Бой быков не является спортом в англосаксонском смысле этого слова; иначе говоря, это не состязание равных и даже не потуга на него в рамках соперничества быка и человека. Скорее, это трагедия о гибели быка, которая разыгрывается – более или менее артистично – быком и человеком, и где для человека присутствует опасность, но уж для животного в любом случае все кончается смертью. Матадор способен управлять степенью этой опасности по мере отдаления или приближения к рогам. Если знать и соблюдать правила пешего боя на ограниченной арене, сформулированные годами практики, то человек получает возможность выполнять определенные действия с быком, не попадая ему на рога; матадор, таким образом, при сближении дистанции все больше и больше зависит от реакции и глазомера. Эта потенциальная опасность, которую человек создает по собственной воле, может привести к гарантированному ранению, если из-за невежества, медлительности, бездеятельности, слепого безрассудства или секундной робости нарушить любое из фундаментальных правил исполнения того или иного суэрте. Все, что делает человек на арене, именуется словом «суэрте». Им очень удобно пользоваться в силу его краткости. Дословно оно означает «действие», но в английском присутствует коннотация с театральным действием, что и ведет к известной расплывчатости.
Люди, впервые побывавшие на корриде, восклицают: «Ну до чего эти быки тупые! Они вечно охотятся не за матадором, а за его за тряпкой!»
Бык охотится за перкалем плаща или алой саржей мулеты лишь в том случае, когда его к этому побуждает человек, причем ткань удерживается так, чтобы бык различал только ее, а не матадора. Вот и получается, что если новичок хочет по-настоящему разобраться в бое быков, ему следует посещать novilladas, или учебные корриды. Там бычки далеко не всегда бегают за красной тряпочкой, а все потому, что молодые тореро лишь набираются опыта, на себе примеряют правила и не всегда помнят, а то и не знают нужные приемы, как зафиксировать внимание быка на приманке, а не на собственной персоне. Одно дело зазубрить правила в принципе, и совсем другое – вспоминать их по мере необходимости, когда остаешься один на один с яростным животным; так что всякий, кому неинтересно судить о манере, которой был побежден бык, а хочется поглазеть лишь на то, как человек летает тряпичной куклой, обливаясь кровью, пусть побывает сначала на новильяде, а уж только затем на corrida de toros, или церемониальном бое быков. И вообще, если интересуетесь техникой, лучше сходить сначала на новильяду, потому что качество внедрения теоретических знаний на практике – уж извините за казенность формулировки – ярче всего проявляется как раз в неудачах. Зритель новильяды может воочию наблюдать ошибки тореро – и чем за них расплачиваются. Он также узнает кое-что о том, в какой степени подготовленность – или необученность – влияет на храбрость.
Помнится, как-то раз, в самый разгар лета, мы сходили в Мадриде на новильяду. День стоял воскресный и до того знойный, что всякий, кто мог себе это позволить, уже покинул столицу, променяв ее на пляжи северного побережья. Из-за жары начало корриды перенесли на шесть вечера; в программу входило убийство шести быков руками трех стажирующихся тореро. Места нам достались в первом ряду, сразу за деревянной загородкой, и когда на арену вылетел первый бык, стало ясно, что Доминго Эрнандорена, коренастый, толстопятый и неуклюжий баск в костюме с чужого плеча, либо сядет в калошу, либо его поднимут на рога; об этом ярко свидетельствовали побелевшее лицо и нервозность тореро-новичка. Он никак не мог совладать с ногами; хотел стоять неподвижно и «вести» быка медленными пассами рук, но при всякой атаке судорожно дергался в сторону. Было видно, что ноги все решали за хозяина. Когда тот пытался замереть точеной статуэткой, ступни тут же впадали в озноб, и Доминго отъезжал от опасности, что вызывало крайнее оживление зрителей. Толпа злорадствовала, понимая, что точно так же поведут себя их собственные ноги при виде нападающего быка; и, как водится, они злились на всякого, кто отважился сунуться на арену, делал там деньги, кто обладал точно такими же физическими недостатками, которые не давали им, зрителям, огребать деньгу лопатой – как о том ходили слухи. Два других матадора, в