоночник ударом в живот. Но в этот раз не хотел – кулак исчез в мягком, дыхание сперло, но пояснице больно не было.
Странно, но больно не было вообще.
Звездецкий конвульсивно хватал ртом воздух, но это не приносило облегчения – как будто вокруг него образовался вакуум.
– Ты понял? Никого ты здесь не удивишь своими подвигами, – произнес тот тип, что бил.
Кого он стремился удивить? Звездецкий не понимал, что происходит. Легкие наконец наполнились воздухом, и в голове перестало гудеть. Больше всего настораживало отсутствие боли. Полное, словно его не били, а поглаживали. Да и поглаживания – что-то же он должен был чувствовать.
Но не чувствовал.
Он осторожно ощупал языком – губы разбиты, явственно ощущалось соленое. Правый глаз открывался плохо, будто веку что-то мешало, не иначе наливающийся синяк. Но ничего не болело.
Другой на его месте радовался бы. Но… Не чувствовать боль было неприятно. Это было непривычно и беспокоило.
– Что вам нужно? – немного шепелявя разбитыми губами, спросил Звездецкий.
– Кому ты отдал активатор? – мягко спросил новый голос.
Оказывается, комната была несколько больше, чем показалось сначала. Звездецкий осмотрелся – плотная, почти непроницаемая темнота окутывала его со всех сторон. Он сам сидел в большом и довольно удобном кресле. Позу можно было бы считать комфортной, если бы не пристегнутые металлическими скобами к подлокотникам руки. Кресло и пару метров вокруг освещал сноп яркого желтого света. Внутри этого круга стоял тот мордоворот. Движения бугая были аккуратны и выверенны, но бросалось в глаза, что руки у него явно чешутся врезать Звездецкому еще.
А голос, спросивший про ключ, принадлежал мужчине субтильного телосложения, лицо которого рассмотреть было невозможно – он прятался за пределами освещенной зоны.
– Активатор? – Непонимание Звездецкого было искренним.
– Он самый, – нетерпеливо повторил силуэт в темноте. – Перестань ломать комедию.
Стало быть, они думают, что таинственный активатор у него был. Только он эту штуку и в руках не держал. Нужно ли разочаровывать этих людей, говорить, что они ошиблись? Наверное, нет – все равно не поверят.
– Не знаю, – пробормотал узник и тут же поправился, более громко: – Не помню.
На его нос обрушился кулак бугая. Словно с автобусом встретился. Судя по всему, из ноздрей потекло. Точно – язык опять чувствовал соленое. Хоть вкус различает. И никакой боли. Звездецкий осторожно пошевелил верхней губой из стороны в сторону. Внутри носа что-то тихонько хрустело: не иначе сломал, скотина, косточки. Весь интерфейс испортил.
– Вспомнил? – требовательно поинтересовался мужчина из темноты.
Звездецкий на несколько секунд замер. Ясно, что результат будет одинаков: молчать или честно ответить, что не вспомнил – снова начнут бить. Посчитал про себя до десяти, зажмурившись для проформы, и отрицательно помотал головой.
Выиграл десять секунд спокойствия. Предчувствия не обманули, очередной сокрушительный удар под дых снова лишил легкие способности засасывать воздух.
– Ты знаешь, что Ерохин нашел при обыске у тебя дома синдин?
Ерохин? Синдин? О чем говорит этот человек?
Какие-то странные образы возникали в голове. Что-то знакомое. Синдин…
– Слушай, Серый, у меня есть работенка непыльная. Как раз для тебя, – говорил толстяк, обливаясь потом. Холодно, осень уже, а он потеет. Толстяк, одним словом.
– Я ведь детский редактор, – ухмыльнулся Звездецкий, заранее зная, что тот предложит…
Толстяк, рожа все время потная, постоянно вытирается платочком, явно слишком маленьким для его поросячьего рыла. Толстые, как соевые сардельки, пальцы все время в движении. Он постоянно что-то ищет. И беспрерывно оглядывается.
Толстяк… Леха его зовут, точно.
…зная, что предложит Леха.
– Ну, ты же у нас человек известный. Тебе в редакцию не пацанва всякая пишет. Богема, – Леха многозначительно поднял указательный палец.
– Какой процент?
– Натурпродукт, – невпопад ответил толстяк, продолжая рекламу. – Лучшее качество. Ну, ты меня знаешь.
Звездецкий ждал, не сводя взгляда с Лехи.
