Есть самое главное, самое удивительное, самое волшебное чудо, дарованное людям Небесами – это любовь мужчины к женщине и женщины к мужчине.
И есть самая коварная и самая губительная приманка для ослеплённых умов – это жажда неположенного по судьбе.
Укромных мест в округе было много. Хватило бы ума их увидеть. На это у двух друзей ума хватало. Они уютненько расположились под срубом давно пересохшего колодца. Все подходы к нему заросли полевыми травами, создающими дополнительное укрытие от посторонних глаз.
– Давай, кум, поторопись! Скоро наши злодейки кинуться нас искать, а нюх у них как у собак, потому как и сами они собаки.
Кум торопливо набулькал из бутылки в мятые пластиковые стаканы мутную жидкость, осквернив чистый природный воздух резким запахом самогона. После трёх стаканов подряд друзья закусили плавленными сырками и на душе у них отлегло: жизнь удалась!
– Расскажи, кум, теперь, по-правде, каков из себя был тот чёрт, который за спиной твоей грымзы крутился, когда она тебя из нашего прежнего укромного места хворостиной домой гнала?
– Как сейчас помню: борода чёрная, окладистая, а глаза – будто угли горящие.
– А вот и врёшь, что борода у него окладистая! У чертей борода узенькая, клинышком, как у козлов. …Что ты глаза так выпучил, будто снова чёрта увидел?
– Опять этот, с окладистой бородой. Только он сейчас в кота серого превратился.
– И правда: кот. Какого чёрта он сюда явился?
– Смотри-ка, кум! Он ещё над нами насмехается, рожи нам всякие корчит!
– А давай мы его проучим: схватим и кинем в колодец!
Схватили быстро и крепко. Поначалу думали, что они кота изловили, а оказалось, что друг в друга вцепились, а кот тем временем исчез куда-то.
Что за бесовское наваждение?
Ранним утром, в час, когда ночная тьма ещё сдерживала приход рассвета, искривляя собою картину мира и окутывая сознание туманом мистических наваждений, Ларик услышал у себя за окном отвратительное мяуканье. В душе у Ларика взвихрились и сцепились в непримиримой борьбе два яростных желания: желание крепкого сна и желание обложить чёртова кота крепкими тумаками. Ларик мучительно пытался уснуть и досмотреть какой-то очень важный для него сон, но проклятый кот продолжал своё отвратительное вытьё. Ларик понял, что гадкий кот сам по себе не уймётся. Он вскочил, подхватил по пути швабру, спрыгнул с крыльца и метнулся вдоль наружной стены дома к окну, заметив в сумерках расплывчатый силуэт серого кота. Подбежав к окну, Ларик замер от неожиданности: на его глазах серый кот превратился в рослого плечистого мужика с чёрной окладистой бородой и горящими, как угли глазами.
«Спать хочешь, мил человек? Так пойди и усни. И пусть приснится тебе та, ради которой ты готов и на смерть, и на муки. Только знай: без моей помощи тебе её любви не добиться».
Сон – это та же реальность. Жизнь в сновидениях имеет ту же цену и ту же значимость, что и жизнь в яви. Сны воздействуют на нас с такой же силой, как предметы, явления и события материального мира.
Те, которые считают, что им ничего не снится, неосознанно действуют, сообразуясь с впечатлениями своих снов, вошедших в их подсознание, минуя отделы оперативной памяти и фильтры критического переосмысления информационных потоков.
Запомнившиеся сны воздействуют на людей точно так же, как и незапомнившиеся, но сверх того порождают вопросы о том, насколько точно сбылись пророчества, пришедшие из сновидений.
Ларик увидел себя во сне во дворике родительского дома. Он ещё маленький, но уже очень храбрый. Он никого не боится!.. кроме петуха Кузи. Кузя всё время дерётся с другими петухами в их курятнике и постоянно караулит Ларика, чтобы напасть на него. Раньше Ларик убегал от петуха-забияки, но сегодня он от Кузи не побежит. Сегодня Ларик полон силы и отваги.
«Пусть этот Кузя только сунется ко мне! Я таких тумаков ему надаю!» – Ларик воинственно осматривается вокруг и вдруг…
У дедушки есть поговорка: Помяни чёрта – он тут, как тут. Вот и Кузя такой: едва Ларик о нём подумал, как петух, вытянув вперёд на всю длину своей шеи голову с дурными, горящими злобой глазами, с хищно раскрытым клювом, вихрем несётся на Ларика, устрашающе хлопая крыльями. Не птица – я дьявол из преисподней!
Ларик застывает от ужаса и…
…Картина сна резко изменяется: это к нему в постель запрыгнул серый котёнок, приблудившийся к Ларику накануне. Под его усыпляющее урчание Ларик увидел себя теперешнего: ему уже восемнадцатый год, он давно перерос свои детские страхи, но не может преодолеть наваждения, навеянного другими, пленительно сладкими чувствами. Сегодня Ларик храбрый. Он преодолеет своё смущение перед обаянием красавицы соседки.
«Будет знать, как подсмеиваться надо мною, называть меня застенчивым телёночком! Сама она будет сегодня беспомощной трепещущей ланью в моих сильных руках! Пусть только выйдет на улицу!» – Ларик воинственно поглядывает на калитку в ограде Поленькиного подворья и вдруг…
…Калитка открывается, и на улицу весёлой пташкой выпархивает ОНА.
Ларик впадает в ступор. У него перехватывает дыхание, сбивается сердечный ритм. Тело становится ватным. Поленька что-то щебечет, наслаждаясь своей победой над Лариком.
Проснувшись, Ларик вспоминает слова рослого плечистого мужика с чёрной окладистой бородой и горящими, как угли глазами:
«Спать хочешь, мил человек? Так пойди и усни. И пусть приснится тебе та, ради которой ты готов и на смерть, и на муки. Только знай: без моей помощи тебе её любви не добиться».
Ларик открывает глаза и… видит перед собою склонившегося над ним того самого бородача. Он в испуге смаргивает глазами. На месте бородача появляется приблудыш – серенький котёнок.
В душу Ларика закрадывается страх: Кто же перед ним на самом деле? Маленький приблудыш котёнок, навеявший сладкие мечты, или распроклятый серый кот, не дававший Ларику спать, или ужасный чёрт с чёрной окладистой бородой и горящими, как угли глазами?
