В избе пахло травами. Сладкий запах щекотал ноздри так, словно кто-то пытался засунуть в них соломину. Руки были перевязаны белым полотенцем и сложены на груди. Мебели, кроме грубо сложенной печи, в доме не было.
Молодая девушка принесла отвар в глиняной чашке.
– Выпей это, казаче, и тебе станет легче, – тихо произнесла она. – Отвар из зимних трав и корений. Дает силу и вещие сны.
Зырян попытался приподняться.
«Вещие сны», – повторил он про себя.
Девушка поднесла чашу к лицу казака. Сначала отвар показался ему горьким и противным, но с каждым глотком и с каждой каплей он превращался в нектар. От сладкого у Зыряна засосало под ложечкой. Губы стали слипаться, а веки налились приятной тяжестью. Его рука больше не могла поддерживать тело, и он тихо опустился на постель.
«Вещие сны, казаче, – пропел в отдалении нежный девичий голос. – Вещие».
Глухой удар на монастырской звоннице заставил вскочить беглого казака на ноги. Конь стоял рядом, даже не привязанный. Где-то не очень далеко играли трубы и били барабаны.
«Может, смотр какой?» – подумал казак.
Шатер монастырской угловой белой башни почти упирался в темное покрывало облаков, проплывавших над ее вершиной. У подножия башни с какими-то своими заботами суетились стрельцы. К башне подкатила черная карета. Ее пассажиров Зырян не видел. Ему навстречу скакал стрелецкий разъезд с саблями наперевес.
– Плохо дело, брат… – Зырян похлопал коня по гриве. – Надо уходить.
Вскочив на круп жеребца, казак лихо дернул поводья и устремился в сторону леса. Погоня остановилась. Ей незачем был этот пришлый, однако лишние глаза были ни к чему.
Зырян гнал по бескрайнему полю, ночь уже расправляла над ним свои крылья. У реки, что в сумерках вилась темной змеей, мерцало пламя костра. Казак спрыгнул с лошади и подошел к костру. В котелке булькала кипящая вода, а на платке чуть поодаль лежала вязанка травы.
– Казаче! – раздался задорный смех.
Зырян вздрогнул. Ксения. В полумрак костра вплыла Годунова.
– Все увидел, что хотел? – спросила Годунова, укладывая мятую траву в корзину.
– Что в лавре? – осторожно спросил Зырян.
– Поляки предприняли штурм, – ответила Ксения, – но у них ничего не вышло. – Годунова улыбнулась. – Тот арапчонок, что ты ищешь, в лагере у Марины Мнишек.
Зырян кивнул головой:
– Я догадывался. Я не смог его уберечь.
Годунова подплыла ближе и положила Зыряну руку на плечо.
– Ступай в Москву, казаче, и возьми свои гроши. После можешь идти в Тушино. Тебя там никто не опознает.
Зырян довольно улыбнулся.
– Оставайся у костра на ночь, – прощебетала Ксения. – Мне пора. Корзинка с едой под кустом.
Годунова растворилась во мраке ночи, словно сгоревшая на небосводе звездочка. Зырян остался один.
Костер ярко горел. Сучья трещали, поднимая вверх снопы искр, раздуваемых ночным ветром. Конь фыркал суховатыми ноздрями и переступал с ноги на ногу. Казалось, что коню не нравится ночлег в диком поле, и он стремится туда, где тепло и безопасно. Туда, где его седоку ничего не грозит. Конь ждал. Ждал решения хозяина, чтобы устремиться вперед и покинуть эти негостеприимные места.
Холодный ветер принес с запада удар колокола. Зырян узнал этот низкий протяжный звук. Вскочив на коня, казак дернул поводья жеребца. Москва была уже близко. Зырян загнал коня на холм. На крепостных стенах Земляного города ярко полыхали костры, протянувшись нескончаемой мерцающей цепью. Ветер тащил гарь из печей московских слободок.
Где-то не так далеко, на северо-западе, стояло сельцо Тушино, где встал всем своим двором самозванец Димитрий. Огней Тушино не было видно, но над лесом поднималось едва заметное красное зарево.
Зырян пришпорил коня. Не попасться бы тушинцам прежде времени. Но вокруг было тихо, только пел свою заунывную песню ветер. Тушинцы частенько шастали по ночам да дожигали огнем еще остающиеся целыми деревеньки. Но огней факелов и ржания лошадей не было слышно.
