Это яблоко.
Кое-кто попытается уверить вас, что это банан.
Эти люди будут вопить снова и снова: «Банан, банан, банан!»
Они могут написать это слово большими буквами: БАНАН.
И в какой-то момент вы начнете верить, что это банан.
Но это не банан.
Это яблоко.
В 1838 году, обращаясь к лицеистам, молодой Авраам Линкольн высказал озабоченность тем, что по мере того, как воспоминания о революции уходят в прошлое, свобода подвергается опасности из-за неуважения к тем институтам власти, которые как раз и призваны защищать гражданские и религиозные свободы, завещанные отцами-основателями. Чтобы сохранить господство закона и воспрепятствовать тирану, который «может появиться в нашей среде»{16}, нужен трезвенный разум, «холодный, расчетливый и бесстрастный разум». Чтобы американский народ оставался «навеки свободным», ему необходимо, внушал будущий президент своей аудитории, сохранять уважение к разуму, «здравой морали и в особенности к Конституции и законам».
Линкольн прекрасно помнил, что отцы-основатели утвердили молодую республику на принципах Просвещения, то есть разума, свободы, прогресса и религиозной терпимости. Созданная их Конституцией государственная архитектура предусматривала рациональную систему сдержек и противовесов, предотвращающую, говоря словами Александра Гамильтона, саму возможность того, что «человек, беспринципный в частной жизни» и «дерзкий духом», однажды явится и, «оседлав лошаденку популярности», сумеет, «льстя и подлаживаясь ко всякому вздору современных ему фанатиков», привести в смятение систему власти, «устроить хаос, дабы, как говорится, “лететь вместе с ураганом и направлять вихрь”»{17}.
Система власти была далека от совершенства, но все же продержалась уже более двух веков благодаря своей устойчивости и способности интегрировать существенные перемены. Такие лидеры, как Линкольн, Мартин Лютер Кинг и Барак Обама, видели в Америке не законченное, а продолжающееся дело – страну, которая находится в постоянном процессе самосовершенствования. И они старались по мере сил способствовать этому процессу, памятуя, как говорил Мартин Лютер Кинг, что «прогресс не является автоматическим и неизбежным»{18}, он требует преданности и борьбы. Все, чего удалось добиться со времен Гражданской войны и движения за гражданские права, напоминает нам о том, как много еще предстоит сделать, но вместе с тем подтверждает правоту президента Обамы, верившего, что американцы «способны постоянно обновляться в погоне за нашей величайшей мечтой»{19}, подтверждает и веру Просвещения в то, что Джордж Вашингтон назвал великим «опытом, вверенным рукам американского народа»{20}.
Но рядом с оптимистическим представлением об американском народе, способном сделаться «градом на холме», в истории США присутствует и темная иррациональная тема, которая теперь начала выходить на первый план, и так активно, что разум даже не отодвигается в сторону, а выбрасывается в окно вместе с фактами, аргументированным спором и продуманной политикой. Нападению подвергается наука и любое экспертное знание, будь то в области международной политики, национальной безопасности, экономики или образования.
Филип Рот[7] именовал этот контрнарратив «туземным американским берсеркером»{21}, а историк Ричард Хофштадтер предложил ставший знаменитым термин «параноидальный стиль»: это мироощущение, «подогреваемое гиперболами, подозрительностью и фантазиями о заговорах», сосредоточенное на мерещащихся повсюду угрозах «нации, культуре, привычному образу жизни»{22}. Эссе Хофштадтера было написано в 1964 году под впечатлением от избирательной кампании Барри Голдуотера, а книга «Антиинтеллектуализм в американской жизни» (1963) стала ответом на развязанную сенатором Джозефом Маккарти охоту на ведьм и реакцией на политический и социальный регресс 1950-х годов.
Голдуотер проиграл гонку за президентское кресло, а маккартизм выдохся в тот момент, когда адвокат Джозеф Уэлч, действовавший от имени американской армии, нашел в себе мужество дать отпор сенатору. «Неужели вы забыли всякое приличие, сэр? – спросил Уэлч. – Неужели у вас совсем не осталось пристойности?»{23}
Чудовищный Маккарти, рассыпавший по всему Вашингтону обвинения в нелояльности («Госдепартамент – гнездо коммунистов и их прихвостней»{24}, – предупреждал он президента Трумэна в 1950 году), в 1954 году подвергся порицанию в сенате, а после запуска советского спутника в 1957 году антиинтеллектуализм начал сдавать позиции, уступив место гонке за освоение космоса и сосредоточенным усилиям по усовершенствованию государственных научных программ.