Из ночи в ночь снится Ларику Поленька. Его душа с каждым днём всё сильнее разрывается от любви к этой удивительной девушке. Он хочет преодолеть свою робость перед её красотой, храбро начать завоёвывать Поленькину любовь, но понимает, что у него нет оружия для победы в этой борьбе. Вот опять Поленька прошла мимо Ларика, ослепив и обезоружив его своей неземной красотой. Где взять ему силы на то, чтобы смело подойти к этой девушке, приподнять пальцем её миленький подбородочек, пронзить её волшебные глазки своим кипящим взглядом и прильнуть к её сладким губам в опьяняющем поцелуе?
Из горько-сладкого забытья Ларика вывел жёсткий и насмешливый голос:
– Знай, мил человек: без моей помощи тебе её любви не добиться.
Ларик увидел перед собою рослого плечистого мужика с чёрной окладистой бородой и горящими, как угли глазами.
«Откуда он объявился? Будто из-под земли!»
– Да я дьяволу душу отдам, только бы добиться её любви!
Ночью приснилось Ларику, что едва он произнёс слова о том, что готов дьяволу душу отдать ради Поленькиной любви, как очутился в подземном царстве перед высоким серебряным троном. Над троном – слепящее серебряное сияние, из которого прозвучали слова, полные страшного смысла. Под впечатлением от этих страшных слов Ларик принял из рук плечистого мужика с чёрной окладистой бородой и горящими, как угли глазами, превратившегося в злобного чёрта, пергаментный свиток.
«Подпиши своей кровью Договор о залоге твоей души, и Полина сама станет страстно домогаться твоей любви», – услышал Ларик жёсткий и насмешливый голос котёнка-кота-мужика-чёрта со злыми глазами, горящими, как раскалённые угли.
«Приснится же такое!» – подумал Ларик, пробудившись от этого жуткого сна. – «А вдруг это был не сон?..»
Ларик глянул на средний палец своей левой руки. На подушечке верхней фаланги – ранка с запекшейся кровью. Из этой ранки он брал во сне (или не во сне?!) кровь для подписания жуткого богопротивного договора. Получилось, будто бы он добровольно его подписал, а, в действительности, он действовал под влиянием непреодолимого страха перед сидевшим на серебряном троне.
Не ухом, а сердцем услышал Ларик, как открылась и закрылась за кем-то вошедшим в его дом входная дверь. Лёгким вихрем прошелестели чьи-то торопливые шаги. Перед его постелью просительно, раболепно распласталась в своей небесной красоте его возлюбленная.
Быстро промчались дни упоительной страсти. Медленно потянулись месяцы тягостно- бурной привязанности несчастной Поленьки к потускневшей Лариковой душе. Всё ближе подбирался страх расплаты за подневольную Поленькину любовь. Мучительной стала её любовь и для неё самой, и для Ларика: поврозь – невмоготу, а вместе – тошно.
Жёстко и насмешливо поглядывают на постаревшего Лариона круглые зелёные глаза уже не маленького котёнка, а заматеревшего с годами бессмертного чёрта-кота, горящие в темное время суток, будто раскалённые угольки.
Али не знаете этого? Вот поживёте да состаритесь, так узнаете и не то ещё…
Старый лес полон тайн и чудес. Всякий, кто входит в него, начинает и мыслить, и чувствовать не по собственному обыкновению, а только так, как это угодно лесу. Иному лес открывает путь к своим заповедным местам, туда, где живёт волшебство, а других покружит, поморочит, да и выведет вон, ничего им не открыв и не доверив. А тот, кто совсем лесу окажется не по нраву, сгинет там невесть как: может хищникам в пасть, а может в вечное и горькое рабство повелителям леса.
Али не знаете этого?
Сон был вещим. Он был не о том, что будет, а о том, что было когда-то в старые былинные времена. Вещность этого сна включала в себя малую разгадку и огромную загадку. Снилось Климу, что идёт он по бездорожью к старому дремучему лесу. Бездорожье охвачено тусклой зеленью степного разнотравья с мелкими и блеклыми цветками. Изредка проносятся мимо стрекозы, тяжело, будто нехотя, перелетает от соцветия к соцветию шмель, звонким стрекотом перекликаются кузнечики. Воздух пахнет полынью.
Во встречном направлении недалеко, но и не близко от Клима проходит слепой гусляр, держась за блеклого, как степные цветки, мальчика-поводыря. Оба исхудавшие, понурые. Их путь труден и печален.
Клим подходит к лесу, испрашивает у духов-хранителей лесных тайн позволения войти в их владения. Дождавшись знака одобрения, Клим пересекает незримую заповедную грань, за которой живёт по своим непонятным для чужаков обычаям и правилам лесной мир. Здесь всё иное. Войдя сюда, Клим и сам становится другим, будто бесплотный обруч обхватил его голову и изменил его сознание, затуманив в нём то, что неприемлемо для пребывания в мире этого леса.
– Зачем пожаловал, Калистрат? – спрашивает у Клима лесной дух, воплотившийся в старого ворона.
Взгляд у ворона строг и грозен. Клим (а в этом сне – Калистрат) держит ответ по всем правилам этикета, установленного в этом лесу. Он обращается к ворону, называя его батюшкой
Варфоломеем. Это подтверждает, что он здесь свой и знает духов леса по именам.
– Иди и помни своё место, Калистрат. Не забывай: Калистрату – Калистратово, а Климу – Климово.
Проснувшись, Клим попытался понять значение этого сна. Он попал в детский дом, не имея никаких сведений ни о том, откуда он родом, ни о том, кем были его предки. По ощущениям этого сна, одним из его дальних предков был некий Калистрат – свой человек в волшебном мире какого-то неведомого леса, имевший там что-то очень важное своё, Калистратово. И в том заповедном лесу есть нечто очень важное теперь для дальнего потомка Калистрата, для Клима, что-то особое, Климово, оберегаемое для него строгими духами леса.
Следующей ночью Клим увидел новый вещий сон. Ему приснилось, что он сошёл с поезда на станции под названием, которое показалось ему очень значимым для всей его последующей судьбы. Ноги сами вывели Клима на дорогу, пролегающую вдоль дремучего леса, сами свели его с неё в степное разнотравье. Эта местность была уже знакома Климу по его предыдущему сну, будто бы ничего не изменилось в ней с давних былинных времён: всё та же тусклая зелень её трав с мелкими и блеклыми цветами, всё такие же насекомые, всё тот же терпкий запах полыни. Не было только старого слепого гусляра с проводником. Минули, ушли в небытие гуслярские времена.