Зырян спустился с холма и поехал в сторону Земляного города. Ткнув караульным в лицо грамоту Шуйского, казак оказался внутри. Москва не спала. Само лихое время сорвало с нее покрывало сна, заставив московитов быстрее шевелить руками, а где и мозгами. К стенам и башням Белого города, скрипя деревянными колесами, катились телеги с пушечным зарядом. Кто-то, зажав в руках охапку пищалей, тащил их на редут. Караульные стрельцы тут же жгли костры и, рассевшись вокруг огня, травили небылицы.
– Куда прешь, сатана? – услышал Зырян грозный окрик.
Перед мордой его коня стоял, засучив рукава, бородатый старик. У ног старика лежали три мешка с порохом, которые тот, по всей видимости, волок на своей худой спине.
– Прости отец, – извинился Зырян, приложив руку к сердцу. – Не заметил тебя.
Старик скривился и недовольно буркнул:
– А ты шары-то свои разуй. Ворон считаешь.
Зырян усмехнулся:
– Ловко ты, батя, по казачьей шее матюгами прошелся.
Старик согнулся и, подхватив один из мешков, ловко закинул его себе на спину. Затем он оскалился и буркнул:
– А ты слезай с коня, казак, да подсоби чуток, раз уж сам согрешил.
Зырян спрыгнул с лошади и подошел к старику.
– Чего суетитесь-то так, батя?
Старик утер свободной рукой пот со лба и прохрипел:
– Царек-то с королем польским хотят штурм учинить. Готовимся.
Зырян подхватил оставшиеся на земле два мешка с порохом и выпалил:
– Подсоблю, батя, куда тащить?
Старик протянул руку:
– А вон туда, где телега стоит, дальше уж сами.
Конь пошел следом.
– Хороший конь! – пробурчал старик. – Сам за хозяином идет.
Зырян улыбнулся. Старик скинул мешок с порохом в телегу и уставился на казака.
– Чего смотришь так? – буркнул Зырян, заметив пронзительный взгляд старика.
При свете факела казак смог рассмотреть лицо старика. Худое, иссохшее, словно лики на иконах, или же старик похож на того старца, что он видел в Велесовом скиту. Такие лица сразу бросаются в глаза и глубоко врезаются в память.
– Вот хочу у тебя спросить, казаче, – начал старик.
– Спрашивай, коли хочешь, – кивнул Зырян.
– Вот вы, казаки, вроде православные, русские, а самозванцу службу несете. Как понять вас?
Зырян смутился. Он и сам как птица перелетная – где гроши, там и казак лихой. Что ему ответить этому седому старику? Лучше промолчать, все равно не поймет. Но отвечать что-то было нужно. Старик ждал ответ на свой вопрос, продолжая пристально смотреть казаку в глаза.
– Не знаю, батя, – бросил Зырян. – Не томи душу. Я и сам иногда не пойму.
Старик потряс седыми локонами.
– В том-то и беда, что сам не знаешь. Знал бы, в Москве бы был.
Старик не знал, что казак, стоявший перед ним, несколько суток назад чуть не сложил голову в Троице-Сергиевой лавре, выполняя поручение царя Василия Шуйского.
– Пойду я, батя, – буркнул казак, подхватывая коня под уздцы.
Дальше, до стен Кремля, Зырян шел пешком. В московских слободках, несмотря на спустившуюся на город тьму, было шумно. Где-то бренчали удары молота, раздавались визги двуручной пилы, прилетал глухой стук упавших друг на друга деревянных бревен. В окнах посадских изб был заметен неяркий свет свечей, брехали во дворах злые псы.
Стены Белого города также остались позади. Только остановившись, Зырян заметил, как устали его ноги от долгой пешей ходьбы. Они ныли так, словно тянули тело и сами ноги веревкой в разные стороны.
«Это тебе, казак, не верхом по Москве ехать», – заметил он себе.
Впереди возвышалась знакомая Свиблова башня. Хоромы боярина Стрешнева находились на территории Китай-города в Зарядье. Рядом стояли хоромы боярина Романова и английский двор. По стеленной дощаником улице прогуливался стрелецкий караул. Караульные, проходя мимо боярских хором, дружно останавливались и зачем-то всматривались в мутные стекла окон.
