Англосаксонские авторы, и особенно ученые мужи, с которых начинался данный обзор, охотно грешат лирическими отступлениями, испытывая что-то вроде фрустрации от отсутствия возможности развернуться на страницах своих книг с художественным размахом. Этот комплекс вообще распространен среди интеллигентов, мечтающих «написать роман». Автор этих строк – прежде всего автор художественных книг. Поэтому приводимый ниже личный эпизод – это не дань хорошему тону. Это скорее взнос по задолженности, внесение личной лепты в общий котел. Ведь черпать наши сведения мы вынуждены из общей «базы данных».
В возрасте пяти лет автор этих строк пережил нечто, напрямую соприкасающееся с нашей темой. Однажды в летнее время всей семьей – мать, отец и мой брат – мы отправились купаться на речку. Семья жила тогда в Пензе, куда мой отец, молодой советский офицер, был направлен на учебу в военную академию. Река Сура, на берегах которой разросся город, с плывущими по ней кораблями, с быстроходными «метеорами» на подводных крыльях, с высокими мостами, с которых местные смельчаки прыгали в воду, вызывая восхищение у зевак, – эта небольшая по русским меркам река казалась нам, детям, безбрежным морем, чем-то похожим на саму жизнь. Жаркие летние дни небольшие речные пляжи, размеренный быт благополучной многодетной семьи, в которой я рос, беспечное детство… – эти краски несмываемы, они проступают через любые наслоения жизни, как бы ни складывалась дальнейшая судьба человека.
Я еще не умел плавать. И так получилось, что, зайдя с родителями в воду, довольно далеко от берега, я захотел вернуться обратно к берегу, причем самостоятельно. Меня отпустили одного. Дальше всё произошло очень быстро. В какой-то момент я перестал чувствовать под ногами каменистое дно. Но не хотел звать на помощь, боялся родителей испугать. Течением меня снесло в сторону. И через несколько минут я, по существу, утонул…
Меня спасли, когда я уже распрощался с жизнью. Одна из загоравших на пляже, как рассказывали позднее, оказалась спортсменкой по плаванию. Заметив в воде что-то подозрительное – мою светлую панаму, – женщина бросилась в воду, нырнула и вытащила меня на берег.
Приводили меня в чувства или реанимировали – я точно не знаю, – но происходило это прямо на пляже. Меня переворачивали с боку на бок, чтобы вода вышла из легких, пытались согреть…
Интерес этого личного свидетельства заключается в том, что я пережил близость со смертью совсем ребенком, тогда как все другие аналогичные факты, которые мне известным из книг, опираются на опыт людей взрослых. И вот в чем характерная особенность этого очень яркого, детально ясного по сей день воспоминания, поразившего меня еще тогда, когда я тонул, находился под водой и когда я прощался с жизнью, понимая, что я погибаю.
Здесь всё поразительно стереотипно. Перед глазами понеслись картины всей прошлой жизни. Много ли этих картин накопилось в жизни за пять лет? Оказалось, что очень много. Но в пять лет я, конечно, не знал, что происходящее со мной – быстрый поток сменяющихся картин – типично, и был поражен увиденным. Картин было неимоверное множество, несмотря на мой юный возраст. И все картины были очень насыщенными, подробными, реалистичными.
Первое и главное, что я сознавал – я не ребенок. И даже хорошо, очень ясно помнится, что я с удивлением спросил себя в тот момент, почему же тогда все принимают меня за ребенка, когда я всё понимаю, как взрослый человек? Ведь я понимаю даже то, что умираю, что я не боюсь смерти и что практически уже не сопротивляюсь своей гибели, потому что это бессмысленно, ведь я уже обессилел и не могу двигаться, а легкие уже наполнены водой, дыхание остановлено. Все мои переживания, в какой-то мере открытия в тот момент казалось мне удивительными, да и сегодня удивляют меня ничуть не меньше.