Клим подходит к лесу и ему ясно вспоминается ритуал, проводившийся его давним предком по имени Калистрат, по испрашиванию у духов-хранителей лесных тайн позволения войти в их владения. Клим с точностью до мельчайших деталей воспроизводит этот древний ритуал и получает знак одобрения. За невидимой гранью, отделяющей мир леса от всего остального мира, Клим внутренне преображается.
С чем это можно сравнить?
Вероятно с тем, как преобразился бы человек, если бы, целиком погрузившись в море, он вдруг в то же мгновение стал амфибией. Но к этому следовало бы добавить ещё и то, что в том море открывался бы мир волшебства. Именно лесное волшебство мягким бесплотным обручем обхватило голову Клима и изменило его сознание, затуманив в нём всё, что неприемлемо для пребывания в мире этого леса.
И было встреча Клима с лесным духом по прозванию батюшка Варфоломей, явившимся в облике старого ворона. И было объявление этим духом строжайшего запрета на посещение в этом мире тех мест, которые не предназначены для Клима.
Дойдя до места, открытого для его посещения,.. Клим проснулся.
Проснувшись, Клим понял, что он не обретёт покоя, пока не побывает в заветном месте, оберегаемом для него духами-хранителями лесных тайн.
Перед уходом в этот манящий и неизведанный путь Клим рассказал мне как своему единственному другу о своих вещих снах и о его бесповоротном решении изведать свою судьбу через приобщение к лесным тайнам.
Больше мы с Климом не виделись.
Я искал его, но так и не нашёл.
Думаю, что он остался там, куда влекла его сама судьба, обольщая вещными снами.
Если всё так и произошло, то мне хочется верить, что Клим счастлив в волшебном мире заповедного леса.
Чужая планета была пустынна, а я был на ней одинок и гол. В руке у меня был меч
из какого-то диковинного сплава. Я не понимал, каким образом я оказался в этом неизвестном мне месте в таком виде и с таким оружием. Мои недоумения стали множиться под натиском всё новых несуразностей. Они начались с того, что на горизонте, в мареве горячего воздуха, появилась узкая тёмная полоса. Она заколыхалась и двинулась на меня. Её стремительное перемещение напоминало сход с вершины горы вулканической лавы, но никаких других признаков такого подобия в этой «лаве» не виделось.
Вскоре в потоке «лавы» стали просматриваться её чёрно-рыжие ингредиенты.
«Муравьи? Какого чёрта им нужно?!!»
Муравьи приближались, разрастаясь в размерах.
«Да они огромные, как собаки! Я что для них – единственная еда на этой пустынной планете?!»
– Ты обязан их уничтожить! Иначе они доберутся до дворца нашей королевы! – прозвучал у меня в голове суровый командирский голос.
– Да пропади она пропадом, эта ваша чёртова королева вместе с её чёртовым дворцом! Я не собираюсь погибать на вашей проклятой планете под челюстями этих проклятых тварей! – закричал я в ответ.
– У тебя нет выбора. Если ты не будешь сражаться, то погибнешь наверняка, а если примешь бой, то получишь шанс остаться в живых, – услышал я тот же голос.
«Один против этого полчища?!»
В этот же миг по обе стороны от меня встали шеренги бойцов, таких же голых, как я, и вооружённых такими же, как у меня мечами.
Битва была яростной и долгой. Когда она закончилась, я свалился на землю от чудовищной усталости и… проснулся в своей постели.
Усталость во мне была немыслимой. Моё тело кровоточило от множества ран, нанесённых мощными челюстями ужасных гигантских тварей. Из моей онемевшей руки выпал меч, изготовленный из какого-то диковинного сплава.
Мысли путались.
Вчерашним вечером я лёг в свою постель и уснул.
Утром я проснулся в своей постели.
Во сне я очутился на чужой пустынной планете и вёл там бой с полчищами гигантских муравьёв.
Это был сон!
…Но то, что я проснулся в своей постели разбитым непомерной усталостью, со множеством кровоточащих ран, нанесённых гигантскими муравьями, держа в руке меч, изготовленный по какой-то неземной технологии из какого-то диковинного сплава, должно иметь логическое объяснение! Однако, весь этот «сон – не сон» выходит за пределы земной логики. А это значит, что, оказавшись непонятным для меня образом на какой-то чужой планете, я попал под действие её инопланетных физических законов и её же инопланетной логики.
Настало время, когда раны мои полностью залечились. Остались лишь шрамы, бугрящиеся наростами келоидной ткани. Я вновь наполнился силой, радуясь, что сумел выйти живым из боя на неведомой мне планете.
Радость была недолгой.
Уснув в своей постели, я вновь оказался на той же чужой пустынной планете и мне снова пришлось вести бой, чтобы обрести шанс на спасение от гибели в утробах осатаневших и дурных на всю голову муравьёв размером с самых крупных земных собак.
Я вновь остался живым.
А что будет в следующий раз?
В поисках разгадки этих своих выпадений из обычного сна в непонятную и кошмарную необычность я вспомнил прочитанное мною когда-то о проживающих в двух параллельных вселенных папуасах племени оолуги. В Стране Дня они живут обычной жизнью, а в Стране Теней им приходится вести сражения с ужасными чудовищами из тьмы, в том числе, с гигантскими муравьями. Раньше эта информация была оставлена мною без анализа за отсутствием индикаторных средств а анналах личного опыта. Теперь я вновь обратился к той информации, черпая её изо всех открытых источников. Прежде я этой информации не верил: слишком она ирреальна.
Теперь верю.
Если долго повторять какое-нибудь одно слово и вдумываться в него, то оно вдруг потеряет смысл…
Слова обретают силу магических заклинаний, когда они встраиваются в матрицу, известную лишь тому, кто принял её на хранение от своего предшественника и передаст перед смертью её новому избраннику. А заклинания теряют свою силу, если они перестают быть тайной. Заклинание, известное двоим, теряет половину своей силы, известное миллионам – сохраняет лишь одну миллионную часть силы. Цивилизации, не сумевшие сохранить тайну сакральных знаний, лишаются их защиты и разрушаются под воздействием внешних и внутренних сил, управляемых богом хаоса.
Что осталось от многих некогда могущественных цивилизаций?
Сохранились ли материальные носители их великих сакральных знаний?
Поиском этих знаний занимаются секретные службы многих государств.
