Три из публикуемых в настоящем томе трактатов – «О вскрытии вен, против Эрасистрата», «О лечении кровопусканием» и «Опровержение возражений, выдвинутых Юлианом против афоризмов Гиппократа»[53] – объединены общей темой – темой кровопускания. Говоря об этой методике лечения, Гален пользуется детально разработанной терминологией, перевод которой и был одной из наших задач.
Кровопускание (φλεβοτοµία, буквально – «рассечение вен») является для Галена частным случаем общего лечебного метода, называемого им κένωσις (буквально «опорожнение», или «опустошение»)[54]. Мы предпочли в обоих вариантах нашего перевода сохранить этимологическую связь с прилагательным κενός, однако эти варианты перевода – из которых первый вызывает у носителя русского языка ненужные скатологические ассоциации, второй же имеет депрессивную коннотацию – не отражают всех значений греческого термина, имевшего солидную историю уже ко времени Гиппократа. Достаточно сказать, что когда врач Эриксимах, персонаж платоновского «Пира», в своей шуточной речи дает определение своему искусству, связывая его, как это задано тематикой диалога, с вожделением-эросом, он делает это с помощью понятия «опорожнение»: «Ведь врачевание – это, по сути, наука о вожделениях тела к наполнению и к опорожнению, и кто умеет различать среди этих вожделений прекрасные и дурные, тот сведущий врач, а кто добивается перемены, стремясь заменить в теле одно вожделение другим, создавая нужное вожделение там, где его нет, но где оно должно быть, и удаляя оттуда ненужное, тот – великий знаток своего дела»[55].
Заставляя своего персонажа определять медицину через опорожнение (κένωσις), Платон отсылает своего образованного читателя к гиппократовской традиции[56]. В самом деле, в начале сочинения «О ветрах», постулируя основы аллопатического лечения, Гиппократ приводит опорожнение (κένωσις) в качестве одного из основных примеров такого лечения: «Переполнение в свою очередь врачует опорожнение, опорожнение (κένωσις) же – переполнение; труд врачует отдых, и, наоборот, покой – труд. Одним словом, противоположное есть лекарство для противоположного, ибо медицина есть прибавление и отнятие: отнятие всего того, что излишне, прибавление же недостающего. И кто это наилучше делает, тот наилучший врач, а кто наиболее удаляется от выполнения этого, тот наиболее удаляется и от искусства»[57].
Та же мысль повторяется в трактате «О природе человека»: «Сверх всего этого должно также знать, что болезни, порождаемые переполнением, излечивает опорожнение, а рождающиеся от опорожнения лечатся наполнением»[58].
Из приведенных отрывков ясно, что под «опорожнением» (κένωσις) в гиппократовской медицине имеется в виду выведение из организма жидкости, либо лишней (если речь идет о лечении болезней, порождающихся переполнением), либо, напротив, необходимой (если само по себе опорожнение вызывает болезнь). Состоянием, противоположным опорожнению, у Гиппократа является «переполнение» (πλησµονή). Гален использует в этом значении термины πληθώρα[59] или πλῆθος[60]. Это понятие является одним из ключевых для галеновской патологии и чрезвычайно трудно для передачи на русском языке. Мы остановились на вариантах «избыток», «избыток жидкости» или «переполнение». Этому состоянию Гален посвятил специальное сочинение Περὶ πλήθους («Об избытке»)[61]. Значения понятия πλῆθος Гален, со ссылкой на это сочинение, поясняет в трактате «О лечении кровопусканием» так: «В книге “Об избытке” было показано, что существуют два вида избытка и два значения слова «избыток»: значение, связанное с функцией, и значение, указывающее на расширение естественной полости»[62]. Перевод последнего выражения указывает, насколько трудно бывает подобрать адекватные аналоги для терминов, используемых Галеном: рассматриваемое словосочетание буквально переводится как «по наливанию». Избыток в первом значении обусловлен ослаблением выделительной функции (δύναµις) соответствующей части тела – в этой ситуации опасно не столько избыточное количество жидкости само по себе, сколько неспособность части тела от этого избытка избавиться. Второй вид избытка имеет более механические причины – это переполнение сосудов, которое может привести к их разрыву[63].
Все названные явления подпадают под общую категорию, которую Гален обозначает термином διάθεσις[64]. За неимением лучшего мы переводим его на русский язык как «состояние», однако здесь требуются пояснения.
Термин этот имеет долгую медицинскую и философскую историю. Это слово происходит от греческого глагола τίθηµι, означающего «ставить», «класть», то есть буквально оно означает «расположение». Э. Акеркнехт[65] указывает, что впервые этот термин встречается в сочинениях гиппократовского корпуса в значении более общем, чем то, в котором мы видим его у Галена: слово это может обозначать тип телосложения или даже выступать синонимом понятия φύσις.
