Черный никогда не опаздывает на работу. Без уважительной причины, разумеется. А уважительная причина у Николая только одна – вызов на место преступления. Даже все свои поездки в СИЗО и ИВС он намечает позднее девяти, чтобы успеть заехать в отдел и просмотреть накопившиеся сводки, еще раз пробежаться по делу и, если нужно, заглянуть к начальнику.
Сегодня начальник сам будто поджидал его у входа.
– Николай Дмитриевич, пройдемте в мой кабинет, – говорит Максим Игоревич, первым зашагав по коридору.
– Доброе утро, – отзывается Черный, устремляясь следом.
Задавать вопросы на ходу Николай не стал. Он хмурит брови и принимается перебирать дела, находящиеся у него в производстве, – не мог ли где-то нарушить сроки? Вроде ничего такого. Даже жалоб в последнее время от задержанных и подозреваемых на Черного не поступало. Однако, пока следователь шагает за Максимом Игоревичем, его не покидает ощущение, что визит в начальственный кабинет не будет приятным.
Встречные коллеги здороваются исключительно с начальником, к чему, впрочем, Николай давно привык. Душой компании он никогда не был и не стремится ею становиться.
В кабинете они располагаются как обычно. Максим Игоревич устраивается у окна, опершись о подоконник с одинокой геранью в керамическом горшке, Черный – за коротким столом. Максим Игоревич любовно поворачивает герань – высокую несуразную палку с несколькими широченными листьями – на пару сантиметров.
– Коля, ты мог бы быть помягче с людьми? – спрашивает начальник, отбросив официоз. – Зачем ты новенькую эту, Галкину, носом при всех ткнул в ошибки в протоколе? Девчонка только-только пришла, я бы ей замечание сделал.
– Она этим протоколом размахивала и в красках рассказывала о своем деле. Я ей сделал замечание по поводу тайны следствия, – дергает плечом Черный. – Хочет болтать – пусть в пресс-службу идет.
– И еще мне звонил начальник Центрального отдела. Опера жалуются, что ты им поручения постоянно выдаешь и контролируешь каждый шаг.
– Так и должно быть. Или я чего-то не понимаю в нашей работе? Я им выдаю поручения, они их выполняют.
– Ты на них давишь. На людей.
– Я делаю свою работу. И, как мне кажется, делаю ее хорошо, – бычится Черный, все еще не понимая, куда клонит Максим Игоревич.
– И тем не менее. Чуточку снисхождения можно же?
– Зачем? – искренне удивляется Черный.
– Чтобы люди тебя хотя бы уважали, я не говорю про то, чтобы любили.
– Мне не нужно, чтобы меня уважали или любили.
– Все хотят, чтобы их уважали и любили, – возражает Максим Игоревич, но натыкается взглядом на мрачную физиономию подчиненного. – Ай, да кому я это говорю?..
– Вы меня для этого звали? Я к сведению принял.
Николай поднимается со стула.
– Ко мне через полчаса свидетель должен прийти.
– Да сядь ты! – машет рукой Максим Игоревич. – Пылить будешь где-нибудь в другом месте. Тоже мне, горячий парень выискался.
Черный усаживается обратно. Хозяин кабинета шумно выдыхает и занимает свое начальственное кресло во главе стола.
– Вынимай свой блокнот и царапай. Сейчас по делу говорить будем.
Разговор поворачивает в рабочую сторону, и Черный чувствует облегчение. Все, что касается его взаимоотношений с коллегами, операми да и просто с обычными людьми – неимоверно напрягает. Николай впадает в ступор и не находит слов. Ему всегда было проще одному.
Мальчик букой смотрит на своих одноклассников. Он чувствует себя брошенным и одиноким, что почти правда. Один против всего света. Света злого, жестокого, наполненного несправедливостью. И нет никого, кто встал бы с ним плечом к плечу. Кто взял бы за руку, сжал и сказал: «Не ссы, я с тобой!» Чтобы вместе дать отпор.
Ведь вместе с кем-то гораздо легче, чем одному. Можно стать смелым, если рядом кто-то есть. Можно не бояться повернуть голову – ведь пока ты отворачиваешься, за тобой присматривают и не дают пропустить удар. Когда кто-то рядом, твоя сила увеличивается как минимум вдвое.