– Десять, – буркнул тот и тут же, загоревшись, затараторил: – Лучшие условия в Москве. Какие люди, ты себе не представляешь, какие люди! Ты же…
– Двадцать, – перебил его Звездецкий.
Толстяк на секунду затих.
– Серый, ну, ты это, не наглей. Кто тебе даст столько?
– Тот, кто поставляет товар.
Толстяк мялся, не решаясь.
– И три процента – тебе, – предложил Звездецкий.
– Грабитель!
Сергей пожал плечами. Мол, как знаешь.
Он мог позволить себе вертеть носом – рынок сбыта у него действительно был… богема! Как заметил толстяк. Тут можно было и про качество рассказывать и цену ломить. Звездецкий был человеком неординарным, наделенным некоторой харизмой, и успешно пользовался этим. Он был вхож…
Черт! Вот о чем говорил мужчина из темноты. Дознаватель – так называется его должность. Тогда где он, в «Пирамидоме»? По идее, больше негде. Но тень сомнения присутствовала.
В квартире, разумеется в тайнике, лежал синдин. Немного, коробки три. Но достаточно, чтобы вменить торговлю наркотиками. Да какими наркотиками – синдином, компонентом троицы Сорок Два. Это пахло…
Звездецкий шумно потянул ноздрями воздух. В носу захлюпало. Но не пахло ничем. Даже пресловутого запаха крови, о котором так часто упоминалось в передачах, предназначенных для соседней редакции программ для взрослых. Что, уже и обоняние не работает? Скорее всего, ушибленный нос не понимал, что от него требуется.
– Черт! – теперь уже вслух пробормотал Звездецкий.
– Вот-вот, – согласился дознаватель. – Надеюсь, ты понимаешь, что то, насколько плоха будет твоя дальнейшая судьба, зависит теперь только от высоты полета моей фантазии.
Из тени едва заметно взмахнула рука. Точнее, движение должно было остаться незаметным для Звездецкого. Но он его увидел. В кромешной тьме? Или он просто почувствовал?
Он уже ждал, сжавшись, насколько позволяли скобы на предплечьях, когда знакомый кулак снова погрузился в живот Звездецкого. «Как в тесто», – подумал он.
– У кого активатор?!
– Не знаю!
Обе фразы смешались в неразборчивый рев, потому что дознаватель и арестант выкрикнули их одновременно. Звездецкий с силой сжал веки, так что перед глазами поплыли бордовые круги. Леха, синдин, красивая высокая женщина в вечернем платье, расшитом маленькими сверкающими камнями (бриллианты?) с бокалом шампанского в одной руке и заветной ампулкой – в другой. Богема.
Люди, программы, мишки Гамми, Карафюбль и Зантарра. Герои детских интерактивок и виртуальных игрушек.
Сеть, «балалайки», раллеры… Нет из этой оперы воспоминаний никаких. Спасибо, хоть взлома не было. Но соучастие, как пить дать, повесят.
Минойский, Лев Маркович, Женя, Стивен. Сотрудники. Ерохин…
А кто такой этот Ерохин? Человек из темноты (никак не хотелось называть его дознавателем), кажется, называл эту фамилию? Ведь это он нашел в тайнике синдин.
– Кто такой Ерохин? – спросил Звездецкий.
Он ожидал услышать стандартное: «Здесь вопросы задаю я!» – и приготовился к удару, но дознаватель помолчал с полминуты, а потом произнес:
– Ерохин? Ерро-о-хин…
Звездецкому показалось или человек-из-темноты и в самом деле был удивлен?
Что ж, это явно предвещало неприятности таинственному Ерохину, который накрыл его, Звездецкого, лавочку.
– А активатор? – снова вернулся к вопросу дознаватель.
Звездецкий шумно вздохнул. Что ему сказать? Никакого активатора в его воспоминаниях не было. Да и сами воспоминания казались какими-то рваными и чужими. Это, наверное, от того, что по голове били.
Очнулся Звездецкий в темной бетонной коробке, на холодном полу. Убранство камеры являло собой донельзя аскетичное зрелище – пластиковые нары, исцарапанные истосковавшимися по свободе узниками, что томились здесь до него, круглая дырка в полу и кран с сенсорным датчиком. Кран плевался пригоршней воды. Больше одной порции в полчаса не давал – нечего разбазаривать дорогую воду на заключенных. Странно, но дыра, призванная выполнять роль отхожего места, вопреки ожиданиям никаких миазмов не распространяла. Заключенный встревоженно потянул носом – нет, обоняние вернулось, просто от параши действительно не пахло.
