От присутствия за моим столиком дама отказалась. Вернее, вслух-то она ничего не сказала, хватило испепеляющего взгляда. Поэтому больше я себе аппетит портить не стал, но все равно наелся относительно быстро, почитай, и половины не съел, как появилось желание то ли поспать, то ли поработать, то ли…
Будь я один, последних мыслей бы не возникало, я бы просто завалился и часика два солидно подремал. Но доля рабская излишнего отдыха не подразумевает изначально. Да и сомневаться не приходилось: мое бездельничанье будет учтено и с особым злорадством передано в нужные уши. Значит, оставалось только одно: работать. По крайней мере, следовало хотя бы зафиксировать начальную деятельность. А там натурщица устанет, захочет спать, вот и уважительные причины для переноса работы на завтра. Как я понял, двое суток до конкурса у меня есть, так что торопиться некуда. Уж как-нибудь одну картину маслом напишу.
Ну а чтобы даром время не терять, ведь языки и уши в процессе рисования не участвуют, я решил выспросить у Ксаны как можно больше об этом мире. Дабы она изначально не вздумала противиться, надавил на нее морально:
– Помнишь правила поведения натурщиц во время сеанса у академика? – Озадаченные морщинки на лбу показали, что красавица о таких правилах слышит впервые. – Ну что за женщина! Как мне дерзить – так она первая, а как правила знать – так в отстающих. Слушай внимательно, повторять сто раз не буду. Существуют только три темы, от которых натурщица не имеет права отказываться во время сеанса и среди которых она имеет право выбирать. Это следующие темы…
После чего я сделал паузу, более интенсивно нанося карандашом на полотно силуэт лежащего передо мной великолепного образца. Правда, сделал это с критическим замечанием:
– Носочек тяни! На поднятой ноге, говорю, пальчики вытяни! Вот, так эстетичнее смотрится.
Пусть тянет. Быстрее устанет, значит, быстрее уснет, я к столу вернусь. А то я вдруг заметил, что уже не в силах бороться со своим инстинктом продолжения рода. Все-таки это не раз взглянуть на голое тело и не два, а с утроенной благодаря гипне чувствительностью пытаться всю эту красотищу срисовать так, чтобы она выглядела не хуже живого образца. Особенно когда вот так старательно вытягиваются розовые пальчики на ступне.
Ксана не выдержала первой:
– Представляю, какие там правила.
– Ну, это как смотреть. И учти, ты имеешь право выбирать. Так вот, первая тема: твои сексуальные пристрастия и твои эротические фантазии во время слияния с партнером. То есть все то, что тебе хочется, как тебе нравится и как ты предпочитаешь. Но! – Я прекрасно видел, как обнаженное тело побледнело. – Данная тема обязательна лишь во время создания очень специфической картины. В данном случае ты можешь выбрать одну из двух оставшихся тем: рассказы из твоего детства или история твоего родного города. Причем обе темы следует начинать с самого раннего детства или от закладки первого камня. Понятно?
Моя натурщица опять озадаченно хмурилась:
– Зачем тебе про камни и про мое детство знать?
– Глупышка! Данные сведения, рассказываемые человеком, позволяют ему полностью расслабиться, уйти мыслями в воспоминания. Именно в этот момент становятся более четко видны те внутренние чувства, которые и должен опытный живописец запечатлеть на полотне. Иначе получается банальная копия, не имеющая жизненной силы. Понятно?
– Если так, то… понятно. – В ее взгляде появилось определенное уважение ко мне. – Но все равно странно.
– Ничего странного, тем более что по собственному опыту уже давно убедился: женщины предпочитают чаще первую тему. Потому что именно в ней они раскрывают всю свою внутреннюю красоту и душевную гармонию.
Ксана явно не поверила моей лжи:
– Прямо так и раскрывают?
– Понятное дело, что есть и такие, которые выбирают иные темы. Но ты ведь не настолько стеснительная, правда?
– Ты ошибаешься! Но не в определении моей стеснительности, а в определении моих умственных способностей. В нашем городе любая женщина согласится позировать художнику при рисовании портрета, но делает это только добровольно и ни в коем случае не рассказывает свои сокровенные тайны.