На постройку дома боярин Стрешнев не поскупился ефимками. Возвел большой каменный подклет с узкими, похожими на крепостные бойницы оконцами. Сверху возвел хоромы из толстого кедра. Сбоку пристроил небольшую каменную башню, шатер которой венчал флюгер в виде ангела с трубой. Небольшую часовню боярин велел построить за башней. Ее купол выглядывал из-за крыши хором. На крест боярин тоже не поскупился. Обил его золоченым железом, согласно своему статусу.
Ворота в усадьбе Стрешнева были двойные. Первыми поставили узорчатую железную решетку, а за ней – деревянные воротца. На кой это нужно было боярину, Зырян не знал. То ли гроши девать некуда, то ли боялся боярин гостей непрошеных. Во дворе мерцали горящие факелы.
Зырян дернул за веревку. Где-то внутри отозвался звон колокольчика. Стрелецкий караул, заметив одинокого казака у ворот боярина, тут же развернулся. Во дворе запрыгали отблески факела.
– Кто таков? – рявкнул хриплый голос из-за ворот.
– К боярину Стрешневу я! – устало буркнул Зырян. – Он знает.
За воротами раздались шаги.
– Доложи боярину! – недовольно произнес чей-то хриплый голос.
Стрельцы подошли ближе и стали наблюдать, готовясь в случае чего пресечь беззаконие, если оно, конечно, случится. Дверка в воротах заскрипела засовами и тихо распахнулась. На пороге показался управляющий усадьбой.
– Боярин ждет! – недовольно прохрипел приказчик. – Заходи. Оружие оставь мне! – сурово просипел он. – Возвернешься, отдам.
Зырян скинул ремень с саблей и протянул его приказчику.
– Ну, иди уже! – подтолкнул он Зыряна.
Казак остановился у двери. В горнице было двое, Стрешнев и кто-то еще из высокородных. Зырян понял это по тону беседы.
– Шуйского надо убирать! – произнес собеседник хозяина.
– Как убирать-то? – с волнением в голосе ответил боярин. – Не мы ли крест ему целовали?
Собеседник замолчал, а затем раздраженно буркнул в ответ:
– Так целовали ж, думая, что Васька Шуйский крепким царем окажется.
Хозяин встал на ноги и недовольно заорал:
– Тут уж какого царя ни ставь, все одно смута. Тем более Шуйский – природный царь. Из Рюриковичей он.
Гость звонко хлопнул ладонями по столу:
– Где уж нам, Мстиславским. Наливай, боярин, – приказал гость, – авось обойдется.
– Не обойдется! – разъяренно выругался Стрешнев. – Может, ты, Федор, хочешь царем стать?
Мстиславский истерично рассмеялся:
– Упаси Бог. Да и не по роду нам.
Стрешнев промерил горницу ногами:
– Тогда пей да помалкивай. Шуйский – царь, вот пусть он царем и остается.
Зырян украдкой сквозь щель в неплотно закрытой двери слушал разговор двух знатных бояр. Говорили понятно о чем. О царе. Плохо дело в государстве Московском. Виновного в бедах своих бояре ищут. Думают бояре, что если на другую лошадь пересядут, так и смуте конец.
В коридоре показалась фигура приказчика. Зырян толкнул дверь: не хватало еще, чтобы приказчик доложил Стрешневу, что казак у двери подслушал их разговор с Мстиславским.
Парень ввалился в горницу. Увидав знакомое лицо, Стрешнев улыбнулся и вскинул руки к потолку:
– Жив казак! Мы уж с царем-батюшкой думали, сгинул ты.
Зырян поклонился.
– Письмо в лавру честно доставил! – продолжал нахваливать казака боярин. – Жаль, что на поляков на обратном пути нарвался.
Стрешнев сел за стол и ухватил рукой кувшин.
– Выпей за службу!
Боярин налил полный стакан вина и протянул казаку. Мстиславский, прищурившись, сидел и рассматривал казака.
– Так меня Ксения Годунова выходила в скиту, – отозвался Зырян.
– Годунова? – Мстиславский удивленно поднял брови. – Она вроде инокиня теперь.