Однако чаще, чем в гиппократовском корпусе, это понятие встречается в сочинениях Аристотеля. Так, например, в «Метафизике» философ дает следующее определение «расположения» (διάθεσις): «Расположением называется порядок в том, что имеет части, или в пространстве, или по способности, или по виду, ибо при этом должно быть некое положение, как это показывает и само слово “расположение”» (V, 19, 1022 b).
Понятие διάθεσις в сочинениях Галена более узко и конкретно, чем у Гиппократа. Это также своего рода темперамент, но темперамент непостоянный, изменчивый, и это общее состояние организма ответственно за правильное или неправильное функционирование различных органов и систем. В отличие от русского слова «состояние» этот термин у Галена часто обозначает (без дополнительного уточнения) специфически «ненормальное состояние». Однако не всякое «состояние» (διάθεσις) является болезнью: болезнью оно может считаться лишь в том случае, если уже привело к значительному нарушению одной из функций организма[66]. Именно таким образом определяет Гален διάθεσις в сочинении «О лечении кровопусканием»: «Слово “состояние”, как я говорил в другом месте, происходит от глагола “состоять” и, как и он, может относиться к множеству вещей. Однако на протяжении всего настоящего сочинения мы будем подразумевать под этим понятием лишь всевозможные отступления от естественного состояния» (3, 255 К).
Здесь Гален ссылается на следующий отрывок из своего сочинения «О разновидностях симптомов»: «Существительное же “состояние” в каком-то смысле произошло от глагола “находиться в каком-либо положении”, и в этом значении оно использовалось не только древними философами, но и другими эллинами. Поэтому “состояние” – это понятие, общее для всех, обозначающее их здоровое, больное или промежуточное положение. Таким же образом эллины говорят о состоянии песни, гармонии, рассуждения или выражения»[67].
Из этого более общего определения видно, что Гален воспринимает «состояние» (διάθεσις) организма как частный случай аристотелевского «состояния / расположения», сутью которого является взаимное расположение частей в сложной системе. Именно поэтому он говорит о «состоянии песни, гармонии, рассуждения или выражения»[68].
Таким образом, при переводе сочинений Галена всегда приходится уделять внимание интерпретации как самых конкретных, так и наиболее общих понятий. Так же обстоит дело и с трактатом «О естественных функциях», только в этом случае, в отличие от упоминавшихся работ о кровопускании, приходится начинать с понятий самых общих. И здесь мы вновь сталкиваемся с аристотелевской терминологической базой.
Сложность перевода на русский язык ключевого для Галена понятия δύναµις, вынесенного в заглавие трактата, нам приходилось обсуждать неоднократно[69]. Также мы уже упоминали о связи этого понятия у Галена с термином ἐνέργεια, который мы тоже подчас переводили как «функция». Однако в начале сочинения, посвященного функциям организма, Гален, по своему обыкновению, дает определение ключевых для его темы понятий, помогающее увидеть различие между ними: «Я называю делом [ἔργον] то, что уже существует <…>, например кровь, плоть, нервы, энергией [ἐνέργεια] же зову активное движение, а его причину – функцией [δύναµις]» (О естественных функциях, I, 2, 7 К). Таким образом, как поясняет в предисловии к своему переводу трактата на английский язык А. Брок, для Галена «каждое действие той или иной части живого организма может рассматриваться тремя способами: (а) как δύναµις, функция, потенциальность, (б) как ἐνέργεια, то есть δύναµις в действии, и (в) как ἔργον, то есть результат или эффект ἐνέργεια»[70].
Данное определение объясняет, почему именно в этом трактате целесообразно переводить ἐνέργεια как «энергия». Дело в том, что именно так в русской традиции принято переводить ἐνέργεια в сочинениях Аристотеля, а данное здесь Галеном определение ἐνέργεια как реализующейся потенции напрямую восходит к Аристотелю. По-видимому, и сам этот термин изобретен Аристотелем: до него он не встречается в греческой литературе, да и первые несколько столетий после его смерти встречается только в сочинениях философов, испытавших влияние его учения. В сочинениях Аристотеля энергия выступает именно как реализация возможности (δύναµις)[71].
Иногда, впрочем, используемый Галеном термин ἐνέργεια приходится переводить как «действие», особенно в тех случаях, когда он противопоставлен «претерпеванию» (πάθηµα): «Я называю движение вены и мышц активным действием [ἐνέργεια], а движение пищи и костей – невольным претерпеванием [πάθηµα], причем пища изменяется, а кости перемещаются» (О естественных функциях, I, 2, 7 К).