свою очередь, выделывали всяческие выкрутасы с плащом, и на их фоне Эрнандорена со своими корчами проигрывал еще заметнее. Он совершенно утратил контроль за нервами. Когда бандерильи уже сидели в холке и настало время выходить с красной мулетой и шпагой, чтобы подготовить быка к закланию и наконец прикончить, толпа, до сих пор ироническими аплодисментами встречавшая любые нервозные движения Доминго, решила, что их ждет нечто особо забавное. Он стоял как раз под нами, когда забирал у помощников мулету со шпагой и полоскал рот водой, и я видел, как играют у него желваки на скулах. Бедолага так и не смог довериться ногам, чтобы они неспешно доставили его к животному. Он знал, что есть лишь один способ не сойти с места на арене. И вот Доминго бегом кинулся к быку, а метрах в десяти рухнул, зарываясь обоими коленями в песок. В этой позе его уже никто не стал бы высмеивать. Он развернул красное полотнище шпагой и судорожно подался вперед на одном колене. Бык глядел на мужчину, на треугольник красной материи; уши торчком, глаза навыкате. Доминго на коленях одолел еще с метр и потряс тряпкой. Бык задрал хвост, уронил голову, ринулся в атаку. Стоило ему достичь мужчины, как тот с колен взметнулся вверх, разворачиваясь в воздухе будто переметная сума, разбросав ноги как попало – и оказался за земле. Бык на него покосился, отвлекся на широкий, тряский плащ другого тореро, кинулся туда, и Доминго распрямился, не смахивая песок с бледной физиономии и разглядывая свою шпагу с мулетой. Тут я и заметил, что плотный, грязно-серый шелк его взятых напрокат бриджей начисто вспорот от бедра чуть ли не до колена и из разреза выглядывает бедренная кость. Он тоже это увидел, чрезвычайно изумился и зажал рану ладонью. Народ посыпался через загородку, чтобы бегом доставить его в лазарет. Доминго допустил техническую ошибку: не удержал красное полотнище мулеты между собой и быком вплоть до начала атаки. В тот миг, когда опущенная голова быка коснется ткани – это называется «момент юрисдикции», – надо откинуть торс назад и, кончиком шпаги по-прежнему удерживая ткань развернутой, обнести мулету полукругом перед собой, чтобы бык, преследуя красную ткань, пронесся мимо.
Тем вечером в таверне я не услышал ни словечка сочувствия в его адрес. Он был безграмотен, вял и совершенно не в форме. Зачем он так рвался в матадоры? Чего ради повалился на колени? А потому что трус, говорили кругом. Колени для трусливых. Но если он трус, почему настаивал на такой профессии? Его неподконтрольная нервозность не вызывала сострадания, потому что он был актером и получал за это плату. Чем бегать от быка, куда лучше пускать таким кровь. Напороться на рога – это достойно; ему бы посочувствовали, кабы он попался в один из своих судорожных отскоков, которые хоть и вызывали издевку, но – здесь все сходились – были вызваны недостаточной практикой; а падать на колени! это уж форменное безобразие! Потому что из-за страха перед быком сложнее всего управлять как раз ногами и ждать; вот почему любые потуги на самоконтроль достойны уважения, хотя народ над ними и глумился: уж очень это выглядело потешно. Но когда он упал на оба колена, не владея техникой боя из такого положения – техникой, которой владеет Марсиаль Лаланда, истинный «профессор» среди всех ныне живущих тореро; техникой, которая и делает эту позицию достойной, – то тем самым Доминго Эрнандорена открыто признал собственную нервозность. Вести себя нервически не зазорно; зазорно лишь это признавать. Когда матадор падает перед быком на оба колена вследствие нехватки техники и тем самым признает неспособность управлять своими ногами, толпа испытывает к нему сочувствия не больше, чем к самоубийце.
Для меня лично, коль скоро я не тореро, к тому же весьма интересуюсь самоубийствами, эта проблема носила чисто описательный характер, и, периодически пробуждаясь той ночью, я все пытался понять, чего же не хватает в моих воспоминаниях, что́ же в действительности случилось на моих глазах. И, припомнив все обстоятельства, я наконец ухватил ответ. Когда Доминго поднялся – физиономия бледная, перепачканная, шелк бриджей распорот от пояса до колена, – я на фоне грязи его штанов и подштанников увидел чистую-пречистую, невыносимо чистую белизну бедренной кости. Вот что было важно.