Такая отповедь была более чем интересна. Выходило, что девица уже общалась с художниками, как минимум, а то и позировала им. И прекрасно понимала, что темы мною, скорее всего, надуманы. Вот только она не могла понять суть предоставленного мною выбора. Ловушка просматривалась ею сразу, но вот какая именно, понять она не могла.
Да и как бы она догадалась, что я банально хочу хоть как-то начать изучение истории этого мира? Хотя я бы с удовольствием сразу объявил иную тему разговора: «Что мне известно о гаузах». И хорошо, что я о них вспомнил, можно ведь постараться и в самом деле протолкнуть подобную тему для разговора.
– В каждом городе – свои традиции. Потому и мастерство картин разнится невероятно. А мне так вообще с учителем повезло: талантище! Так что хочу еще раз тебя настоятельно предупредить: молчать ты не имеешь права. Тема для первого сеанса есть, так что начинай рассказывать. И не сомневайся, во время второго сеанса у тебя тоже останется масса выбора, чтобы потешить свою необычайную, врожденную скромность. Итак! Номер выбранной тобой темы?!
Глядящая на меня с подозрением девушка спросила:
– Вдруг я выберу историю своего города?
– На здоровье! Главное, не молчать. И время от времени реагировать на мои уточняющие вопросы. Ведь порой при пересказе мелькает приятное воспоминание о какой-нибудь улочке или знаменательном факте, и тогда в создаваемом образе появляется маленькая, мимолетная подробность, которую хочется рассмотреть детальнее и отобразить на полотне. Видишь, как все просто?
– И как ты себе мой рассказ представляешь?
– Историю про свой родной город или…
– Про город!
– Рассказываешь все и с самого начала: мой город называется так-то, расположен там-то, построен тем-то, знаменит по таким-то причинам. При этом не забываешь перечислить всех земляков, кто хоть чуточку прославился в истории или известен в данное время.
Вроде бы и удивляться больше было некуда, но девушка поразилась еще больше. Даже при этом привстала на руках, присматриваясь ко мне и непроизвольно показывая мне все достоинства своей груди.
– Ну а название города зачем?
Наверное, здесь никогда не вылавливали шпионов, да и вообще не знали, кто они такие. Иначе бы сразу во мне приз нали ничего не знающего пришельца. Зато мне самому было дурить доверчивых аборигенов проще простого. Хотя уж эту красавицу назвать доверчивой никак бы не получилось. Но и ей втер с должным пафосом и велеречием:
– Уже само упоминание имени собственного трогает в рассказчике невидимые струны сопричастности к предмету рассказа, вызывает в нем глубинные пертурбации души, настраивает на определенный лад повествования и расслабляет лицевые мышцы в должной мере.
Ксана улеглась опять, озадаченно мотнула пару раз головой и даже в таком положении умудрилась пожать плечиками:
– Ладно. Если это и в самом деле помогает.
– Еще как! Сама потом посмотришь на картину.
И мы приступили к полноценному сеансу.
Я начал заполнять сделанные наметки на холсте красками, а моя натурщица приступила к рассказу о своем родном городе. Оказалось, к моему счастью, что она здесь родилась и выросла.
– Мой город называется Макиль, и он больше всего известен нашей технической академией.
Лепота! Информация пошла вначале тоненькой струйкой, а потом и полноценным широким ручьем. Работа тоже на месте не стояла, продвигаясь вперед совершенно для меня пока непонятными аритмичными рывками. То я лихорадочно наносил краски, не совсем соображая, как, сколько и почему именно таких цветов, то я застывал на месте, пытаясь рассмотреть в мешанине мазков то самое нечто, которое и называется искусством. Кажется, именно рассказ о местном городе Макиль мне и мешал больше всего окунуться в экстаз творения. Ведь приходилось не только внимательно слушать, но и частенько задавать наводящие вопросы, подталкивать рассказчицу в нужном направлении.