В этих поисках с ними соперничают некоторые энтузиасты.
Естественно, что пути их неизбежно пересекаются.
Он был одним из многих враждующих между собою соискателей тайн древних цивилизаций, но остался единственным. На пути к этим тайнам в него стреляли, его пытались сразить мечами, пронзить кинжалами, столкнуть в пропасть. Он ужасался от грозных знамений, предвещающих смерть, от мрачности фиолетово-чернильных ночей, от звенящей тишины раскалённого полуденного воздуха, от острого кислородного голодания и от стонов надрывающегося сердца. Во сне и наяву его преследовали злобные чудовища и голоса, призывающие вернуться назад, отказаться от опасного поиска.
Но он продолжал идти.
Был ли это сон, или это было порождением той местности, в которую завёл одинокого искателя тайных знаний его путь?
Он будто бы очутился в зоне ирреального мира.
Он не чувствовал своего тела, в нём вдруг не стало ни собственных мыслей, ни воли. Он превратился в облако трепетного выжидания приговора своему существу.
Он не удивился, когда перед ним возник очень грозный монстр. Человек ожидал своего падения в бездну невероятного ужаса, и его ожидание оправдалось с появлением этого монстра.
Монстр заговорил, и слова его влетали в голову несчастного путника, как в пустую железную бочку: гулко, раскатисто и пугающе. Он не успевал улавливать их смысла, пока звук их перекатывался в его онемевшем от страха сознании. Его память восстанавливала обрывки тех слов, перепуганный разум пытался вникнуть в их грозный смысл, но удавалось это очень плохо, почти никак. Много позже в памяти несчастного сложился такой диалог между ним и тем ужасным монстром:
– Зачем ты явился сюда, глупый и незваный чужеземец?
– Я пришёл сюда в поисках древней мудрости.
– Врёшь, паскудник! Ты пришёл сюда в поисках инструментария, дающего тебе господство над другими людьми. Эта гадкая цель овладевала людьми во все времена. Проходят века и тысячелетия, а люди не становятся разумнее. Они выпестывают в себе всё тот же пещерный эгоизм, всё ту же тягу к господству над себе подобными. И ты такой же. Я дам тебе то, за чем ты явился. Но это тебе не поможет. …Хотя и не вразумит.
…Много позже человек жадными руками разворачивает добытый в трудном походе свиток с тайными знаниями давно исчезнувшей с лица Земли цивилизации. Письмена на нём выцвели. Они почти неразличимы, но некая волшебная сила наполняет их короткими вспышками сиреневого мерцания. В этих вспышках улавливаются отдельные сакральные слова. Человек, стараясь удержать их в своей памяти, повторяет их вновь и вновь, лихорадочно вдумывается в них, но вдруг теряет их смысл…
Удивительные открытия совершаются теми, кто создаёт диковинные сплавы из двух глубоко изученных ими наук.
А из трёх?
А из многих?
А изо всех без исключения наук?
Последнее кажется невозможным, но выдающиеся алхимики древности совершали свои открытия, опираясь на знания всех вместе взятых наук, а глубина их научных и технологических знаний намного превосходила достижения современной научной и технологической мысли. Для сохранения тех научных и технологических знаний в тайне они зашифровывали свои записи самым простым и самым надёжным способом: они нарочно вносили в них совершенно очевидную глупость. Каждый непосвящённый, вчитываясь в те записи, прежде всего, пытался уяснить себе: не глупость ли вся эта писанина? А, отыскав в них ту самую «совершенно очевидную глупость», тут же объявлял таковой и всю рукопись в целом.
С подачи таких «исследователей», алхимия – бесценный сплав всех глубочайших знаний и источник удивительнейших открытий – была объявлена лженаукой.
Оцифровка книжного фонда велась одновременно в двух направлениях: штатный персонал производил её, оцифровывая новые поступления, а специалисты, привлечённые к этой работе по трудовым соглашениям, – оцифровывали старые накопления, погружаясь в их залежи по хронологической ретроспективе.
«Залежи» казались необозримыми, но настал день, когда они, практически полностью, прошли через оцифровку. Оставалась лишь малая кучка хлама из чудом сохранившихся свитков. Директор подписал акт приёмки-сдачи выполненных работ.
– А что делать с этим? – кивнул в сторону «хлама» Марик.
– Этот алхимический бред можешь забрать себе. По документам он у нас не проходит. Говорят, что гениальность и безумие – это две стороны одной медали. Здесь как раз вторая сторона какого-то сбрендившего гения. Ты, Марик, немного чокнутый, поэтому тебе такое чтиво может показаться увлекательным. Только смотри не чокнись окончательно.
Марик и сам не знает, зачем он взял домой этот «хлам». Потому ли, что втянулся в оцифровку и не мог резко это прервать, или…
…Или потому, что так повелела ему Судьба.
Алхимик, изготовивший свитки «хлама» был русскоязычным, но прочтение текста затруднялось и древностью его языковых форм, и буквенным набором, отличающимся от нашего современного алфавита, и иной орфографией многих слов, и размытостью линий. К тому же текст изобиловал символизмами, заменяющими основные понятия.
Как, например, можно соотнести такие ингредиенты, как «дуновение моря», «журчание ручья», «запах дыма», «сыпучесть песка», «вкус полена»? Можно ли заменить их такими словами, как «воздух», «вода», «огонь», «земля» и «дерево», обозначающими пять основных стихий, управляющих всеми процессами во Вселенной? Поэтому оцифровку этой рукописи Марик сопровождал своими отступлениями от «подстрочника» с предположительными вариантами перевода с языка символизмов на обычный.
А что делать с «тремя китами, на которых опирается земная твердь» и прочими подобными псевдонаучностями? Они вводятся в текст, как насмешка над теми, кто пытается вникнуть в его засекреченный смысл, не имея мудрого наставника из числа Посвящённых в тайны алхимических знаний.
Оцифровка Мариком «хлама» была прервана срочным вызовом к тяжело заболевшему деду. Дед для Марика – единственный и горячо любимый родственник. Он и гордость Марика, и досада. Односельчане деда очень уважают: «Акимыч – это ясный ум и золотые руки».
Руки у деда, действительно, золотые: с любой работой управятся, а в столярном деле – особенно. Сколько домов в селе его узорчатой резьбой по дереву украшено! И ум у деда на редкость ясный и проницательный: с первого взгляда самую суть в любом незнакомце угадывает, любую новую мысль с полуслова мог оценить на правдивость и основательность.