Отметим, что именно пониманием «энергии» исключительно как активного действия, в отличие от пассивного «претерпевания», использование этого термина Галеном отличается от аристотелевского: у Аристотеля, например, состояние ученика в процессе обучения определялось словом ἐνέργεια, так же как состояние учителя (Физика, III, 3). Д. Брэдшоу, отмечая эту терминологическую инновацию Галена, указывает, что такое изменение значения термина подготовлено развитием его употребления (как в научной литературе, так и за ее пределами) на протяжении веков, отделяющих Аристотеля от Галена, в сторону более «активного» понимания, близкого английскому energy и русскому «энергия» («энергичность»)[72].
Понятие «движение» (κίνησις), частным случаем которого, как мы видели, является ἐνέργεια, также определяется Галеном в аристотелевском духе. Для нас движение – это перемещение в пространстве, но для Галена и Аристотеля перемещение в пространстве – лишь частный случай движения, которое понимается как любое изменение: «Итак, когда некое тело ни в чем не изменяется по сравнению со своим первоначальным состоянием, мы говорим, что оно пребывает в покое, но, если оно подвергается какому-либо изменению, можно сказать, что оно приходит в движение. Так как изменения первоначального состояния многообразны, многообразными будут и виды движения. Ведь всякий раз, когда белое станет черным или черное станет белым, происходит движение в отношении цвета, а если сладкое сделается горьким или, наоборот, горькое – сладким, речь идет о движении в отношении вкуса. Этот и предыдущий случай называются движением в отношении качества, и мы называем движением не только изменение цвета или вкуса, но также и превращение холодного в горячее или горячего в холодное, как и превращение влажного в сухое или сухого во влажное. Ко всем этим процессам мы относим общее название “изменение”» (О естественных функциях, I, 2, 2–3 К). Столь же общим и всеобъемлющим является и понимание движения у Аристотеля, как видно, например, из следующей цитаты: «Но движения помимо вещей не существует, ведь все меняющееся меняется всегда или в отношении сущности, или [в отношении] количества, или качества, или места, а ничего общего, как мы сказали, нельзя усмотреть в вещах, что не было бы ни определенным предметом, ни количеством, ни качеством, ни какой-либо другой категорией. Так что если, кроме указанного, нет ничего сущего, то и движение и изменение ничему иному не присущи, кроме как указанному. Каждый же из этих [родов сущего] присущ всему двояким образом, например: определенному предмету, с одной стороны, как форма его, с другой – как лишенность; в отношении качества – одно есть белое, а другое черное; в отношении количества – одно завершенное, другое – незавершенное; равным образом и в отношении перемещения – одно вверх, другое вниз или одно легкое, другое тяжелое. Таким образом, видов движения и изменения имеется столько же, сколько и [родов] сущего»[73].
Такое обобщенное понимание движения, энергии и функции, то есть интерпретация любого изменения как движения, а того, что может изменять, – как функции, объясняет то, что «функциями» совершенно неожиданно оказываются у Галена первичные качества – холод, тепло, сухость и влага: «Так что если ты стремишься узнать, что в ответе за первичные и элементарные функции, вызывающие изменения, то это влажность, сухость, холод и тепло» (О естественных функциях, I, 6, 12 К). Такое понимание слова «функция» отличается от нашего, что обусловлено принадлежностью Галена к восходящей к Аристотелю философской традиции.
О том, как формируется употребление слова δύναµις, более близкое нашему пониманию функции, можно судить по галеновскому описанию формирования гомеомерий. О том, что такое гомеомерия в понимании Галена, нам уже приходилось писать[74]. Здесь только напомним, что это понятие предшествует современному понятию «ткани» и указывает на гомогенные структуры организма (нервы, кости, сухожилия, кожа), состоящие, по мнению Галена, из одинаковых частиц. Вот как Гален описывает их формирование: «А кости, хрящи, нервы, мембраны, связки, вены и все прочее природа создает на первой стадии зарождения животного, используя, говоря в общем, функцию рождения и изменения, а в частности – согревающую, охлаждающую, (13 К) иссушающую и увлажняющую функции, а также те, что происходят от их смешения, например функцию формирования костей, нервов и хрящей – для ясности должно оперировать и такими названиями» (О естественных функциях, I, 6, 12 К). Таким образом, как сложные ткани и сложные органы формируются из элементов, соответствующих простейшим качествам, так и сложные функции («функции» в нашем понимании слова, такие как остеопоэз и хондропоэз) формируются на основании простейших функций, соответствующих этим изменяющим качествам.