Но мальчик – один.
Укромный уголок школьного двора. Юный май уже занавесил деревья мелкими клейкими листочками. Трава зеленая, веселая, упругая. Фрамуги кабинетов открыты, оттуда доносятся голоса. Тепло и ласково светит солнце, соскучившись по людям за зиму. И все хорошо вокруг.
Только мальчик стоит так, чтобы его спину прикрывала школьная стена. Он точно знает, что сейчас произойдет. Это уже происходило. Он готов, хотя от страха сводит пустой живот, кружится голова и хочется выть.
Мальчика вынудили прийти сюда. Его одноклассники, такие же мальчишки, как и он. Такие же, но не такие – сытые, чистые, нужные кому-то. И они будут его бить. Не за что-то конкретное. А просто потому, что могут. Потому, что он изгой. Потому, что…
– Че, чмошник, готов отхватить?
Вопрос хлещет по щекам, наливая их краской стыда.
– Да он щас обоссытся!
– Ха-ха-ха! Ему не привыкать! Вонючка!
Мальчик переводит взгляд с одного на другого, чтобы не пропустить, кто в этот раз ударит первым. Его замызганный, порванный и неумело зашитый портфель валяется у стены. Если его порвут еще раз, то не в чем будет носить учебники.
Он один, у него нет никаких шансов. Главное – не плакать. Кричать, плеваться, материться, но не плакать! Не доставлять им такого удовольствия. Бить в ответ куда придется. Пинаться, лягаться, кусать подворачивающиеся руки. Делать все, чтобы постоять за себя.
Но их больше. Они пихают его друг другу, щиплют, бьют в живот острыми кулаками, тягают за давно не мытые и не стриженные волосы. Кто-то ставит подножку, и мальчик растягивается на асфальте под дружный гогот одноклассников. В него летят смачные плевки. Кто-то пару раз пинает, а потом просто наступает на брюки и курточку, оставляя следы. Он подтягивает колени к груди, закрывает голову руками, чтобы защититься. Лежа не особо навоюешься, а встать ему не дают, валя раз за разом на грубый асфальт.
Краем глаза мальчик видит девчонок из их класса. Те пришли посмотреть на представление. Просто на представление. Ради забавы. Ни на одном лице ни грамма сочувствия. Никто не говорит, что сейчас все расскажет учителю.
Мальчик лежит на асфальте, когда его оставляют в покое. Просто лежит, не шевелясь. Его глаза совсем сухие, хотя теперь никто не мог бы увидеть его слез. И нет ни одного взрослого, который подошел бы к нему и поставил на ноги. Пожалел, прижимая к себе. Никто не протягивает ему платок, чтобы вытереть чужие слюни и свою кровь, пошедшую носом.
Мелкие камешки больно вдавливаются в плечо и худое бедро. Мальчик встает на ноги и отряхивается.
– Готов внимать?
– Вполне.
Черный мотает головой, отгоняя дурные мысли, и вынимает из внутреннего кармана небольшой блокнот.
– В комитет пришел запрос. Есть подозрение, что появился серийник. И коллегам нужна поддержка в раскрытии.
– Материалы передали?
– Да, вот копия, изучай.
Максим Игоревич вынимает из ящика стола заранее приготовленную папку.
– Командировку на тебя я приказал вчера вечером оформить. Девочки должны были уже сделать, так что зайди к ним, распишись и все прочее. Дел у тебя сколько текущих?
– Семь, и одно сегодня передать надо.
– Хорошо. С передачей сам разберешься, времени до поезда у тебя достаточно. Остальные мне принеси, я распределю. Вопросы?
– Пока не познакомлюсь с материалами, вопросов не имею, – отвечает Черный, придвигая папку к себе.
– Вот теперь не задерживаю. И, Коля, ты там как-то, пожалуйста, сбавь обороты. Ну, не шугай местных. Они, в конце концов, просят помощи, а не Цербера.
– Я постараюсь, Максим Игоревич, – обещает следователь, задвигая за собой стул.
– Вот же мудак, – одними губами произносит Витек Тихомиров.
За окном стоит темень. Ранний апрель еще не понял, что он весенний месяц и что лето совсем не за горами, поэтому солнце убегает за горизонт все еще слишком рано. Часы показывают начало десятого, так что по всему выходит, что рабочий день давно закончился.