Тогда откуда же в нём проявлялась иногда упрямая крестьянская «дремучесть» в некоторых очевидных, казалось бы, вопросах?
– Дед, ну ты же умный человек, как ты можешь упорствовать в том, что наукой давно опровергнуто?! – досадовал Марик.
– А, может быть, – это хитрость у меня такая перед людьми? – усмехался дед.
«Что за надобность так хитрить?» – не понимал тогда Марик.
Тогда он это не понимал.
Как ни спешил Марик к деду, а живым его не застал.
Управился с похоронами и с поминками, погоревал на его могилке, да так и вернулся домой с недовыплаканными слезами, с отяжелевшим от горя сердцем.
Марик попытался отвлечься от горьких переживаний оцифровкой «хлама», состоящего из странного переплетения гениальности с «совершенно очевидной глупостью». За этим занятием он и уснул прямо за рабочим столом, склонив голову на предплечья.
И приснился Марику сон с его досадой на деда:
– Дед, ну ты же умный человек, как ты можешь упорствовать в том, что наукой давно опровергнуто?! – возмущался Марик.
– А, может быть, – это хитрость у меня такая перед людьми? – усмехался дед.
«Что за надобность так хитрить?» – не понимал Марик.
Очнулся Марик от сна, а дедовы эти слова из головы у него не выходят.
Посмотрел Марик на древний «хлам», и вдруг наложились те дедовы слова на то, что составляло «совершенно очевидную глупость» в рукописи неизвестного гения.
Сумасшедшего гения?
Или гения, применившего «дедову хитрость перед людьми»?
«А что получится, если выбросить из рукописи ту самую „совершенно очевидную глупость“?»
Тайны древней алхимии, открывающиеся после очищения текста от завесы «совершенно очевидной глупости», призванной отвращать от попыток овладения секретными знаниями их непрошеных соискателей, потрясали воображение.
Но можно ли поверить в реальность того, что переворачивает все представления о человеческих возможностях настолько, чтобы посвятить всю свою жизнь изучению этих знаний?
Алхимия не даётся тем, кто хочет пропорхать лёгким мотыльком по её заповедным оранжереям, отпробовать сладкий нектар с её волшебных цветов и вернуться в беззаботную жизнь, полную весёлого бездумья. Она открывается только тем, кто готов безвозвратно уйти в освоение её бездонных глубин, превратиться в особый биологический вид, сохраняющий только внешние признаки человека.
Марик уверовал в то, что открывалось ему по мере расшифровки сложной тайнописи.
Вероятно, он был от рождения предназначен для этого самой её величеством Судьбой.
После долгих лет овладевания техникой алхимической практики Марик научился силой мысли создавать новые объекты материального мира, перемещать их в пространстве, перемещаться самому, свободно маневрируя в воздухе, подобно птицам. Для продолжения опытов Марик уединился, создав себе в пустынном месте лабораторию и окружив её прекрасным садом.
Он позаботился обо всём, что необходимо для новых алхимических поисков.
Но он не сумел позаботиться о собственной безопасности.
Хищные ноздри преступников уловили запах поживы. Матёрый домушник с погремухой «Костыль» и его верный подельник «Мякиш» долго выслеживали добычу. Их настораживала кажущаяся лёгкость проникновения во владения, где по их скудоумным прикидкам должны были находиться несметные сокровища. Они с удивлением видели, как там прямо из воздуха появляются всякие диковинные лакомства и непонятные им предметы. И всё это для одинокого чудаковатого старика. Этот старый лох, жирующий бобр, не охраняет своё добро ни собаками, ни сторожами.
Не пора ли им взять этого чудилу на скок?
Что здесь может быть стрёмного?
Поздней ночью подельники прокрались в жилище одинокого алхимика. Старик спал непробудным сном.
«Паси хозяина, Мякиш! Будет просыпаться – отключи. А я здесь быстро всё прошманаю», – распорядился Костыль.
Вор действовал сноровисто и быстро. Он соорудил из попавшихся под руку материалов несколько узлов, набил их до отказа «всем самым ценным» и подал знак Мякишу на уход. Но в это время старик заворочался во сне, промычал что-то сонным голосом. Мякиш запаниковал и, не долго думая, вонзил в старика заточку. Прямо в сердце.
– Ты что, псих?! На кой ляд нам мокруха?!! – взревел Костыль.
– Сам же сказал «отключи, если начнёт просыпаться».
– Ну. Ты Мякиш, и дурак! Теперь придётся всю эту хату запалить, чтобы следы наши выжечь…
В быстром и прожорливом огне сгорело всё: и тело старика, и рукопись гениального алхимика, и плоды алхимических опытов – чудеса древней «лженауки».
В поезде было душно. Соседи по купе затеяли диспут на тему, в которой ни шута не соображали, но каждый умничал, произносил тирады длинно, заковыристо, с претензией на театральность. Выглядело это глупо и тошнотворно. Дмитрий вышел в тамбур, чтобы не видеть и не слышать своих попутчиков.
В тамбуре парень с взлохмаченной шевелюрой тискал такую же взлохмаченную девицу. При виде Дмитрия девица стыдливо пискнула, а парень нагло оскалился и продолжил своё «ухаживание». Дмитрий вышел из тамбура, сердито хлопнув дверью.
Проводница разносила чай.
«Чаю желаете?» – спрашивала она, переходя от купе к купе с одной и той же бодренькой интонацией, с одной и той же искусственной улыбкой, совершенно не шедшей её неулыбчивой внешности. Впечатление неестественности того, как вела себя проводница усиливала её причёска. Жиденькие волосики были выкрашены в красный цвет и завиты в мелкие колечки.
И такое «Чаю желаете?» она произносила изо дня в день? Годами?
Под эти мысли Дмитрию вспомнилось чеховское произведение «Ионыч», в котором семейство Туркиных с таким же тупым однообразием из вечера в вечер развлекали своих гостей глупыми остротами, ничтожными беседами и театрализованным представлением лакея Павлуши, «мальчика лет четырнадцати, стриженого, с полными щеками», который по команде хозяина «А ну-ка, Пава, изобрази!», вставал в позу, поднимал вверх руку и проговаривал трагическим тоном: «Умри, несчастная!»