В гнезде на затылке торчала заглушка, гладкая и ладненькая, словно детская игрушка. Похоже, что «балалайки» в его голове не было уже на допросе.
Правое бедро ныло. Рассмотреть, что творилось с ногой по задней поверхности, у Звездецкого не получилось, но на ощупь ничего, кроме небольшой болезненной царапины, не обнаруживалось. Царапина болела! Значит, боль вернулась. Похоже, организм начал работать по программе, заложенной в него от рождения.
– Странно, – бурчал закутанный в белое мужичок. Врач? – Не регулируется. А если так? – Он отвернулся вправо, до ушей Звездецкого донеслись характерные звуки: «врач» набирал что-то на клавиатуре компьютера.
– Странно, – снова сказал он. – Ты… как там тебя?
– Звездецкий.
– Звездецкий… ага… вот так лучше… Так вот, штуку эту я приаттачил там… ну к твоим… вроде… вот…
О чем говорил мужичок, понять было трудно. Он продолжал что-то набирать на клавиатуре раллера, то и дело погружая в плоть Звездецкого длинный металлический щуп. Ничего не ощущалось.
– Ты почувствуешь, если она включится. Дергать начнет. Вот так.
Он что-то переключил, и ногу Звездецкого скрутил сильный болезненный спазм. Сергей взвыл.
– Нет, не то, – «врач» не извинялся, сетовал.
Снова несколько нажатий на клавиши, удовлетворенный кивок, и в ноге непривычно зажужжало. Будто глубоко под мышцами, на самой кости застряло несколько пчел и никак не могут выбраться оттуда.
– Есть? Есть? – с каким-то непонятным восторгом спросил изувер.
– Есть, – без энтузиазма ответил Звездецкий.
– Вот так она и даст о себе знать. Нанокапсула что надо! В горячо-холодно в детстве играл? – Он дождался, пока подопечный кивнет. – Похожая игра: если идешь куда надо – «горячо».
В автобусе было жарко и влажно – двадцать пять душ, прикованных к специальным стойкам из легированной стали, активно потели, наполняя душную атмосферу смрадом. Окон нет, освещение искусственное. Трудно сказать, подразумевал ли изначальный проект в этом адовом транспорте вентиляцию, но на нынешний момент она точно отсутствовала. Четверо охранников и водитель за пуленепробиваемой стеклянной переборкой, укрепленной стальной решеткой. У них там кондиционер, они люди.
Мощные рифленые ворота, вздрогнув, поехали вбок. Добро пожаловать в «Африку»!
Вышли из автобуса только двадцать два заключенных. Трое так и остались висеть на своих кандалах безжизненными обезвоженными тушками.
Звездецкий пребывал в полуобморочном состоянии. Одуревший от жары и понимания того, что билет на автобус без окон выдается только в один конец, он плелся в толпе подобных ему новичков, получая тычки дубинками надзирателей под ребра. Двигаться нужно было быстрее, господа надзиратели ждать, пока они, шлюхи, решатся расстаться с девственностью, не собирались.
Их помыли под сильной, сбивающей с ног струей брандспойта, обрили наголо. В следующей комнате, снабженной обычными здесь на окнах решетками – настало время привыкать к небу в полосочку, – четверо мужиков лихо набивали «новобранцам» татуировки с номерами. По шесть штук на каждого – на лбу и затылке, чтоб надзиратель с любой стороны мог тебя различить; и по одной на каждой конечности, чтоб тело можно было собрать в полный комплект «если что».
– Будешь ты у нас один-три-семь-шесть, – нежно произнес доставшийся Звездецкому татуировщик. – Третий брат, так сказать, близнец.
– Звездецкий, – голосом, лишенным интонаций, представился Сергей.
– Нет, – так же нежно объяснил татуировщик. – У нас тут Звездецкий ты или хренецкий какой, дела никому нет. А один-три-семь-шесть ты у меня третий. Номеров-то на всех не хватает.
– А предыдущие? – не понял его Звездецкий.
– А тебе какая разница? Номера у всех индивидуальные. Хоть ты и третий, но на сегодня точно единственный.
Дня три он пребывал в полной прострации. Обживался. Потом господин заместитель директора старший надзиратель Ушенко привел его в чувство, сломав правое плечо и украсив тело ярким ковром синяков. Две недели в лазарете помогли свыкнуться с мыслью, что это дерьмо вокруг теперь его дом. Единственно возможный в этой жизни, мать ее, дом.
Из прошлой жизни в памяти настойчиво пробивались сведения о синдине и нанокапсуле, остальные воспоминания путались.