Иногда для названий отдельных функций, предлагаемых Галеном, бывает трудно подобрать адекватный русский эквивалент. Так обстоит дело, например, с термином ἀνάδοσις, который в настоящем томе переводится как «усвоение» (О естественных функциях, I, 2, 7 К; I, 16, 60 К; I, 16, 63 К), однако перевод этот не вполне соответствует значению греческого термина. Буквально ἀνάδοσις переводится как «раздавание». Гален представляет эту часть пищеварительного процесса как переход пищи из пищеварительного тракта в печень и дальнейшее распределение ее по тканям. Речь идет именно о механическом распределении, а не о химическом процессе усвоения: с точки зрения Галена, переработка пищи происходит лишь в желудке и в печени, в то время как остальные части пищеварительного тракта заняты ее механической транспортировкой и распределением[75].
Несколько слов скажем о стиле трактатов, публикуемых в настоящем томе, и об историческом контексте, в котором они создавались (каким он реконструируется по этим и другим сочинениям Галена). Эти аспекты тесно связаны: тон всех трактатов резко полемический. К данным трактатам это относится даже в большей степени, чем к сочинению «Об учениях Гиппократа и Платона»[76], ведь почти все последователи Эрасистрата, полемике с которыми посвящены три трактата, были современниками, соперниками и конкурентами Галена, а Юлиан и Лик, которым посвящены два других трактата, были современниками Галена.
Полемический дух, которым наполнены эти трактаты, виден даже в такой незначительной, казалось бы, и плохо передаваемой в русском переводе черте, как употребление частиц. Древнегреческий язык чрезвычайно богат интонационными частицами, которые имеют множество оттенков значений и очень плохо поддаются переводу на другие языки[77]. Чем эмоционально насыщенней и риторически изысканней текст, тем больше в нем таких частиц. В сочинениях, перевод которых дается в настоящем томе, подчас наблюдается поразительное скопление интонационных частиц – иногда вместе с такими риторическими фигурами, как риторический вопрос, инверсия, анафора. Приведем несколько примеров. Здесь мы попытаемся дать более яркий перевод каждой частицы, в чем и будет заключаться отличие от перевода полного текста трактата, где подобная риторическая «пышность» избыточна. Согласно современному представлению, научный дискурс не предполагает риторических изысков, они только «затемняют» смысл, но во времена Галена понимание стиля было иным.
Первый пример из трактата «О вскрытии вен, против Эрасистрата»: «Что же это такое случилось с Эрасистратом, почему он ничего не сказал о нем [т. е. о кровопускании. – З.Б.]? <…> Ведь он бы, уж конечно[78], не обошел молчанием метод, который одобряет. Не мог же он, в самом деле, считать, что даже незначительные методы лечения нуждаются в его описании, а этот, такой важный, всякий желающий может открыть сам и без его помощи» (1, 150)[79].
Второй пример из трактата «О лечении кровопусканием»: «И поистине, величайшим злом будет, если они внушат молодым людям, изучающим врачебное искусство, что следует действовать подобным образом» (2, 253 K)[80].
Третий пример – отрывок из трактата «Опровержение возражений…»: «Воистину, если уж не так-то легко очистить грязь из сосудов, которые открыты, неужели же это легко будет сделать из мясистых частей?» (7, 285 К)[81].
А вот вполне типичный для галеновского полемического стиля пассаж – три риторических вопроса подряд и обличительный пафос, не уступающий классическому зачину «Первой речи против Катилины» Цицерона, также состоящему из одних риторических вопросов: «Кто сможет вынести такое? Кто потерпит такую глупость? Кто не пожалел бы времени, потерянного на спор с человеком, который сам не помнит и не понимает того, что сам пишет, но говорит и пишет, по пословице, все, что на вздорный язык придет?»[82]
Кажется, что такие пассажи сохраняют интонации устной речи Галена – раздраженного, возбужденного спором, уверенного в своей правоте. Воссоздается атмосфера публичных дискуссий на медицинские темы, постоянным участником которых был Гален. Тон и атмосферу этих дискуссий хорошо передает сцена, описываемая Галеном в первой книге «О естественных функциях»: «Кто-то из наших софистов, закаленный в словопрениях и во всем остальном, столь великий мастер поговорить, что другого такого не сыщешь, однажды заспорил об этом со мной. Он был настолько далек от колебаний по поводу чего бы то ни было из сказанного, что начал твердить, что он даже удивляется, когда я берусь нелепыми словами опровергать очевидные вещи. <…> Выпалив это и тому подобное мгновенно, ясно и без запинки, он под конец вскочил и удалился, оставив нас, как будто мы не могли уже придумать какого-либо убедительного возражения» (I, 13, 34–35 К). Такое экспрессивное поведение не было редкостью во время публичных дискуссий врачей: в других своих сочинениях Гален описывает, как оппоненты в ходе диспутов кричат друг на друга, «словно торговки рыбой», демонстративно громко смеются или рыдают, как зрители, не выдержав, вступают в дискуссию на стороне того или другого оппонента или как один из оппонентов выбирает жертву из числа зрителей и задает ей вопросы в духе сократовских диалогов, подводя к нужному ему выводу[83].