Тем не менее в кабинете горит свет и никто не собирается уходить. Вернее, следак из столицы, еще не прибывший в город, приказал ждать его в отделе.
– Ну, готовьтесь, архаровцы, к нам едет ревизор, – сказал Борис Петрович, появившись около пяти у оперов. – О-хо-хонюшки, за какие нам это прегрешения?..
– Что? – не понял Тихомиров.
– На свою голову накликал. Сам же и вляпался, дурак старый, – игнорируя вопрос, сказал Андреевский, усаживаясь на продавленный диванчик. – Катерина, а у вас есть чай? Ждать нам придется долгонько.
Речь Андреевского текла, как река. Очень старая, ворчливая река, на всем протяжении которой не встречается ни одного переката. Столько же ненужной воды было в словах следователя.
Катя демонстративно сложила руки на груди, не собираясь играть роль гостеприимной хозяйки.
– Что случилось, Борис Петрович?
– Надо было мне потихонечку, полегонечку ковыряться. Порученьица вам выписывать, свидетелей вызывать. Отрабатывать версии. Дождались бы еще трупа, и вот тогда пусть бы они как-то сами все поняли и решили. Э-хе-хех…
Борис Петрович тяжело вздохнул и хлопнул себя по коленкам.
– Зачем поперся? Чего не сиделось? Хотел дело это тухлое от себя откинуть, а оно бумерангом ко мне же и прилетело. И ведь по гороскопу все сходилось: «У Весов – неожиданные хлопоты, которых можно было избежать».
Оперативники переглянулись. Если Андреевский начал говорить про гороскоп – это надолго.
Взрослый мужчина, следователь, человек с высшим образованием и красным дипломом, был помешан на астрологии. Когда-то ходили слухи, что он пытается раскрывать дела с помощью составления натальных карт жертв. Но то ли начальство прознало, то ли не было результатов – практика поиска преступника по положению звезд не пошла.
– Вам чай с сахаром? – спросила Смородинова, чтобы сменить тему.
– Две ложечки, спасибо.
– Кто к нам едет? Чего бояться? Какие расклады? – тут же завалил начальника вопросами Витек, напуская на себя серьезный озабоченный вид.
– «Важняка» из столицы нам выписали в усиление.
Андреевский посопел носом.
– Я-то думал, пришлют человека, дело ему передам и спокойно до пенсии в кабинете досижу. Я ведь уже себе удочки выписал, чтобы на дачу ездить. Там озерцо, рыбку ловить буду, зорьку встречать.
– Что за «важняк»? Зачем?
Борис Петрович, прихлебывая чай с подсохшими баранками, рассказал про серию. И про то, как его внимательно выслушал Евгений Леванович.
– А потом вот такая подлость. Сказали, что меня от дела не отстраняют, а усиливают группу. Господи, за что? – вопрошал потолок Андреевский.
– И вы лично пришли к нам, чтобы это сообщить? – подняла бровь Катя.
– Нет, по таким пустякам я бы даже из кабинета не вышел, – отмахнулся Борис Петрович. – Нам с вами придется ждать этого «важняка» здесь.
– В смысле? Я Нельке обещал пораньше домой прийти! Мы к какой-то ее подружке идем на день рождения! – возмутился Тихомиров, уже настроившийся вкусно поесть и выпить.
– Я здесь ни при чем. Сказали ждать – сидим и ждем.
– То есть нас с Витьком тоже в группу включили? А пацанов из Покровского?
– Не ко мне вопросы. Звоните Пряникову и спрашивайте. Я больше никакой инициативы проявлять не буду.
Тихомиров посмотрел на часы, решая, стоит ли звонить жене и предупреждать или все еще может срастись удачно.
– Когда он хоть приедет, этот важняк из столицы?
– К шести.
– С поезда, что ли, сразу к нам? – удивилась Смородинова, успевшая посмотреть расписание на сайте вокзала.
Только к шести «важняк» не приехал. Тихомиров ерзает на стуле – время поджимает, а Нельке он так и не решился позвонить. Скандала все равно не избежать, поэтому Витек как может оттягивает неприятное. Борис Петрович, нацепив очки на переносицу, решает кроссворд в толстом журнале. Сейчас Андреевский больше всего походит не на следователя, занятого делом серийного убийцы, а на типичного сторожа или ночного вахтера. Катя встает из-за стола, устав заполнять бумаги. От экрана ноутбука рябит в глазах, а работы стало меньше всего на чуть-чуть. Смородинова от души потягивается, чувствуя, как позвонки встают на свои места.