Но с другой стороны, именно изучение местной истории и взаимоотношений как раз не позволяло мне ввалиться в работу всем сознанием без исключения, каждой клеточкой моего мозга и каждой мышцей моего тела. Именно из-за той самой аритмичности мне и удавалось поэтапно следить за своей деятельностью и не уходить за пределы здравого рассудка. Да-да! Именно так: пределы здравого рассудка! Потому что в некоторые моменты я неожиданно «проваливался» в творческий ажиотаж и осознавал себя вдруг страшно возбужденным, стоящим возле не замолкающей ни на секунду Ксаны. Кажется, она меня в этот момент очень боялась, потому и говорила без остановки. Ее голос возвращал меня в реальность, я делал вид, что поправляю ей прическу или расправляю покрывало рядом с изумительным телом, и, пиная мысленно ногами свои инстинкты самца, вновь возвращался к мольберту.
Так что моя идея под лозунгом «Болтун – находка для шпиона!» оправдала себя на двести процентов. Очень много узнал о данном городе Макиль и сумел себя удержать от конкретного изнасилования. Потому что вряд ли бы Ксана, пылающая ко мне, мягко говоря, антипатией, сделала бы в мою сторону хоть малюсенький шажок обольщения. У нее даже интонация была самой что ни на есть сухой и полной канцеляризма. Так может рассказывать только настоящая канцелярская крыса. Но это мне и помогало.
После второго часа интенсивной работы к нам через решетку заглянул поставной. Ни слова не говоря, присмотрелся, как я, весь заляпанный краской, творю, и, с недоумением прислушавшись к речитативу своей секретарши, так и ушел молча.
Второй раз он появился еще часика через полтора. Но на этот раз был не один, а со старшиной Бореем. Оживленно переговариваясь и обсуждая какого-то там торговца и скандал, с ним связанный, они по-хозяйски вошли в камеру-мастерскую, зашли мне за спину без разрешения и стали бесцеремонно рассматривать созданное на полотне изображение.
Не знаю, как другие художники, но когда за моей работой вот так кто-то с пыхтением следит, да еще у меня из-за спины, у меня начинает все падать: и кисти, и краски, и тряпки, и… Ну все, короче. В том числе и желание работать. Но тут, как говорится, не гаркнешь: «Чего приперлись?!» Кто платит, тот и заказывает музыку.
Так что я просто прекратил работать, отошел в сторону и спросил:
– Ну и как? Возьмем первое место на конкурсе картин?
Борей стоял красный и смущенный, что особенно контрастно смотрелось на фоне его белых волос. Сергий – со слишком уж многозначительной улыбкой и облизываясь. Как я понял потом, уже позже, картина, а вернее, начальная заготовка картины получилась при всей своей размазанности и незавершенности слишком эротичной. Скорее всего, даже более эротичной, чем возлежащий на кровати оригинал. Это и предопределило дальнейшие события.
– Борей, забирай Михаила, и посидите пока в дальнем коридоре, – странно осипшим голосом скомандовал поставной. – Я вас потом позову.
Старшина тут же подхватил меня за локоток и уволок на выход. Я по своей наивности, а может, в опасениях быть в чем-то заподозренным вначале стал думать самое плохое: сейчас Сергий начнет допрашивать Ксану на предмет наших возможных шашней или чего посущественнее. А зная его неуемный и строгий нрав, можно было предположить и рукоприкладство. Поэтому даже вздрогнул, когда минут через пять до нас все-таки донеслись женские стоны. Потом послышалось и мужское рычание. Затем стоны стали достигать крещендо, и я все прекрасно понял: дело совсем не в рукоприкладстве. Поставной не сумел, а может, просто не захотел укротить свои неожиданно вспыхнувшие похотливые желания.
Вот она, сила искусства! Гордость и грусть – в одном флаконе. Для кого признание его таланта, а кому-то – очередное моральное унижение.
«Хотя чего это я так думаю? Скорее всего, этот гигант опять воспылал страстью к своей разбалованной, капризной лапочке и сейчас с помощью интенсивной любветерапии выпрашивает у красавицы прощения за свое скотское поведение. И, судя по ее ответной реакции, которая становится все громче и громче, свое прощение он уже получил. Или еще только получит?..»