Стрешнев развел руками и промямлил:
– Дело там такое непростое, Федор.
Мстиславский понимающе кивнул.
– Я гроши пришел забрать! – твердо произнес Зырян.
Стрешнев закивал головой. Он поднялся из-за стола и направился к большому сундуку в углу.
– Гроши ты свои заслужил, казак.
Стрешнев вынул из сундука холщовый мешок с монетами и бросил на стол. Монеты звонко брякнули, обдав душу казака приятным теплом.
– А послужить еще не желаешь? – спросил боярин.
Зырян замялся.
– Шуйский посольство к шведам отправляет, помощи против Сигизмунда просит.
Мстиславский задумался. Его лицо приняло непонимающее выражение. Он склонил голову и несколько минут смотрел в пол.
– А что за помощь Шуйский посулил королю?
– Крепость Корела, – мягко ответил Стрешнев.
Он уставился на Мстиславского, ожидая его ответа. Но тот молчал. Наконец повернулся к Стрешневу и с облегчением выдавил:
– Ну, это еще куда ни шло. А кончится смута, может, и отвоюем крепостинку-то, а, боярин?
Стрешнев натужно улыбнулся в ответ.
Дворовые псы в усадьбе заливались истошным лаем. Стрелецкий караул маячил чуть поодаль, теперь совершенно не обращая внимания на казака, застрявшего у ворот боярина.
– Куда теперича, казаче?
– В кабак пойду, в Кузнечной слободе.
Запах жареной курицы и лука защекотал ноздри. Кошель с грошами уютно уместился во внутреннем кармане кафтана, приятно согревая сердце казака.
«Сегодня напьюсь, аки свин, а завтра – в Тушино. Даст Бог, вытащу Кочубейку».
Ноги сами понесли парня по дощатому настилу вдоль улицы. Заливающиеся лаем во дворах псы не пугали его. Даже больше забавляли.
– Казаче! – радостно воскликнула девка-кабатчица, едва увидев Зыряна на пороге.
Она одернула сарафан и поправила волосы.
– Думала, забыл ты про меня.
Зырян помотал головой.
– Проходи, казаче! – Девка широко распахнула двери.
В кабаке было пусто.
– Одна я, – пролепетала, смущаясь, девка. – Батя за товаром уехал. Меня присматривать оставил.
Зырян содрал шапку с головы. Ему показалось, что с того момента, как он отправился в лавру, девка еще больше расцвела, зарумянилась, заколосилась, словно рожь. И сарафан на ней был новый с вышивкой диковинной. В волосы вставила гребень с жемчужными бусинами.
Зырян смущенно присел на лавку. Деревянные ножки скрипнули под весом казака. Девка накрыла на стол и уселась напротив.
– Ах, казаче… – Она сложила руки в замок и склонила голову.
– Зырян я! – буркнул казак.
Девка улыбнулась и смущенно опустила глаза. Зырян ухмыльнулся. В этот раз кабатчица была более покладистой. Еды принесла, а чем платить будет казак, и не спросила. Зырян полез в кошель и кинул на стол две монеты.
– Не надо, казаче! – смущенно прошептала девка. – За так накормлю, напою. Люб ты мне.
Зырян чуть не подавился.
– С чего такая милость? – непонимающе пробурчал он.
– Кабы я сама знала, – прощебетала она. – Видимо, сама Богородица тебя в кабак наш за руку водит.
– Не надобно за руку, – рассмеялся Зырян.
Он сгреб с тарелки куриную ногу и погрузил в нее зубы. Мягкое сочное мясо расплылось по рту.
– Возьми капусточки кислой, молодец мой, – рассмеялась девка, наблюдая, как казак деловито и мастерски пережевывает мясо.
Казак покивал головой и кивнул на кружку. Мария плеснула в кружку горькую. Отправив мясо в желудок, Зырян ловко ухватил одной рукой кружку, а другой захватил щепоть капусты с глиняной тарелки.
– Оголодал ты совсем, – сочувственно произнесла Марья.
Зырян, отправив содержимое кружки и капусту в рот, кивнул и буркнул:
– Где только служба царская меня не носила. Думал, уж пропаду.
Девка-кабатчица переплыла на другую сторону стола и села напротив Зыряна, наблюдая, как голодный казак поглощает кабацкий харч.