Именно в тот момент, когда она жмурится, подняв вверх руки, отчего ее кофточка задирается, показывая полоску бледного живота и резинку от растянутых теплых колготок, дверь кабинета открывается.
– Добрый вечер. Николай Дмитриевич Черный, подполковник юстиции, следователь по особо важным делам Центрального Следственного комитета, – представляется вошедший. – Прошу прощения за опоздание – поезд задержали на станции.
– Ух!
Катя резко опускает руки, чувствуя, как краска заливает лицо и шею некрасивыми неровными пятнами. В первую же секунду Екатерина Смородинова, капитан полиции, взрослая, самостоятельная, состоявшаяся женщина, влюбляется. Какие-то приятно-колючие мурашки пробегают от кончиков пальцев до затылка. Внизу живота начинает пульсировать.
Он не красавец со смазливым лицом киноактера. Не накачанный спортсмен с рельефными мышцами. Не тот, о ком грезит хотя бы сотня женщин. Чуть выше среднего роста, лет сорока с хвостиком. Строгое хмурое лицо с ярко выраженной морщинкой у бровей. Холодные светлые глаза, глядящие пристально и требовательно. Короткая аккуратная стрижка. Пальто, надетое поверх костюма. Чистые ботинки – и как только смог пробраться к их отделу, не запачкавшись после дневного дождя, превратившего все проходы в жижу? От мужчины веет уверенностью в себе.
Кате вдруг становится неловко за себя – волосы собраны в какой-то глупый хвост, давно не крашены и не стрижены. Растянутая на локтях кофта – удобная, любимая, но с ней нужно расстаться. По крайней мере не носить на работу. Да и джинсы с потертыми, заляпанными грязью отворотами. Стоптанные кроссовки, которые, наверное, следует снимать, расшнуровывая, а не наступая на пятку. В общем, Смородинова в первый раз в жизни видит себя со стороны.
Видит и злится. На этого столичного важняка, которого им пришлось ждать и который явился на два часа позже. На себя – за то, что позволила себе пусть на секунду, но проявить слабость. На этого Андреевского, который подхватился и принялся провожать прибывшего к столу.
– Нельзя было до завтра подождать? – спрашивает Катя.
Черный расстегивает сумку с ноутбуком.
– Хотелось бы обговорить основные моменты, не откладывая. У меня было время ознакомиться кратко с делами и подготовить поручения. Думаю, сейчас мы с вами кое-что уточним. Я внесу в поручения поправки, и завтра с утра вы приступите к выполнению.
– Вот же мудак, – одними губами произносит Витек Тихомиров, только что получивший от Нельки гневное сообщение.
Катя, поджав губы, смотрит на напарника. А потом переводит взгляд на Черного.
И снова ее прошибает электрический ток. Женщина не может отвести взгляд от сильных рук следователя, от его пальцев. «Какой милый шрамик», – думает она.
Смородинова встряхивает головой, отгоняя глупые мысли, но вслух произносит:
– У вас такой шрам… Форма у него интересная. Откуда он?
Такой глупой она себе давно не казалась.
Черный смотрит на свою руку. Между большим и указательным пальцами на тыльной стороне ладони звездочкой белеет тонкий рубец. Прикоснувшись к нему пальцами, Николай чуть заметно морщится.
– Порезался в детстве.
Здесь пахнет домом. И это крайне удивительно, потому что Черный не смог бы сказать, чем именно пахнет дом. В своей холостяцкой квартире он проводит гораздо меньше времени, чем в своем рабочем кабинете. Наверное, для него самого квартира ничем не пахнет в силу привычки. Но вот здесь, в чужом городе, где он ни разу не был, служебная квартира будто приняла его в свои добродушные объятия, как давно обещавшего приехать в гости родственника, наконец исполнившего обещание. Светлые обои в прихожей в наивный и немодный темно-коричневый цветочек будят в душе какие-то воспоминания. Неясные и смутные, но что-то из детства.