Заметив, что я совершенно не слушаю его отвлекающий рассказ о торговце, Борей меня толкнул в плечо:
– Ты чего это кривишься и сомневаешься?
– Думаю, простит ли Ксана Сергия.
– Ха! Такие, как он, у таких сучек не просят. Вот увидишь. Тем более что уже у него новая красотка на месте секретарши сидит.
Такая новость действительно не оставляла «бывшей» никаких шансов. Но я все равно продолжил сочувствовать:
– Жалко.
– Кого?! Эту сучку?! – взвился старшина. – Ты бы знал, сколько она у меня крови попила за последние лутени! Хорошо, что у меня волос белый и седина не так в глаза бросается. А скольких парней из-за нее довелось со службы уволить! Мало того, три человека по ее вине сейчас гниют в принудительном войске на самом Дне!
И это он сказал таким тоном, что я сразу невзлюбил это «принудительное войско» всеми фибрами души и чуть ли не до обморока испугался неведомого Дна. Но отвечать на такое что-то следовало, поэтому я только в ужасе и прошептал:
– Не может быть!
– Ха! Еще как может! Только и удалось вымолить ребятам отправку не на год, а всего на пять лутеней. Но и за такое время там редко кто выживает. А если честно, то срок не имеет значения, все равно оттуда не забирают.
– О-о-о! – Сказать что умнее мне в голову не приходило.
– Вот тебе и «о»! Нашел кого жалеть… Тьфу! – Альбинос прислушался. – Ха! И сейчас вона как изгаляется! Старается, сволочь! А зря. Ничего у нее не получится. Ух, страсти сколько!.. Притворщица, подлее которой свет не видывал! Видимо, вернулись ей все проклятия обиженных да пострадавших! Сергий мне уже успел признаться, что в последние рудни сам ее еле выдерживал.
Он еще успел поведать мне кучу подробностей о подлом и склочном поведении бывшей секретарши, а я сочувственно кивал, вспоминая народную мудрость: «От тюрьмы и сумы не зарекайся!» Всего несколько часов назад эта фифа унижала окружающих, а сейчас вот сама находится на дне социальной лестницы. Хотя больше всего меня сейчас волновал вопрос: что такое Дно? И почему там принудительные вояки гибнут с такой невероятной скоростью? Ну а раз есть принудительные, то чем от них отличаются добровольные воины? Скорее всего, служба там и почетна, и не настолько опасна. Ведь недаром меня уже спрашивали, не желаю ли я пополнить их доблестные ряды. Или это все-таки гладиаторы?
«Вот напасть! И выспросить толком не у кого. Про город я узнал много, а вот про все остальное – мизер информации! И еще неизвестно, останется ли моя нынешняя модель для дальнейшей работы в камере? Да и сможет ли после таких действий реагировать должным образом на мои вопросы?..»
Тут и крики окончились. В смысле – страстные. Зато чуть позже послышался мужской вопль: «Борей!» Понятное дело, что мы со старшиной не заставили себя долго ждать. Ксана лежала на кровати к нам спиной, частично прикрытая покрывалом, порозовевшая и с учащенным дыханием. Тогда как поставной снимал недорисованную картину с мольберта с хвалебными словами:
– Она у тебя даже лучше получилась, чем в жизни. Последний раз убедился.
Как он меня ни пугал своим ростом и яростью, но я осмелился возразить:
– Картина еще не закончена.
– Ха-ха! Так кончай, кто тебе не дает! – хохотнул гигант весьма двусмысленно. – Но не сейчас, а чуть попозже. – И, словно старому другу, добавил, пригнувшись, на ухо, и отстраняя раму с полотном от себя: – Я ее забираю для сравнения с моей новой пассией. Посмотрю, насколько она лучше прежней. – И, уже во весь голос, добавил: – Рисуй новую картину. Только не такую, а чтобы и живот был виден, и грудь во всей красе. Ну и лицо постарайся сделать симпатичным целиком, а не половинку. Ха-ха-ха!
С этим смехом он и отправился на выход, там чуть не столкнувшись с поставщиками для нас ресторанной пищи.