– Скажи мне, казаче, – Марья сложила руки и опустила на них тонкий подбородок.
Зырян отодвинул тарелку и пристально уставился на девку.
– Чего сказать-то?
Марья улыбнулась.
– Оставайся у меня, пока батька не приехал, – предложила девка.
Глаза Зыряна округлились, и шапка сползла на левое ухо.
– А что люди скажут? – буркнул недовольно казак.
– А что тебе люди? – Марья закусила уголок платка. – Скажу, что наняла тебя для охраны.
Девка смутилась, но глаз с казака не свела.
– Куда ты теперь, казаче?
Зырян вынул куриную кость из зубов.
– Вытащу друга из лагеря самозванца, а потом, может, на Дон, домой подамся.
Нежные руки девки-кабатчицы оплели его плечи. Полные мягкие девичьи груди приникли к спине.
– Оставайся со мной, казаче! – шептал тихий и нежный девичий голос. – Оставайся, казаче, буду женой тебе верной. Новый кабак построим. Тятька подсобит.
Марья пела в уши беглого казака так сладко, что Зырян уже и не понимал, что происходит в его голове. На кой черт ему этот Дон и этот арапчонок. Гроши за пазухой звенели, как самый нежный звон колоколов в Троице-Сергиевой лавре, на шее повисла красивая стройная девка, к тому же не нищебродка какая-то. С приданым девка, с малолетства ремеслу торговому обучена. И сословием они равны. Он – вольный казак, она – вольная девка. Зырян поплыл.
– Ох, Марья, – качнул казак головой.
Марья кого-то крикнула, и казака утащили наверх, в кровать в большой комнате. Гроши, что Зырян принес с собой, девка заботливо и надежно упрятала. Сегодня казака гроши, а завтра – общие. А пропить деньги казаку не мудрено. Убрала далече, так, что даже сама нечистая гроши те не найдет.
Был у Марьи погребок тайный. Тятька нашел на месте сгоревшего амбара. Вход он аккуратно расчистил, головни горелые вытащил да новый проход под сенями вырыл. Туда и припасы с горькой снесли, и гроши, что появлялись с торговли. Кабак-то в лихие времена сжечь запросто могут, а вот подвальчик потаенный – на месте. Да и не в лихое время горела Москва каждый год, когда слободка, а когда и до половины Москвы в пламени сгинет.
Опохмелившись с утра, Зырян прицепил на ремень саблю и глянул в оконце. На мостовые сыпал белый снег. Из-за кривых крыш посадских домов торчали маковки соборов и часовен. Марья, зарывшись в подушку, тихо сопела. По дощатому тротуару протопал стрелецкий караул с пищалями на плечах. Стрельцы уходили в сторону Земляного города.
Марья открыла один глаз. Казак стоял у окна и молчал.
– О чем думаешь, казаче? – пролепетала Марья. Она поднялась и потянулась. – За гроши не бойся, спрятала хорошо.
Зырян хмыкнул:
– Ехать мне надо.
Марья испуганно соскочила с кровати и бросилась казаку на спину.
– Я недалече, – успокоил ее Зырян.
Он слышал, как девка засопела, а потом и вовсе захныкала.
– Схожу в Тушино, заберу дружка – и в Москву.
Марья, еще раз пустив слезы, шмыгнула носом.
– Пустой иди, казаче, без жратвы, и коня не корми.
Зырян удивленно посмотрел на Марью.
– Это чего так, без жратвы?
Марья встала с кровати и подошла к Зыряну.
– Придешь с харчем, поймут, что в Москве был. – Марья опустила голову на грудь казака. – А так – пуст казак, словно ветер, и конь не кормлен, где его носило, поди спроси ветра.
– Ай да Марья! – воскликнул Зырян. – И правду говоришь. Где казак акромя Москвы харч возьмет, коли все деревеньки и имения вокруг города самозванец пожег.
В темное время Москва с вершины холма выглядит, словно рассыпанные по земле угли. Зырян еще раз обернулся в сторону валов и крепостных стен и дернул поводья коня. Мокрый снег слепил глаза, стекал ручейком с горячего крупа коня. Хорошо, что стужа еще не пришла, ежился всадник, сильнее втягивая голову в плечи.