Кроме того, помимо изучения техники и последствий ее нехватки, на новильядах есть шанс познакомиться с тем, как поступают с дефектными быками, потому что животных, не годящихся для церемониальной корриды, убивают в учебных боях. У почти всех быков в ходе боя выявляются те или иные недостатки, на которые матадор вынужден делать поправку, однако на новильядах эти изъяны, к примеру, по зрению, во много раз очевиднее с самого начала, так что легко понять, как и в какой степени они компенсируются и каковы результаты ошибок такого процесса.
Церемониальная коррида – это трагедия, а не спорт, и бык гибнет наверняка. Если матадору не удается его убить за отведенные четверть часа, животное выводят с арены под шумные приветствия, чтобы лишний раз опозорить неудачника, после чего, как гласит закон, бык должен быть умерщвлен на скотном дворе. Сам matador de toros, или профессиональный тореро, тоже может погибнуть, но лишь при шансах один к сотне, если только он не малоопытен, невежественен, потерял форму или слишком стар и неповоротлив. Поднимать накал схватки матадор должен в пределах, обеспечивающих его собственную безопасность. Другими словами, ему зачтется в плюс, если он проведет некий известный ему прием в крайне рискованной, но все же геометрически допустимой манере. И напротив, зачтется в минус, если он пойдет на риск из-за невежества, презрения к основополагающим правилам, физической или психической медлительности или слепого безрассудства.
Матадор должен одержать верх за счет знаний и техники. Когда это сделано с изяществом, зрелище просто бесподобное. Физическая сила почти не играет роли, исключая собственно миг убийства. Однажды у пятидесятилетнего «Эль Галло», Рафаэля Гомеса, старшего брата Хосе Гомеса по прозвищу Галлито, то есть Петушок, последнего представителя знаменитой цыганской династии матадоров, поинтересовались, какими упражнениями он ухитряется поддерживать силу для такого ремесла.
– Сила? – переспросил Эль Галло. – На кой черт она мне нужна? Бык с полтонны весом. Прикажете упражняться, чтобы мериться с ними силенками? Если быку нужна сила, пусть он и тренируется.
Если бы быкам позволяли набираться опыта, как это делают тореро, если бы быков, продержавшихся пятнадцатиминутку на арене, не убивали потом за кулисами, а напротив, вновь выпускали на бой, то они перемололи бы всех матадоров до единого. Коррида на том и основана, что это первая встреча дикого животного и пешего человека. Вот фундаментальная предпосылка современного боя быков, а именно, что бык впервые попадает на арену. Во дни оны разрешалось неоднократно использовать одного и того же быка, и в результате столько положили народу, что 20 ноября 1567 года Пий Пятый издал папскую буллу, отлучавшую от церкви любого властителя, который допускает в своих землях корриду, и запрещавшую хоронить по христианскому обычаю тех, кто погиб на арене. Впрочем, несмотря на эдикт, коррида в Испании продолжалась, и церковь в конечном итоге смирилась с этим обычаем, – при условии, что бык появится на арене один-единственный раз.
Вы, наверное, уже готовы решить, что, если бы быкам позволяли выходить на бой неоднократно, это превратило бы корриду в подлинный спорт. Что ж, я видел, как сражаются такие быки – да, в нарушение закона – в заштатных городках, на рыночных площадях, которые превращают в импровизированные арены, огородив их по периметру телегами. Такие бои называются capeas, и они нелегальны, если быки используются вновь. Тореро-стажеры, у которых нет финансовой поддержки, приобретают свой первый опыт именно на capeas. Это – спорт, дикий и примитивный, причем, по большей части, воистину любительский. Боюсь, однако, что из-за серьезного риска смерти он никогда не приживется в Америке и Англии, где спортсмены-любители увлекаются играми. Я не имею в виду игру со смертью, где нас пленяет ее близость и шанс уклониться. В играх пленяет победа, а уклонение от смерти мы подменяем уклонением от поражения. Вырисовывается симпатичный символизм, но надо иметь cojones[2] повнушительней, когда одним из принципиальных участников игры становится смерть. На капеях бык погибает редко. Провинциальные городишки зачастую слишком бедны, чтобы позволить себе гибель быка, да и никто из начинающих тореро не может купить шпагу, в противном случае они бы и не проходили свои университеты на капеях. Зато у богатого спортсмена здесь хороший шанс, коль скоро он может оплатить и быка, и личную шпагу.