– Молодцы, вовремя второй ужин приволокли! Теперь еще можете нашему заслуженному академику и вина принести. Немедленно! От меня лично – четыре лейзуены. А дальше, сколько он сам пожелает.
И ушел. Так как от прежней доставки у меня оставалось еще очень много продуктов, меня чуть не задавила жаба. Парни хотели забрать все, что, по их мнению, зачерствело. Понятное дело, что такого святотатства я допустить не мог и довольно резво отбил свое кровное, непосильным трудом живописца заработанное. Трое ушли с пустыми корзинами, явно не поверив, что у нас ночью намечается банкет, но зато весьма удивленные заказанным обильным завтраком. А навстречу уже бежал их товарищ с четырьмя бутылками. Не знаю, далеко ли у них ресторан, но обернулся он, словно на истребителе «мертвую петлю» сделал.
Лейзуены я рассмотрел, прикинул их емкость – чуть не литр каждая – и, покосившись на лежащую девушку, решил:
– Знаешь что, а принеси-ка сюда еще такую же порцию.
А молодой повар, видимо, только рад был носиться туда-обратно. Вскоре я уже восседал за столом, на котором громоздилось сразу восемь глиняных бутылок с вином, и распечатывал сургуч на первой из них.
– Ксана, садись за стол! Кушать будем! – Никакой реакции. Пришлось воздействовать на нее иначе: – Если завтра твоя мордашка получится на картине уставшей и голодной, я так и скажу, что ты не захотела ничего есть. А ты ведь догадываешься, насколько правдоподобные портреты выходят из-под кисти настоящего академика.
– Не знаю! Не видела я твоей мазни! – послышались в ответ истерические реплики. – Мне даже ни разу взглянуть не удалось!
– Значит, была наказана за плохое поведение, – философски рассудил я и добавил: – Не сядешь за стол – такой изображу на картине!..
Подействовало. Завернувшись в покрывало, только недавно стонавшая от бурной страсти красавица подошла к столу и уселась на лавку с моего левого бока. То есть мы сидели друг к другу в профиль своими вполне пристойными на вид половинками лиц. В дальнейшем она кушала и пила, постоянно упуская край покрывала и оголяя то одно плечо, то целую грудь. Причем делала это так мастерски, что только мое периферийное зрение художника улавливало незаметные движения руки или нужный, якобы непроизвольный наклон тела. Но в начале нашего застолья меня это не раздражало. Наоборот, я посмеивался про себя и лишний раз убеждался в правильной оценке этой редиски со стороны старшины Борея. Что-то девочка задумала нехорошее, раз целенаправленным способом решила меня соблазнить.
Ну а чтобы случайно не поддаться, я себя настроил самым строгим образом. И вдобавок решил споить упавшую на дно небожительницу до скотского состояния. Как мне показалось, вина у нас для этого должно хватить. Правда, Ксана, когда я потребовал пить за каждый тост до дна, попробовала меня перехитрить:
– Ты пьешь полную кружку, а я только половину! Иначе – не согласна!
Знала бы она, сколько может в себя поглотить мой зверь-голод! Да еще под такую отменную закуску. Но я для порядку немного поломался и согласился не сразу. Принюхался к вину, попробовал его на вкус и только тогда вынес решение:
– Ладно, оно и так слабенькое. Кстати, откуда вот это винцо в вашем городе?
И опять косой взгляд в мою сторону.
– Что значит «откуда»? Как и в любой другой город, оно поступает из Блаши.
«Ну вот, еще и Блашь какая-то всплыла! Надо быстрее девчонке рот затыкать! Или себе… закуской».
Поэтому первые порции я разлил, словно заправский бармен, и, выпив сам, показал жестами, что даже словом не перемолвлюсь, пока и она не выпьет. Так и пошло: пока она пила маленькими глоточками, я набрасывался на закуску с яростью голодного волка. Когда же она пыталась что-то у меня спрашивать, мне мешал отвечать полный рот снеди. А когда сама девушка пыталась что-то покушать, ее кружка уже оказывалась быстро налита и я, со всем присущим мне красноречием, говорил следующий тост.