Дмитрий и сам был загнан обстоятельствами в колею обыденности, однообразности. Он и сам подобно этой проводнице и чеховскому Павлуше неизобретательно, заученно отгораживался от нежелательных собеседников одними и теми же фразами: «Мне некогда», «Я занят», «Я не могу».
За окном вагона колёса выстукивали так же тупо и однообразно один и тот же ритм. В этом шумовом дополнении к впечатлениям последнего часа явилась на свет та капля, которая переполнила чашу терпения и зародила мысль бежать от постылой обыденности всего сущего в какую-нибудь другую жизнь, в иную реальность.
Дмитрию вспомнилась невероятная гипотеза о пересечении миров на перепутьях железных дорог, когда пассажиры поездов попадают в порталы, вселяющие будто бы беспричинное беспокойство, лёгкую панику, осознание собственной беспомощности. Согласно этой гипотезе, если задержаться в таком месте, выйти из вагона на перрон, то можно перейти из нашего «серединного мира» в пугающий «нижний мир», где властвуют силы тьмы. Но можно попасть на некоторых участках маршрута и в порталы, вселяющие в души благодать. Вот там, выйдя на перрон, можно перейти из нашего «серединного мира» в «верхний мир», где властвуют силы света, где люди живут в обстановке всеобщей любви, в довольстве и благоденствии.
Дмитрий скривился от этих мыслей.
Блаженны те, кто верит в Деда Мороза, в «верхний мир» и тому подобные чудеса.
Неожиданно серенький день сменился солнечной радостью, ворвавшейся прямо в сердце. Поезд остановился на перроне, излучающем волшебную благодать. Ноги сами вынесли Дмитрия на прогулку.
«Стоянка поезда двадцать минут», – прозвучало из вокзальной радиоточки.
«Посмотрю, чем богаты здесь вокзальные буфеты и киоски», подумал Дмитрий и вошёл в здание вокзала.
Эмоции приходящи. Ощущения радости и счастья со временем блекнут и исчезают. А ощущение благодати подобно тихой озёрной глади. Оно не расплескалось и не убавилось, когда Дмитрий ступил на перрон, прошёлся по его брусчатке, вошёл в здание вокзала. Всюду ему встречались люди, светящиеся, как и он сам, ощущением благодати. В газетном киоске его внимание привлекли местные газеты. Он обратился к блаженно улыбающейся киоскёрше с просьбой продать ему все свежие номера местных СМИ. Та на него не отреагировала.
«Фантазирует на тему романтического свидания с мужчиной своей мечты», – догадался Дмитрий и повторил свою просьбу, помахав ладонью перед её глазами.
И вновь никакой реакции.
Со временем Дмитрий понял, что он оказался в месте, где его никто не видит и не слышит.
«Неужели я в другом измерении? Эзотерики утверждают, что так чувствуют себя те, кто уходит в иной мир во время клинической или окончательной смерти их физических тел. Они, будто бы видят врачей, пытающихся спасти их жизни, потом родных и близких, пришедших на их похороны, слышат их голоса, а те не видят и не слышат этих, принадлежащих уже не „серединному“, а какому-то иному миру».
Это открытие не обрадовало Дмитрия, но ощущение благодати от этого в нём не убавилось, а оно стоило того, чтобы поступиться такой ценностью, как «общение», которое зачастую очень раздражало Дмитрия в его родном «серединном» мире, и Дмитрий приступил к изучению мира всеобщего благоденствия, наслаждаясь своим ощущением безмятежности и благодати. Расхожая фраза из пьесы А. С. Грибоедова «Горе от ума», утверждающая, что счастливые часов не наблюдают, в полной мере вошла в жизнь Дмитрия в мире неубывающего блаженства. Но шли недели, шли месяцы, и новое ощущение ложкой дёгтя проникло в бочку мёда, оскверняя чистоту благодати. Оно стало тревожить Дмитрия в его ночных сновидениях и в непрошеных воспоминаниях наяву. Это было ностальгией по тёплому дружескому общению, по потребностям в нежных чувствах, не имеющих удовлетворения в мире безграничной благодати.
Как много времени минуло с той поры, когда Дмитрий сошёл с поезда в мир блаженства?
Месяцы или годы?
Ностальгия по общению усиливалась. Когда она стала невыносимой, ноги сами привели Дмитрия к вокзалу. У посадочной платформы он увидел поезд, готовящийся к отправке по тому же маршруту, которым некогда следовал и сам Дмитрий. У «своего» вагона он увидел проводницу, выкрасившую её жиденькие волосики в красный цвет и завившую их в мелкие кудряшки.
«Вот она, родная душа!»
«Поторопитесь, пассажир! Мы отправляемся!», – энергично замахала Дмитрию руками проводница.
В «своём» купе Дмитрий увидел всё тех же попутчиков продолжающих всё тот же бессмысленный диспут.
«Какие они милые!», – подумал Дмитрий.
«Какой он родной для сердца этот далеко не совершенный наш „серединный“ мир!»
«Какое это счастье и невероятное чудо, что, прожив много дней в прекрасной, но не принявшей меня благодати, я вернулся назад всего через двадцать минут, отмеренных течением времени нашего „серединного“ мира!»
Пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
Ошибочно думать, что пустота может быть абсолютной. В любой сколь угодно малой её частице всегда циркулируют потоки различных энергий и присутствует Вездесущий Вселенский Разум. Там сталкиваются в полёте частицы неведомых микромиров и ведут нескончаемый бой силы добра и зла.
Конечно, вне всякой природы вещей, существует такое введённое математикой понятие как «точка». В теоретическом смысле она не имеет ни площади, ни объёма. Но и она наполняет собою пространство в качестве места пересечения иных пространственных ингредиентов. Поэтому стоит ли удивляться тому, что из так называемой «пустоты» вдруг зримо появляется «нечто»?
Однажды такое «нечто» явилось передо мною, когда я всуе чертыхнулся. Известно, что Бога всуе поминать воспрещается, так как для Бога это оскорбительно. А чёрт всякому упоминанию рад. Я всуе упомянул его, а он, обрадовавшись, явился. Он вежливо постучал, попросил разрешения войти, представился человеческим именем и стал втираться в доверие.
Действовал он так ловко, что я и опомниться не успел, как он стал моим закадычным другом.
Он блистал каким-то старомодным лоском. Даже имя его мерцало такой же старомодностью, как и его манеры: Порфирий Никанорович Пафнутьев.
Те, кто наблюдал его со стороны, всячески меня предостерегали:
– Будь осмотрительней с этим «другом»!