Дополнением к этому осознаванию себя как состоявшегося, уже взрослого человека было то, что все воспоминания, которые неслись у меня перед глазами – …мама, наша семья, какие-то другие люди, меня окружавшие… – имели абсолютно однозначно нравственную подоплеку. Вовсе не материальную. Это были не просто картинки. Только в нравственном наполнении и была, как мне казалась в ту минуту, вся их суть – переоценка своих поступков и прожитой жизни. Я это сознавал. И даже в каком-то, как мне кажется, социальном контексте, с позиций внешних нравственных критериев, абсолютно мне тогда понятных, а не просто в субъективном, личностном освещении.
«Картины» жизни проходили перед глазами для того, чтобы можно было понять, хорошо ли это было вообще. И многое представало перед глазами совсем по-новому, в новом нравственном свете. И мои детские-недетские обиды, и мои дурные поступки, и даже сам факт, что я умудрялся скрывать от близких, от мамы, свою настоящую сущность не-ребенка, а уже всё понимающего сознательного существа.
Очень странно вспоминать об этом. В те мимолетные мгновения я глубоко сожалел о том, что не смог сказать о себе правду. И в то же время я никого не осуждал за непонимание своей недетской сущности.
Лишь многие годы спустя мне довелось окунуться в чтение книг, описывающих то, что я пережил. И я был поражен, до какой степени всё, что рассказывают другие, соответствуют моему детскому опыту. Один в один. Читая уже настоящие книги о смерти, то есть такие, которые были посвящены только этому – умиранию, – я замечал, что в них нередко присутствуют свидетельства, согласно которым люди возвращались к жизни, потому что не захотели остаться в другом мире или почувствовали себя неготовыми к смерти. Обычное в таких случаях переживание: я не готов умирать, еще слишком рано…
У меня же было абсолютно ясное ощущение, что смерть не страшна, что все россказни про нее – это выдумки взрослых, что на самом деле всё очень просто, безболезненно. Умирать не больно – открыл я тогда для себя.
Довольно мучительным было возвращение. Меня вернули в реальность, попросту говоря, откачали. Это был очень болезненный момент во всех отношениях. Мучительно было и физически, поскольку из состояния покоя и отсутствия каких-либо физических потребностей, недомогания я вновь вернулся в мир, где всё завесило от моих телесных, почти невыносимых болезненных ощущений. Даже летнее солнце, помнится, вызывало невыносимое отвращение – своей яркостью, тем, что обжигало тело, а каждое дуновение ветра, соприкосновение с водой, влагой вызывали леденящее чувство, озноб. Мучительно было и душевно, потому что я вдруг сознавал, что минуту назад я вроде бы решил все главные вопросы своей жизни. И вот опять всё начинается сначала. Опять я вынужден возвращаться в мир, где нет ясности, где всё сложно и противоречиво. А при этом еще и без всякой надежды поделиться тем, что внутри меня происходит, поделиться тем, что со мной случилось. Кто это сможет понять?
Очень хорошо помню, что мне было одиноко даже рядом с любящей меня мамой. Она была рада чуду спасения, но не могла меня понять. И всё это я чувствовал еще на протяжении какого-то времени, когда всё было уже позади, когда я вернулся в свою обычную жизнь.
Для сопоставления приведу свидетельство из книги д-ра Муди, лично мне, конечно, близкое по вполне понятным причинам:
«Единственным человеком, кому я пытался рассказать об этом, была моя мать. Я говорил с ней вскоре после того, как это произошло. Но ведь я был всего лишь маленький мальчик, и она не обратила на это никакого внимания. Так что больше никому об этом не рассказывал».
Даже сегодня, многие годы спустя, я помню всё с поразительной точностью. Помню запахи, краски, звуки, даже запах и вкус воды, которая должна была поглотить меня навсегда. Когда я уже «утонул», когда легкие были наполнены водой и я это понимал, знал, что это последние мгновения моей жизни, вкус у воды был очень резкий, даже немного кисловатый. Мне кажется, что это и есть вкус жизни.