Они ей понравились. Еще бы! Вряд ли она имела возможность читать самые искрометные тосты в подборках по Интернету. Хотя и мне приходилось изворачиваться, чтобы не стало понятно: тосты из другого мира.
Где-то после пятого тоста Ксана стала непроизвольно улыбаться. После седьмого хихикнула. После десятого уже не поправляла спавшего с плеча покрывала. После пятнадцатого пробовала мне подпевать, сидя с призывно торчащими сосками груди. После двадцатого она всплакнула, Еще через три разрыдалась в истерике, проклиная этого громадного монстра, который сгубил ей молодость и испортил всю жизнь. После двадцать седьмого она уже не могла говорить связно. Разве что прорывались невероятно грязные, кощунственно звучащие в таких прекрасных устах ругательства.
Еще через тост ругательства и угрозы перешли на мою персону, и тут я совершил маленькую промашку. Мне показ алось, что сотрапезница еще не дошла до нужной кондиции, и я налил очередную порцию. Выпила она двадцать девятую по счету половинку довольно лихо и даже попыталась после этого вскочить с каким-то бравурным пожеланием. Покрывало подхватить я не успел, а вот падающую девушку поймал. Причем, пока донес ее до кровати, уже не сомневался: никакого притворства, полный отрубон!
Накрыл красотку многострадальным покрывалом, несколькими одеялами с других кроватей и уже в полном одиночестве за столом ударными темпами почти добил съестные припасы, запивая остатками вина. А чего уж там, день прошел интересно, пир напоследок я заслужил и в новом мире уже частично освоился. Теперь только и оставалось, что хорошенько выспаться и постараться проснуться в тот момент, когда моя временная подруга по тюремной камере откроет свои глазки. Вернее, один глазик, потому что второй заплыл уже основательно и грозил на свет божий парочку дней вообще не поглядывать.
Кстати, ночь почти ничем в этом подземном городе не отличалась от дня. Ну разве что гомон с улицы чуток стих. Свет, по крайней мере, никто выключать не собирался, а выключателя внутри своей тюрьмы я так и не отыскал. А вот резкое похолодание и сильные подвижки воздуха были отмечены моим телом уже ближе к утру. Видимо, здесь ночью включали дополнительное вентилирование. Скорее всего, снаружи холодно, вот и внизу тепло выветривается. Закрыв плотно окно и собрав все одеяла с других кроватей, я только тогда сумел согреться и вновь заснуть.
И моя установка на пробуждение сработала верно: я почувствовал, что тяжесть на мне уменьшается, одеяла с меня стягивают. А кому это надо и для чего? Только Ксане и только для… Да что угодно такая коза может вытворить. Жаль, ночью не удалось дослушать ее страшные, полные ругательства угрозы. Верно говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Так что я был очень и очень настороже.
Приоткрыв глаз, понял, что рядом с кроватью, босиком на покрывале, стоит Ксана и аккуратно пытается меня выпутать из горы одеял. Сама вся такая голенькая, соблазнительная и до умопомрачения доступная. Все мои мужские инстинкты самца резко проснулись, пытаясь оградить рвущееся в бой тело от повизгивающего со страха мозга. Хорошо, что я вовремя вспомнил вчерашние рассказы местного старшины дозора и исполнителей. Мне это помогло преизрядно, на Дно в принудительное войско, пусть даже точно не зная, что это такое, я никоим образом не хотел.
Поэтому я применил свое любимое в детстве развлечение. Бывало, Машка или лисички тоже вот так в мою комнату подкрадывались, стараясь меня напугать сонного, а то и водой холодной облить. И вот в тот самый момент, когда хитрый злодей крадется с коварными мыслями в голове и боится громко вздохнуть, его жертва вдруг сама взвивается со всеми одеялами и диким ревом к потолку. Здорово получалось. Хорошо помню, что подруги сами оставались при этом облитыми, а потом полдня за мной гонялись по всему нашему огромному деревенскому дому. Или сутки ходили обиженные и со мной не разговаривали.