Черный садится на обувницу и на секунду прикрывает глаза – день выдался трудный. Николаю пришлось сдерживать себя там, в отделе. Только собственное опоздание на несколько часов заставило следователя по особо важным делам не дать волю чувствам.
А чувства были до крайности странными и противоречивыми. Во-первых, что это за внешний вид у оперативного состава? Их что, не учили, что полицейский должен хоть немного отличаться от контингента, который ловит? Да хотя бы толику элементарной культурной речи добавить!
– Установили личность потерпевшей? – спросил Черный.
База, с которой должно начинаться любое расследование. Должны хотя бы предприниматься попытки установления этой личности. И как можно на более ранних сроках. Ведь чаще всего жертва прекрасно знала своего обидчика. И мотив преступления так устанавливается гораздо быстрее и достовернее.
– Фотку по отделам разослали. По «потеряшкам» она не проходит. В ориентировки кинули, – ответила капитан Смородинова.
– И все? Это все ваши действия?
Черный посмотрел на покрасневшую женщину.
– Поручений не было других. А у нас с Витьком еще две кражи неподнятые, заява на телесные, туча нариков и бытовуха со смертельным.
– Разве это дело не в приоритете? Я думал, меня вызвали, потому что ваше следствие застопорилось. А вы, оказывается, еще ничего не предпринимали.
– Не надо на меня быковать!
– Кать, – Тихомиров дернул напарницу за руку.
– Отвали! Лично я никого не вызывала!
Черный исподлобья посмотрел на Смородинову. Та ответила тем же, но в ее взгляде проскочило что-то, чего следователь не понял и от чего отмахнулся, как от мухи.
– У каждого ППСника есть фото потерпевшей, на каждом участке тоже. Пока никто с заявлением о пропаже не обращался, – сказал Витек примирительным тоном.
– По описанию и возрасту потерпевшая похожа на студентку. В учебные заведения направляли запросы?
Николай обвел глазами присутствующих. Борис Петрович под тяжелым взглядом более молодого и успешного коллеги поерзал на жестком стуле. Не так он себе представлял работу в группе. Андреевский готов был заполнять бумаги и печатать набело отчеты. А не предпринимать какие-то активные действия. Нет-нет, это не для него.
– Она может и не быть студенткой, – заговорил Борис Петрович. – Да, девушка довольно молода, но это ни о чем не говорит. Ведь она могла и не поступить никуда. А могла и отучиться уже в каком-нибудь колледже и окончить его. Может быть, потерпевшая уже работала где-то или была на содержании у родителей или богатого любовника. Это кому запросы нужно было отправлять? Каждому жителю? У нас, на секундочку, не деревня и даже не поселок городского типа! А миллионник!
Андреевский произнес последнее слово так, будто был лично ответственен за такое количество жителей.
– И все вот эти ваши умозаключения – повод ничего не делать? Да даже если потерпевшая была иногородней, вы обязаны отработать все версии.
Черный медленно закипал внутри. Нашли убитую девушку четыре дня назад. Четыре! И все дело, возбужденное по ней, состоит из десяти листов, включая опись. Уму непостижимо! Ладно опера, что с них взять? Им следователь должен говорить, что делать, указывать направление. Да и опера, особенно эта фифа, которая пожирала его пылающим взглядом, мягко говоря, не шевелятся. Но вот этот болван – местный следователь? Хотелось ударить себя ладонью по лицу. Почему он-то сидит сложа руки? Да, способ убийства необычный, выходит за рамки, условно говоря, нормальности. Да, подозрение в серийности преступлений, скорее всего, подтвердится. Но с этим еще нужно поработать отдельно.
Тяжело, сложно и страшно браться за такое дело. Но не браться – еще страшнее, разве не так? Каждый день просыпаться, чистить зубы, есть свой бутерброд, пить чай, говорить о чем-то, куда-то ходить, жить – и знать, что где-то рядом существует человек, способный ради какой-то своей прихоти схватить молодую девушку и сотворить с ней такое? Неужели ни один мускул не дрогнет? Неужели можно спокойно засыпать каждый вечер в своей постели, понимая, что, возможно, прямо сейчас кто-то кричит от ужаса в последний раз в жизни?
Нет, Черный не для того пошел в следователи, чтобы стать таким вот Андреевским.