– Неужели не видишь, что он весь сделан из лукавства?
– Доведёт он тебя до беды!
«До какой беды?» – не понимал я тогда, «пока гром не грянул».
И почему мы не такие умные, как потом, – шутят одесситы.
Этот вопрос я нешуточно начал задавать себе «потом», когда гром небесный заставил меня креститься и умолять Бога о спасении из беды, в которую втолкнул меня мой новоявленный «друг» – Порфирий Никанорович Пафнутьев.
– Друг мой Павел, Вы никогда не задумывались о том, Что некоторые положения «Библии» искажаются её «толкователями»? – пытливо уставился а меня немигающим взглядом Порфирий Никанорович. – Вспомните, например, о чём поведал Еве змей, соблазняя её дарами запретных плодов? В его речи были слова: «…в тот день, когда вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги…». Да, после этого змей добавил: «…знающие добро и зло». Но добавление это относилось только к качеству богов, которых змей называл всегда «знающими добро и зло», а не к тому, какое качество открывается с вкушением запретных плодов.
У вкусивших запретных плодов, по тем словам змея, откроются глаза, и они станут, как боги.
Это значило, что им откроются знания, доступные только богам.
Это значило, что они смогут по воле своей творить небывалые чудеса (отделять свет от тьмы, создавать новые формы жизни, горы передвигать…).
А о чём вещают «толкователи» этого священного текста?
О том, что Адам и Ева, вкусив запретных плодов, познали только то, что в мире существуют «добро» и «зло»?
Но, во-первых, это ничтожно малая часть безграничных знаний богов, оставленная людям в наказание за их непослушание богам.
А, во-вторых, одно лишь знание о существовании в мире «добра» и «зла», не подкреплённое пониманием их сакрального смысла, создаёт много бед. И это тоже входит в наказание.
Люди сами начали доискиваться до понимания этих смыслов, доступных только богам. У каждого их искателя эти смыслы подменяются неразрешимыми клубками заблуждений. От этого возникает между людьми непонимание и вражда, в битвах за утверждение горестных заблуждений люди ломают копья, зазубривают мечи, реками проливают свою и чужую кровь.
Странное впечатление произвела на меня эта речь человека, по своему истолковавшего тот фрагмент известного библейского текста. Он излагал свою точку зрения так, будто знал всё наверняка, а слова змея произносились им подлинным голосом змея (!) Непонятно откуда появившееся во мне ощущение подлинности голоса коварного змея повергло меня в суеверный ужас и заставило поверить в истинность данного толкования.
Так я впервые столкнулся с воздействием хитроумного наваждения тёмных сил.
Вскоре оказалось, что разговор о запретных плодах с дерева из райского сада Порфирий Никанорович Пафнутьев заводил со мною не из праздности. Уже при нашей следующей встрече он вновь поднял эту тему, но уже с другой стороны:
– Вы, Павел, как большой специалист в области биохимии и как автор работы о возможностях расширения сознания с помощью некоего эликсира, разрабатываемого под Вашим руководством, могли бы добиться максимально возможного результата, обогатив этот Ваш эликсир тайными химическими компонентами, содержащимися в соке «запретного плода». В этом случае Ваш эликсир позволит раскрывать в человеке способности к восприятию божественных знаний…
И мне вновь показалось, что эту речь Пафнутьев произносил подлинным голосом того библейского змея, который погубил Еву и Адама.
И я вновь испытал суеверный ужас, который заставил меня безропотно подчиниться злой воле этого человека-змея (или змея в человеческом обличии).
Откуда он только взялся на мою несчастную голову этот, не к ночи его помяни, Порфирий Никанорович Пафнутьев (?!!).
Я, будто с цепи сорвался, увлекшись созданием эликсира, раскрывающего в человеке способности к восприятию божественных знаний. Мое сознание сузилось настолько, что я не способен был оценить всю степень гибельности этой враждебной для людской цивилизации цели. И в то же время, мой ум сохранял ту ясность, которая была необходима для невиданно трудного научного изыскания.
Все опыты по проверке воздействия каждого поэтапно создаваемого продукта на возможности человека я испытывал на себе.
Порфирий Никанорович – этот бес в человеческом облике – кружил над моими поисками, как коршун, высматривающий добычу.
Работа пошла быстрее после того, как я, блуждая в потёмках тайн, вдруг нащупал нужное направление. Но прошли ещё многие годы прежде, чем, продвигаясь в неверных таинственных сумерках этого долгого пути, я увидел яркий «свет в конце туннеля». А в этом слепящем свете – грозный лик, от которого прозвучал невероятно могучий голос с громовыми раскатами.
Так для меня «грянул гром».
Я повторил трагичную судьбу Евы и Адама в части утраты свойств, дарованных им вкушением запретных плодов, а мне – плодом научного поиска. Но ещё до утраты способностей, полученных мною с помощью моего чудодейственного эликсира, мне открылась тайна появления в нашем мире моего змея-искусителя – Порфирия Никаноровича Пафнутьева.
После попадания меня под гнев Божий Порфирий Никанорович Пафнутьев из нашего мира исчез.
Я думаю, он вернулся в родную ему преисподнюю.
Туда ему и дорога!
В древние времена желанным подарком для властелинов были головы их врагов. Их подавали на блюде, а иногда и целыми корзинами.
Иной обычай завела царица Зея древнего государства Шамбри. Её утончённому вкусу требовались другие формы вещественного подтверждения истреблений её ненавистных врагов. Она призывала для подготовки таких церемониальных подношений могущественного мага Черпелиса, который превращал корзины с отрубленными головами в вазы прекрасных цветов, в которых каждый цветок – голова казнённого врага царицы Зеи.
Так начиналась история, которую рассказывала своему малолетнему внуку Яну старая цыганка Баваль.
Рассказывала она это, конечно, совсем другими словами, но она умерла, когда Ян был ещё ребёнком. Со временем он забыл её особый, красочный язык, Забыл он и продолжение того бабушкиного рассказа. Забыл бы он и его начало, если бы в его детских скитаниях по рынкам ради сбора скудной милостыни для скорбного пропитания их осиротевшей семьи ему не приходилось видеть множество корзин с цветочными букетами. Ян бродил между торговыми рядами в тех городах и сёлах, где пролегали кочевые пути их табора. Он вдыхал там, едва сдерживая острые приступы голода, вкуснейшие ароматы хлебобулочных, колбасных и прочих продуктовых прилавков, подолгу задерживаясь то возле сдобных булочек, то возле аппетитных колбас и копчёных ветчин, сглатывая набегавшую слюну.