Вот и сейчас произошло нечто похожее. А стоило вспомнить, что я уже не бывший недоросль-калека. Силенок у меня десятикратно прибавилось, да и росточком славно уродился. Только и приходилось опасаться кровати со второго яруса, мог бы сдуру сам себе голову раскроить. И все равно получилось более чем эффектно: я орал, удачно накинув фифе пару одеял на голову. Ксана завизжала от страха и ужаса, попятилась, тут же наступила на край одеяла и упала на спину. При этом и мольберт на себя завалила. Тогда как я с небывалой ловкостью и проворством носился с ревом по всей камере и накидывал на девицу все новые одеяла, матрасы и единственное прилично смотрящееся покрывало. Потом перешел на конкретные вопли:
– Помогите! Я тут убийцу поймал! Он ко мне подкрался и пытался задушить! Ксана, где ты?! Помогите!
После третьего круга моих воплей за решеткой появилась заспанная физиономия старшины Борея. Не удивлюсь, если его личная обитель окажется самой близкой как к тюрьме, так и к офису поставного. На сотую долю секунды я замер на месте, подморгнул старому служаке и несколькими жестами пояснил, кто и почему барахтается под одеялами.
Дальше мы уже ругались и кричали в два голоса.
Душевно получилось. Когда Ксана выбралась-таки из-под одеял и бедного мольберта, она выглядела, как на картине «Взрыв на макаронной фабрике», настолько ее наэлектризованные и расхристанные волосы торчали в разные стороны.
– Так это ты меня душила?! – подступил я к девушке со зверским выражением на лице.
– Нет! Я только хотела поправить на тебе одеялко, – попыталась она выкрутиться, хотя и так было понятно: не душить она меня собиралась, а соблазнить, нырнув ко мне в теплую постельку.
Но я-то я спал одетым да плюс ко всему проснулся вовремя. Ну и ко всему Борей уловил тему наезда прямо по ходу спектакля:
– Какое одеялко? Я буквально четверть кара назад заглядывал: академика под горой одеял не видно было, так он от холода спрятался. Или ты его решила разбудить пораньше? – Девушка на этот вопрос интенсивно закивала. – А с какой такой стати? Он сам решает, когда ему работать и сколько! Придется поставному доложить о безобразиях в камере.
Ну и я еще добавил, словно престарелый, разочаровавшийся в людях ханжа:
– Эх, Ксана! Я к тебе со всей душой! Поделился вчера вином, почти треть тебе отдал по доброте душевной, ужином угощал как товарища по заточению. А ты меня – душить собралась?
– Треть? От восьми бутылок? – совершенно искренне поразился альбинос. – Ну ты и сильна выпить. От такой дозы и я бы свалился с ног. А ты еще и одеялко пораньше спешила поправить. Заботливая какая!
Чтобы нас не видеть и не слышать наших ехидных голосов, моя натурщица накрылась одеялом с головой и заткнула уши. Да и личико у нее в анфас было более чем страшненькое: левый глаз и в самом деле почти не открывался, а красный кровоподтек вокруг него стал расцвечиваться желтыми и синеватыми оттенками.
Я тем временем сбегал в туалетную комнатку, а потом сразу подался к столу. Разминая пальцы, словно перед игрой на фортепьяно, еще и старшине сделал приглашение:
– Хватит на всех! Пока принесут завтрак, успеем малость подкрепиться.
– Увы! С арестантами не имею права, – ерничал Борей, косясь на пытающуюся подняться Ксану. – Еще потом обвинят, что объедаю и так скудный паек правонарушителей. А мне как раз служба нравиться начала на благо сектора, можно сказать, все сложности и унижения позади остались.
Последние строки явно дошли до ушек адресата, но никакой реакции не последовало. Но вот зато когда старшина ушел, Ксана без приглашения поспешила к столу, отыскала на нем остатки рассола от салата и спешно выпила. После чего подхватила кусок какого-то кисловатого растения, напоминающего ревень, и стала меланхолично жевать, присматриваясь к тому, как я сметаю остатки нашего ночного пиршества.
Потом все-таки решила поговорить:
– Зачем ты меня подпоил?
– А зачем ты меня хотела задушить? – ответил я встречным вопросом.
