Чуня и дядька
Я этого дядьку немного побаиваюсь. Он ходит по улицам и разговаривает сам с собой. Люди шарахаются. Никому не интересно чужое безумие. У нас свое есть. Так никто и не услышал, что он бормочет. А бормочет он следующее: «Каждый из нас Вселенная», «Каждому из нас дано несколько любовей», «Количество любовей конечно».
(Я тоже не услышал. Просто придумал сейчас. Может, он бормочет: «Когда вы все передохнете?»)
И вот я представляю, что он дошаркал до своей многоэтажки, вошел в зеленоватый подъезд, доехал до нужного этажа, открыл дверь в квартиру (бывает такой специальный запах старости и безумия, этот запах там явно есть), покормил кошку. Хотя какая кошка? Нет. Кошки нет. Этот дядька совершенно один.
(Кошка мяукнула и убралась из моего рассказа.)
Дядька, оставшийся без кошки, дома тоже бормочет:
– Людям не нравится, когда кто-то тихо говорит сам с собой. Люди боятся, что перед ними сумасшедший. Но я не сумасшедший. Я просто так живу. Я перехожу границы. Ищу трещины бытия, чтоб иногда туда провалиться. Но, вынырнув, понимаю: «Каждый из нас Вселенная», «Каждому из нас дано несколько любовей», «Количество любовей конечно». Это и говорю. Почему меня никто не слушает?
Дядька – больной. От него пахнет. Он снимает уличную одежду, свитер, рубашку, штаны. (Не смотреть на исподнее, не смотреть!) Переодевается в домашнее. Но домашнее пахнет точно так же. Когда-то он пах яблоками и грецким орехом, иногда – молоком. Но юность ушла, молодость унесла с собой половину квартиры, бывшая жена теперь живет в Чертаново, он в Свиблово. Я снимаю квартиру на «Бабушкинской», мне 25 лет, вот и встретились. «Бабушкинская» – хороший район.
Этажом выше живет женщина. У нее муж, двое детей. Женщина хорошо готовит, но у нее роман на работе. Она никогда раньше этого не делала, да и сейчас не делает. Роман пока платонический. Зовут «роман» Виталием. И Виталий, тоже достаточно пожеванный, делает ей всякие знаки: глазки- лапки, улыбки, конфетка к чаю, прикосновения. Она влюбилась.
Кстати, сегодняшняя картошка пригорела.
В этом плюс пельменей. Они всегда получаются. Особенно если с петрушкой внутри. Отличные, надо вам сказать, были пельмени. Теперь таких не делают. Глобализация, стабильность, мелкооптовые пельмени сожрал супермаркет. Я их очень любил. Жил в съемной квартире на «Бабушкинской» и любил. Самая моя сильная любовь была. И, как и положено самой сильной любви, – уплыла.
Дядька варит уплывшие пельмени, не подозревая даже о существовании вышеэтажной женщины. А у нее драма. Им негде. Они и целовались только три раза, причем женщина очень боялась, что кто-то увидит, но ведь не школьники уже, время-то идет – понятно, что где-то надо того-самого: башмачок со стуком на пол, жар соблазна, два крыла.
Однажды она рассказывает об этом своей племяннице.
– Света, я влюбилась.
Она говорит слишком громким голосом, сбивчиво, в восторге от собственного бесстыдства (племяннице! она же должна являть пример, и всегда являла: «Светочка, я вышла замуж и всем довольна!»), у нее некрасиво зарозовели щеки, нос еще больше удлинился, но волосы, волосы – ее гордость. Волосам не стыдно, они так же лежат густой волной. Может, он на волосы и запал?
Светочке не до тетки. Но ей смешно. Она уже жила с парнем, жила со вторым и даже с девушкой. Все эти мучения старой тетки для нее уморительны. Но потом ей становится ее жалко.
(Тут незаметно – с легким скрипом – открывается новая прореха бытия, новая щель: мироздание помнит добро, и однажды, лет через десять, Светочке тоже повезет – ее рак будет операбельным.)
Света подходит к окну (дело происходит в ее, Светиной, съемной квартире), закуривает (теперь можно, тетка уже не будет морщиться, она сама попала: запятнанный ментор – не ментор, облетели твои крылья, непорочный ангел) и говорит:
– Тетя Лена, я рада. Нет, правда. Жизнь слишком коротка.
Тетя Лена, как верный щенок, смотрит на Светочку снизу вверх. (Она сидит на кухонном табурете, Света стоит у окна – по-другому просто и не получится.)
– Слушай, – продолжает Света. – Ну давай я дам вам ключ? Сама уйду на три часа. Потом ты его проводишь (чтоб я не смотрела, не была свидетелем, чтоб не мучило это тебя, да и мне соучастником быть не хочется), я вернусь, и ты передашь мне ключ. Или просто бросишь его в почтовый ящик.