Мы знаем благодаря самому Галену, что по крайней мере некоторые из трактатов, вошедших в настоящий том, родились напрямую из таких дискуссий. Так, в начале трактата «Опровержение возражений…» (2, 253–254 К) Гален говорит о том, что это сочинение явилось записью его публичных лекций, содержавших разбор критического комментария Юлиана на «Афоризмы» Гиппократа. Лекции эти, по словам Галена, происходили ежедневно в течение более чем шести дней и в весьма эмоциональной атмосфере: слушатели давали оппоненту Галена обидные прозвища, сравнивали его с гомеровским Тер-ситом, а самого Галена – ни более ни менее как с Одиссеем, метким ударом посоха заставившим замолчать эпического болтуна. В сочинении же «О своих книгах» Гален пишет, что и его многолетняя полемика с последователями Эрасистрата относительно пользы и вреда кровопускания началась с такого публичного диспута, где на обсуждение был предложен отрывок из одного из трудов Эрасистрата, в котором тот отрицает пользу кровопускания. Еще до того, по словам Галена, у него произошло публичное столкновение с неким Марциалием во время одного из диспутов, и, так как этот Марциалий называл себя последователем Эрасистрата, он охотно вступил в дискуссию и распространялся на предложенную тему достаточно долго, «чтобы побольнее уязвить Марциалия». Речь его имела успех, и один из учеников предложил ему продиктовать ее стенографисту, чтобы иметь возможности донести ее содержание до Марциалия, адресата инвективы, находившегося в тот момент за пределами Рима (О своих книгах I, 19, 13–14 К). Мы не можем точно сказать, какой из трактатов, посвященных полемике с Эрасистратом, – «О вскрытии вен, против Эрасистрата», вошедший в настоящий том, или «О вскрытии вен, против последователей Эрасистрата, живущих в Риме»[84] – родился таким образом, но эта история, изложенная самим Галеном, позволяет составить представление об атмосфере живой, публичной и подчас агрессивной полемики, породившей публикуемые в настоящем томе трактаты с их ярким, острым и не всегда аутентично передаваемым на русском языке слогом.
Публикация перевода на русский язык трактата Галена «О лечении кровопусканием» поставила перед нами сложные вопросы, проистекающие из истории этого текста в новейшее время. Греческий текст трактата не переиздавался со времен К.Г. Кюна (с 1821 г.), и нам ничего не оставалось, как воспроизвести этот текст: задача подготовки нового критического издания текста Галена не соответствует целям данного издания. Тем не менее не учитывать текстологические недостатки издания К.Г. Кюна в нашем переводе мы не могли. Дело в том, что издание К.Г. Кюна не учитывает и не может учитывать чтения рукописи Laurentiana Plut. 74, 22 (La), ставшей достоянием науки через много лет после выхода этого издания[85]. Иногда речь идет о достаточно серьезных расхождениях, влияющих на смысл. Так, например, в главе 22 трактата «О лечении кровопусканием» в издании К.Г. Кюна отсутствует целая строчка, имеющаяся в рукописи La, без которой смысл отрывка оказывается неполным[86]. В другом случае из-за ошибочного прочтения, принятого К.Г. Кюном, смысл высказывания Галена был заменен полностью противоположным: отсутствие отрицательной приставки α- привело к тому, что Гален, вопреки своим не раз высказанным убеждениям, пишет, что изменение пульса – «знак ложный», и только обращение к рукописи La помогло восстановить текст и подлинный смысл высказывания Галена: «знак неложный» (О лечении кровопусканием, 14, 292 К)[87]. В этом и подобных случаях мы руководствовались текстологическими решениями, ставшими основой перевода на английский язык трактатов, включенных в книгу П. Брэйна «Гален о кровопускании»[88]. Такие случаи отмечены нами в постраничных примечаниях.
В настоящем томе приводится нумерация страниц по изданию К.Г. Кюна – она вынесена на поля, что позволяет читателю без особых усилий соотнести греческий текст и перевод[89].