Механика психического развития быка, однако, не позволяет добиться великолепного зрелища от быка-ветерана. После первого нападения он замирает на месте и повторяет атаку лишь в том случае, если уверен, что поймает на рога мужчину или мальчишку, который дразнится плащом. Если на площади целая толпа, бык выбирает себе одного человека и гоняется за ним, пока не подбросит в воздух, и не важно, на какие финты, уклонения или уловки пускается при этом облюбованная жертва. Если кончики рогов затуплены, то довольно забавно наблюдать за такими догонялками и подбрасываниями. Силком к быку никого не затаскивают, хотя, разумеется, те, кому не очень туда хочется, идут, лишь чтобы показать свою храбрость. Вышедшие на площадь переживают крайнее возбуждение; это один из критериев подлинно любительского спорта: игрок должен получать эмоций больше, чем зритель (а как только плата за зрелище становится прибыльной при условии, что и зрителю нравится, в спорте появляются зачатки профессионализма), и малейшее свидетельство невозмутимости или самообладания немедленно вызывает аплодисменты. Но когда рога остры, от такого зрелища становится не по себе. Мужчины и мальчишки пробуют имитировать работу с плащом, пользуясь мешковиной, рубашками и старыми плащами точно так же, как и в случае затупленных рогов; единственное отличие – это то, что с рогов они наверняка слетят с такими ранами, которые будут не по зубам местному хирургу. Один из быков-фаворитов на валенсийских капеях погубил за пять лет шестнадцать мужчин и мальчишек, а изранил свыше шести десятков. Участниками капей порой становятся начинающие профессионалы, желающие набраться опыта забесплатно, но в основном это любители, кого влечет чисто спортивный азарт, возбуждение, ну и ретроспективное удовольствие: приятно будет вспомнить собственное презрение к смерти, продемонстрированное знойным деньком на площади родного города. Многие участвуют из гордыни, в надежде обрести храбрость. Многие выясняют, что храбрости в них ни на грош, но они хотя бы там побывали. Проку им от этого никакого, если не считать внутреннего удовлетворения: мол, я был на арене с быком; такая вещь навсегда врезается в память. Странное чувство: видеть, как на тебя несется разъяренное животное, вполне осознанно стремящееся тебя прикончить; чудище не сводит с тебя глаз, и с каждым мигом все ближе становится тот опущенный рог, на который оно хочет тебя насадить. Эмоции при этом возникают весьма острые, и всегда отыщутся те, кто примет участие в капее из гордости, дабы вспомнить потом свои попытки опробовать тот или иной прием корриды с настоящим быком, хотя в тот миг удовольствия бывает мало. Порой быка убивают, если у городка есть деньги или если народ выходит из-под контроля; все разом набрасываются на него с ножами, кинжалами, мясницкими тесаками и булыжниками; кто-то виснет у быка между рогами и подскакивает вверх-вниз; целая команда обязательно ухватит его за хвост; словом, навалится настоящая свора из рубщиков и закольщиков, пока бык не закачается и не рухнет. Всякое любительское или групповое убийство – вещь предельно варварская, грязная, хотя и возбуждающая; здесь до ритуала церемониальной корриды очень далеко.
Того быка, который погубил шестнадцать и ранил шестьдесят человек, убили весьма нетрадиционным образом. Одной из его жертв оказался цыганенок лет четырнадцати. Брат и сестра парнишки решили отомстить, затеяв прикончить быка, скажем, когда он будет сидеть в своей клетке после очередной капеи. Дело трудное, так как за столь ценным животным тщательно присматривали. Они ходили за ним по пятам целых два года; ничего не предпринимали, просто появлялись на всех представлениях. Когда капеи вновь запретили – а их то и дело запрещают, раз за разом, особыми правительственными указами, – владелец быка решил сдать его на мясо где-то в Валенсии, тем более что и возраст подходил. Цыгане пришли на эту бойню, и молодой человек испросил разрешения умертвить быка, объяснив, что тот убил его брата. Начал он с того, что выковырял быку оба глаза, пока тот находился в своей клетке, после чего старательно наплевал в пустые глазницы и, перерубив наконец шейный позвонок кинжалом (правда, не без трудностей), отрезал быку тестикулы. Разведя костер на обочине пыльной дороги, брат и сестра насадили бычьи гонады на прутики и, поджарив, съели их. После чего развернулись к скотобойне спиной и покинули город.