«Ах! Как хороши они были бы на вкус!»
А мимо торговок цветами Ян проскальзывал тенью, холодея от суеверного ужаса. Ему казалось, что если он станет смотреть на букеты цветов тем особым взглядом, которому когда-то обучила его бабушка Боваль, то он увидит: на самом деле в этих корзинах вовсе не цветы, а …отрубленные человеческие головы.
«Зачем люди рвут цветы (отрывают у цветов-людей их головы)?!!»
Мужчина с суровой внешностью действовал, как механический истукан, не испытывая ни малейших эмоций. Его правая рука орудовала садовыми ножницами, а левая перекидывала срезанные цветы в корзину. К нему подошёл его отец:
– Кончай резню, сынок! Женщины приглашают к столу. Наш мэр прислал мне как начальнику команды его телохранителей ящик коньяка по случаю рождения своего сына.
А в это самое время…
…В дальнем космосе, на зелёной планете Ру, в государстве Шамри у царя Марзеса родился долгожданный наследник.
Суровый воин, выполняя волю монарха, срубал головы иноземным солдатам, пленённым во вчерашнем сражении. Он действовал, как механический истукан, не испытывая ни малейших эмоций. Его правая рука орудовала мечом, а левая перекидывала отрубленные головы в корзину. Эту «работу» воина прервал его непосредственный командир:
– Кончай резню, сынок! Сотник объявил торжественное построение по случаю рождения сына у нашего наиславнейшего царя Марзеса. В трапезной для нас уже накрыт богатый праздничный стол!
Уфологи, наверняка, увидят незримую сакральную связь между этими событиями, произошедшими в столь удалённых друг от дружки точках мироздания. Они, возможно, даже зададутся вопросом о наличии совпадения между количеством срезанных цветов в одном из пространственных измерений и количеством срубленных голов в неком дальнем, но, будто бы, неузнаваемо отражённом другом мире. А в случае такого совпадения у них (Ох, уж эти уфологи!) может появиться и такая шокирующая гипотеза, что цветы в одном измерении отражаются в виде людей в другом мире. Ведь есть же какая-то тайна в том, что человек тянется душой не только к другим людям, но и к цветам (возможно, таким же людям, только в ином обличии)? Свадьба обязательно с цветами, рождение ребёнка – с цветами и на могиле… тоже цветы… Цветы, хоть и не узнанные нами, но дорогие сердцу наши копии.
Где-то, я не знаю где, живут совсем, совсем другие люди, и жизнь у них такая полная, такая радостная, такая настоящая.
К тридцати годам беспечный баловень судьбы, наследник богатейшего состояния, испытал всё, что только можно, для получения физиологического наслаждения: он перепробовал все-все деликатесы, откушал изысканнейшие вина, насытился любовью наипрекраснейших женщин и… впал в уныние. Оно затягивало его в свою трясину, отравляя бесчувственную душу раздражительностью, желанием разрушать всё, что под руку попадётся, крушить и уничтожать.
Не потому ли многие великие властелины становились воителями, проходящими с огнём и мечом по многим странам, сея ужас и смерть, изощряясь в беспредельной жестокости и ни в чём не находя утешения?
Но ведь есть же где-то на свете такое счастье, которому нет ни конца, ни края?
Должен же кто-то знать, где его отыскать?
И когда дошёл до этого человека, изнывающего от пресыщения всеми благами материального мира, слух о величайшем из мудрецов, он решил, что тот обязан знать, где отыскать бесконечное и бескрайнее счастье, а значит, будет обязан открыть ему эту тайну.
«…глаза, которые смотрят на тёмную реку, и на безмолвный поток мыслей, образов и слов, в невероятном смещении времён и понятий…» – это о других глазах дано описание Гайто Газданова в романе «Возвращение Будды», но оно полностью подходит под описание глаз величайшего из мудрецов, которого разыскал избалованный жизнью богач.
Телохранители богача с победоносной бесцеремонностью вломились в суровую келью величайшего из мудрецов:
– Эй! Старик! Наш господин расположился на отдых неподалёку от твоей убогой конуры. Он хочет видеть тебя! Собирайся и следуй за нами!
Пространство кельи подёрнулось, как от степного марева, и величайший мудрец исчез.
– Эй! Ты куда запрятался? Выходи, старый пёс!
– Нам твои шутки не нравятся!!
Спесивый «господин» обомлел, когда перед ним материализовался из воздуха, через который пробежала волна прозрачного марева, старик с глазами, которые будто смотрят на тёмную реку, и на безмолвный поток мыслей, образов и слов, в невероятном смещении времён и понятий:
– Ты поздно решил искать те смыслы, в которых сокрыто бескрайнее и бесконечное счастье, – услышал от старика спесивиц и вострепетал от мистической силы, исходящей от величайшего из мудрецов. – Твой жизненный путь подошёл к концу. Грядущей полночью ты будешь умерщвлён одним из тех, кто сейчас сопровождает тебя.
Спесивиц превратился в «тварь дрожащую». Он осознал, что та жизнь, которая привела его в трясину уныния и озлобленности, по-прежнему дорога ему.
«Но, кто же тот изменник, который готовится умертвить его грядущей полночью?!!»
Срочным чартерным рейсом «тварь дрожащая» вызвала усиленную охрану и прислугу взамен всех тех, кто сопровождал его в этом походе.
Но чувство безопасности не приходило.
«Что за манера у этих чёртовых мудрецов изъясняться загадками?!!»
Ровно в полночь к баловню судьбы, наследнику богатейшего состояния, приблизилась его смерть, поджидавшая своего момента, оставаясь за спиной своей жертвы.
Её не видели ни храбрые хамы-телохранители, ни прислуга. Один лишь величайший из мудрецов разглядел её в бурном потоке мыслей, образов и слов, в невероятном смещении времён и понятий. Но прямо указать на неё смертному он не мог, так как силы, стерегущие Истину от тех, кому она не предназначается, позволяли ему обозначить её лишь загадочными словами.
Святые отцы говорят, что в первые три дня после смерти биологических тел души умерших бродят по земле, посещая дорогие им места.
Танечка тщательно готовилась к своему первому свиданию. Предусматривать приходилось каждую деталь. В этом деле мелочей не бывает: из множества мелочей и складывается «образ».