Фельдфебель Хвастек, чью историю я собираюсь рассказать, застрелился из табельной винтовки следующим способом: привязав к спусковому крючку шнурок и обмотав другой его конец вокруг железных прутьев койки, он приставил дуло к груди и потянул винтовку на себя. Прогрохотал выстрел, и пуля пробила ему грудную клетку. Несмотря на чудовищную рану, фельдфебель не потерял сознание. У него даже хватило сил, чтобы добежать до столовой, где он упал в объятия двух ефрейторов, которые сидели и пили пиво. Они бережно положили его на пол и расстегнули ему гимнастерку. Он уже был не в состоянии говорить и только хрипел и корчился от боли. Ошеломленные ефрейторы не знали, чем ему помочь. По причине воскресного дня в казарме не было врачей. И пока один из растерянных приятелей вопил истошным голосом: «Дежурный! Дежурный!», другой, повинуясь некоему необъяснимому порыву, взял кружку пива и попытался напоить умирающего. «Выпей, Хвастек! – уговаривал он фельдфебеля. – Выпей, и тебе полегчает!»
Что касается пули, то, не ограничившись содеянным, она произвела еще целый ряд разрушений и опустошений по собственной инициативе. Для начала она пересекла комнату и насквозь пробила портрет кайзера и стену, на которой он висел. Затем она устремилась в общую спальню барака, где раздробила колено рекруту-русину Грушке Михалю из Тремблово, так что он взвыл, выпрыгнул из постели и снова рухнул на нее. На столе лежал подготовленный к походу ранец: пуля продырявила его насквозь и, оставив без внимания банку с тушенкой и две банки «Кофе сгущеного стоимостью 46 крон», разодрала в клочья полотняный мешочек с «кулинарным набором», включавшим в себя соль, перец, сало и уксус. Затем она пронеслась над двором, упиваясь чувством собственной силы и свободы и весело посвистывая, словно девушка-подросток, что, беззаботно щебеча, перебегает улочку. Пролетев над самой головой лейтенанта Хайека, казарменного инспектора, который только что забавы ради выстроил на плацу арестантов в летней форме, пуля ворвалась через открытое окно в большое здание казармы, где разнесла в щепки приклады двух висевших в коридоре винтовок. После этого она, наконец-то, начала уставать и, собрав последние силы, влетела через тонкую перегородку в комнату юнкеров Закса и Витхальма. Там она и осталась, непостижимым образом застряв в стоявшем на столе массивном будильнике. Никто не вспоминал о ней до тех пор, пока много недель спустя часовщик не обнаружил ее внутри корпуса, где после всех причиненных ею бед она мирно отдыхала среди шестеренок и пружин, препятствуя работе часового механизма.
Все это, впрочем, не относится к самой истории, и я описываю здесь полет пули единственно потому, что тогда – задолго до войны – нас всех охватил неподдельный ужас перед силой оружия, которое мы ежедневно держали в руках, не задумываясь, подобно тому, как писарь держит перо, а фермер – курительную трубку. Перед ненасытностью этих кусочков свинца, которые даже после того, как дело сделано, продолжают свой зловещий полет, мчатся, куда хотят, сея горе и разрушение и подло нападая на мирно спящих. Я рассказываю об этом еще и потому, что иногда, когда я мысленно возвращаюсь к той давней истории, у меня возникает ощущение, будто бедный фельдфебель Хвастек расстался с жизнью вовсе не по своей воле. Что его убила как раз одна из таких блуждающих пуль, летевшая без какой-либо определенной цели и сразившая его мимоходом, далеко от того места, где был сделан выстрел, – его и Грушку Михаля из Восточной Галиции, которого мы еще долгое время после этого случая видели с трудом ковыляющим на костылях по двору казармы.
Казарма была расположена на возвышенности в той части Градчины, что в память о давно минувшем событии, вошедшем в местную летопись, называлась Погоржелец, то есть пожарище. Вокруг казармы стояли домики, в которых жило гражданское население, обеспечивавшее различные нужды военных: женщины, сдававшие комнаты офицерам и одногодичникам; портной, шивший «старослужащим» унтерофицерам форму из более добротной материи; жид-спекулянт, скупавший у солдат их продовольственные пайки, чтобы поставлять их в мелкие гостиницы; мясник, у которого солдаты покупали вырезку и фарш по четыре крейцера за порцию, и бутерброды со свиным салом по два крейцера за штуку, так как в казармах им давали на ужин только черный кофе.