Хофштадтер отмечает, что параноидальному стилю присущи «приливы и отливы»{25}. Например, антикатолическая и антииммигрантская партия «незнаек» достигла пика влияния в 1855 году, когда 43 члена конгресса открыто признавались в приверженности к ней{26}. Ее влияние начало убывать уже на следующий год, партия распалась на фракции, но присущая ей нетерпимость проникла, словно вирус, в политическую систему страны и ждала своего часа.
По мнению Хофштадтера, его правых современников мобилизовали обида и ощущение утраты. «У них отняли их Америку», – писал он, и потому они чувствуют, что «лишены доступа к политическим компромиссам и принятию решений»{27}.
Что же касается Америки в новом тысячелетии (а также значительной части Западной Европы), тут накопились обиды, усугубляемые демографическими сдвигами и изменениями в социальном укладе и нравах. Из-за этих изменений часть представителей белого трудового класса ощущает себя маргиналами: разница в уровне доходов стала расти еще быстрее после финансового кризиса 2008 года, а глобализация и новые технологии уничтожают рабочие места в сфере производства и наполняют повседневную жизнь новыми неожиданностями и страхами.
Трамп и выступающие против иммиграции националистические лидеры правого крыла в Европе – например, Марин Ле Пен во Франции, Герт Вилдерс в Нидерландах и Маттео Сальвини в Италии – раздувают эти чувства страха, гнева и обделенности и вместо поиска выхода подсовывают козлов отпущения{28}. Тем временем либералы и консерваторы, озабоченные подъемом нативизма и укреплением предрассудков в политике, предостерегают о растущей угрозе демократическим институтам. Стихотворение Йейтса «Второе пришествие», написанное в 1919 году, посреди оставленной Первой мировой войной разрухи, привлекло необычайное внимание в 2016-м: в первое полугодие 2016 года его цитировали в новостных статьях{29} чаще, чем за последние три десятилетия. У комментаторов любой политической ориентации вертелись на языке знаменитые строки: «Что было цельным, рушится на части, / На мир напало сущее безвластье»{30}[8].
Борьба против истины и разума, достигшая в США кульминации в первый год президентства Трампа, давно уже вызревала на правом краю, даже на правой обочине политического спектра. Ненавистники Клинтон, сочинявшие в 1990-е годы безумные обвинения в связи со смертью Винса Фостера[9], параноики из «Движения чаепития», утверждавшие, будто контроль климата означает, что каждому американцу предпишут, какую температуру выставлять в доме и какого цвета автомобиль покупать{31}, объединились в кампании 2016 года с блогерами Breitbart и троллями альт-райтов. А после того, как Трамп сделался кандидатом от республиканцев, а там и президентом, экстремистские взгляды его наиболее радикальных приверженцев, их расовая и религиозная нетерпимость, презрение к существующей форме правления и склонность подхватывать искаженную информацию и верить в заговоры сделались мейнстримом.
Согласно опросу, проведенному в 2017 году The Washington Post, 47 процентов республиканцев ошибочно верят, будто Трамп получил большинство голосов избирателей, 68 процентов считают, что в 2016 году голосовали миллионы нелегальных иммигрантов, и более половины республиканцев согласны отсрочить президентские выборы-2020 до тех пор, пока не будет решена проблема с незаконным голосованием неграждан{32}. Другое исследование, осуществленное политологами из Чикагского университета, показало, что 25 процентов американцев убеждены, будто кризис 2008 года был организован тайным сговором небольшой группы банкиров; 19 процентов считают американское правительство причастным к теракту 11 сентября, а 11 процентов приняло на веру теорию, которую изобрели и подсунули им сами исследователи: дескать, энергосберегающие лампы внедряются властями, потому что от их облучения люди становятся пассивными и ими легче манипулировать{33}.
Трамп, начавший политическую карьеру с активной поддержки бессовестной лжи о месте рождения Обамы, одобрительно отзывавшийся о шоумене-конспирологе Алексе Джонсе{34}, сформировал правительство, которое в первый же год работы ушло от всех принципов Просвещения, отвергло ценности рационального разума, терпимости и эмпирического опыта как в стратегии, так и в образе действий и принялось подражать импульсивному и хаотичному стилю своего главнокомандующего, опираясь не на знания, а на интуицию, капризы и заведомые (зачастую превратные) представления о том, как устроен мир.