– Неправда! Я просто сильно замерзла и хотела лечь к тебе погреться. У тебя было так много одеял…
– Ну так взяла бы себе парочку, а не стояла босиком совершенно голая на покрывале, – посоветовал я. – И вообще… злая ты. Я к тебе со всей душой…
– Ты? Со всей душой?! Ха! Вот нахал! – опять стала впадать девушка в истерику. – Да я из-за тебя всего лишилась! Любимый мужчина меня покинул, место работы потеряла, репутация у меня теперь сродни вора-карманника будет, который из подобной камеры не вылезает. Да ты…
Крепкое словцо, а то и ругательство уже было готово сорваться с ее губ, но тут принесли завтрак. И вскоре я уже попивал новую бутылку вина и закусывал несколько однообразной, но все равно вкусной и сытной пищей. Съел почти все, чем вызвал на личике моей сокамерницы странное выражение. Она смотрела теперь на меня с каким-то ужасом и омерзением.
– Ну и чего ты так на меня уставилась? – не выдержал я.
– Ты хуже всякого монстра! Ты хуже тервеля! Столько даже Сергий никогда съесть бы не смог. Ты очень, ну очень странный. А кто твои родители?
Этот неожиданный вопрос показал, что Ксана вряд ли успокоится, пока меня не разоблачит или попросту не смешает с грязью. И даже неважно, кто такой тервель. Неприятно, когда идет сравнение человека и пусть даже дикого зверя с подобным выражением на лице. Я окончательно понял, что следует как можно быстрее выпроваживать такую вот натурщицу из моей персональной мастерской. Тьфу ты, забылся: из моей персональной камеры. Ну, я и ответил:
– Папа с мамой! – И сам задал вопрос по делу: – Наелась? Тогда стели покрывало и укладывайся для работы. – (Как многозначаще прозвучало!) – Ну и сразу готовься к повествованию по выбранной теме.
Пока я выбирал и закреплял загрунтованное полотно на мольберте, красавица и в самом деле улеглась по моим подсказкам в нужную позу. Долго мудрствовать я не стал, а выбрал самый классический и популярный на Земле вариант «Маха обнаженная», по образцу и подобию великого Гойи. Как раз как клиент заказывал: и грудь будет видна, и животик, и ножки во всей красе.
Но, уже наводя карандашом контуры будущей картины, я сразу приступил к добыче нужной мне информации:
– Итак, выбирай тему: вчерашняя, номер один, – о твоих сексуальных предпочтениях; вчерашняя, номер два, – о твоем детстве, и третья… – Ее я огласил после некоторых раздумий: – Например, о чем-нибудь страшном. Ну, допустим… Вот чего ты боишься?
– Уже ничего! – надменно ответила Ксана. – Все самое страшное, что только возможно, со мной уже случилось.
– Да-а? Ну а вот себе представь, что тебя вдруг отправляют… на Дно!
Судя по вздрогнувшему телу, очень хорошо она представила. Чем я и поспешил воспользоваться, наращивая голос до сурового баса:
– Что, неужели испугалась? Ха! Ты даже побоишься заикнуться о таком страшном и суровом месте. И знаешь почему? Стоит тебе рассказать о Дне все подробности, как ты обязательно туда попадешь!
Получилось как в сказке, когда на жуткой-жуткой полянке жутко-жутко умерла жуткая кошечка. Моя натурщица вздрогнула в несколько раз сильнее, а ее кожа покрылась пупырышками. Удар достиг цели, и вчерашнюю секретаршу пробило на истерику:
– Нет! Это ты туда попадешь и будешь сожран бешеными улитками! А я ничего не боюсь! Даже постараюсь рассказать так, чтобы ты испугался и обделался, мерзкий, противный, гадкий мазила!
Вновь пришлось изображать из себя наивного добряка:
– Мазила – это кто? Футболист, не попадающий по воротам?
От таких вопросов девушка чуть отстранилась назад, словно боясь от меня заразиться, а потом нервно рассмеялась:
– Да ты не от мира сего! Ты – сумасшедший! И тебе самое место – на Дне!
После чего с воодушевлением и даже с горящим от злости правым глазом приступила к рассказу о самом жутком месте этого мира.