После переезда в Белый дом Трамп не сделал и попытки преодолеть свое невежество в области внутренней и внешней политики. Прежний его главный стратег Стивен Бэннон говорил, что Трамп читает лишь то, «что подтверждает его мнение»{35}, и президент поныне твердо намерен отрицать, преуменьшать или приглушать все данные разведки о вмешательстве России в выборы-2016. Поскольку эта тема провоцирует начальственный гнев и может сорвать встречу президента с главами спецслужб, то, как сообщили The Washington Post чиновники, они обычно включают подобный материал только в письменную версию ежедневных докладов президенту, которые он, как известно, читает чрезвычайно редко, а то и вовсе никогда{36}.
По-видимому, президент предпочитает черпать информацию из Fox News, особенно из лизоблюдского утреннего шоу Fox & Friends и из источников вроде Breitbart News и National Enquirer{37}. По слухам, он проводит перед телевизором по 8 часов в день{38} – поневоле вспомнишь садовника Шанса из романа Ежи Косинского, который всю жизнь не отрывался от телевизора и вдруг сделался знаменитостью и многообещающим политиком. Vice News также сообщали, что дважды в день Трампу вручают папку с лестными для него вырезками и скринсейверами, в том числе с «комплиментами в Twitter, расшифровками льстивых телеинтервью, хвалебных новостных статьей, а порой туда же попадают просто удачные телекадры, на которых Трамп выглядит особенно властным»{39}.
Такого рода абсурдные детали не столько смешат, сколько нервируют, потому что речь идет не о сюжете из «Сумеречной зоны», не о фантазере, поселившемся в большом белом доме посреди Вашингтона, округ Колумбия: окружение Трампа не сдерживает его предрасположенность к хаосу, напротив, хаосом заражена уже вся его администрация. Принимая ответственные политические решения, Трамп заявляет: «Я один здесь что-то значу»{40}, и в силу своего презрения к институциональному знанию он зачастую пренебрегает советом министров и спецслужб, если вообще включает их в совещательный процесс.
Порочный круг: те сбои в управлении страной, которые порождаются подобными привычками президента, лишь укрепляют присущее его сторонникам недоверие к Вашингтону (недоверие, которое и побудило их голосовать за Трампа), это недоверие превращается в самосбывающееся пророчество – и когда пророчество сбывается, возрастает всеобщее разочарование и нежелание иметь дело с политикой. Все большее число избирателей натыкается на непреодолимый разрыв между собственными взглядами и государственной политикой. Разумный подход, например, обязательная проверка покупателя перед продажей оружия, который поддерживают девять американцев из десяти, отвергается конгрессом, поскольку там слишком многие получают пожертвования от производителей оружия{41}. 87 процентов американцев, согласно проведенному в 2018 году опросу, готовы позволить «мечтателям» остаться в Штатах{42}, и все равно программа DACA[10] используется в политическом пинг-понге. 83 процента американцев (и 75 процентов республиканцев) выступают за сетевой нейтралитет{43}, но Федеральная комиссия по вопросам связи голосует против него.
Упадок рационального дискурса, снижение роли здравого смысла и основанной на фактах политики начались, разумеется, не с Дональда Трампа. Скорее он воплощает кульминацию тех трендов, что были диагностированы в пророческих книгах Эла Гора, Фархада Манжу[11] и Сьюзен Джекоби[12]{44}, опубликованных почти за десять лет до того, как Трамп расположился в доме по адресу: Пенсильвания авеню, 1600. Среди причин упадка Джекоби в «Эпохе неразумия в Америке» называет «наркотик инфонтейнмента»{45}, то есть смешения информирования с развлечением, укрепляющийся религиозный фундаментализм, «расхожее отождествление интеллектуала с либералом, который якобы не приемлет традиционные американские ценности», и систему образования, которая «не справляется с задачей преподавать помимо базовых навыков еще и логику, лежащую в основе этих навыков»{46}.
Что касается Гора, в «Атаке на разум» он разбирает проблемы представительной демократии в США (низкий уровень явки избирателей, плохо информированный электорат, избыточную роль денег и медийных манипуляций) и «упорную, закоренелую приверженность лжи как основе политики, даже когда огромная и очевидная масса свидетельств разоблачает ее бессмысленность»{47}.
В первую очередь Гор имел в виду катастрофическое решение администрации Буша о вторжении в Ирак и циническое рекламирование этой войны обществу, искажение «политических реалий Америки страхом перед «иракской угрозой», который совершенно не соответствовал подлинным масштабам проблемы»{48}