Три пары глаз смотрели на Николая. Эти взгляды были очень разные, и анализировать их не было никаких сил и желания. Дорога вымотала больше, чем Черный ожидал, и теперь он бессознательно поглаживал шрам на руке. Отчитывать нерадивых работничков можно до бесконечности и не получить ничего, кроме озлобленных людей. Следователь на миг прикрыл глаза, заглядывая в темноту.
– Значит, так, – сказал он, обращаясь к оперативникам. – Утром обойдите все колледжи, вузы, техникумы – что у вас тут есть – и покажите фото. Общежития – на особый контроль. Привлеките участковых. Я поручение напишу и с вашим начальством все согласую.
– Понятно, – кивнула Катя и облизнула пересохшие от непонятного волнения губы.
– Проверьте по сводкам заявления о пропаже девушек. Ближайшие районы тоже захватите. Особое внимание – на социальные сети.
– Ого! – присвистнул Витек.
Черный резко повернулся к Тихомирову.
– Сейчас не понял, это проблема?
– Нет, просто нас обычно следаки такое не просят. Ну чтобы прям в поручении было.
– Хороший план, – покивал Борис Петрович, поднимаясь со стула. – Можно еще на телевидение обратиться или в газеты. Там ведь могут ее фото показать? Только нужно попросить Сергея Алексеевича переснять лицо поживее.
– Кто такой Сергей Алексеевич?
– Судмед наш. Он вскрытие делал и на месте преступления работал по второму эпизоду.
Андреевский принялся засовывать в свой портфель недорешенный кроссворд.
– Вам, Борис Петрович, тоже есть поручение. Завтра вам нужно съездить в тот отдел…
– В Покровский, – подсказала Смородинова немного севшим голосом.
– Спасибо, – кивнул Черный, отчего-то испытав вдруг неловкость. – И по всем процессуальным забрать дело по первому эпизоду.
– А вы? Я думал, это дело поручили вам, – засопел Андреевский.
Николай чуть сощурил глаза.
– Думаю, с тем, чтобы привезти дело, у вас проблем не возникнет. Поручения у вас будут к восьми утра.
На лице Тихомирова отразилась вся боль существования. Катя поперхнулась воздухом, закашлялась и снова покраснела, старательно отводя глаза.
Черный не стал больше никого задерживать. Ему самому необходимы были отдых и ванна. Казалось, после почти суток в поезде он весь пропах этим специфическим запахом купейного вагона.
Ночь уже плотно взяла город в плен. Патруль отвез Николая в выделенную ему служебную квартиру, чем Черный был удивлен. Водитель был не против поболтать с приезжим следователем.
– Не, в гостинице дорого. А на «кукухе» хорошо. Там спальный район, тишина, до метро близко, до остановки. Супермаркет круглосуточный напротив. Вам понравится.
И вот Черный, поднявшись на третий этаж, вошел в служебную квартиру. Сразу, как-то на автомате, нашел выключатель, и маленькая люстра с абажуром начала светить теплым ламповым светом. Он еще не видел комнату, но тело говорило: «Мы дома».
Смородинова чувствует себя последней идиоткой. Причем это случается уже во второй раз за день.
Первый раз был утром, когда она трижды переодевалась, стоя перед зеркалом.
– Вот же дура! Господи, какая дура! – ругала себя женщина, глядя на отражение в зеркале.
Забракованные вещи неопрятной кучей валялись на кровати. Туда же полетела джинсовая рубашка – слишком простая, да еще между пуговицами норовит выглянуть бюстгальтер. Его бы тоже выкинуть, но чистого белья не осталось – кто-то ленится запустить стиральную машинку! «С таким лифчиком ни перед одним приличным мужиком не разденешься!» – со злостью думала Смородинова.
Ей стало и жаль себя, и стыдно за эти мысли.
– Да кто ты такой вообще? – нахмурилась Катя.
Повернулась к закиданной вещами кровати и вытянула из кучи самую первую кофту, которую примерила. Удобная любимая вещь идеального серого цвета! «Пошел бы ты к черту, Черный!» – улыбнулась Смородинова своему отражению.
Победа была недолгой, потому что мысли о «важняке» не выходили из головы.
– Ты надухарилась? – ведет носом Тихомиров.
– Нет, с чего бы? Порошок так пахнет, – поджимает губы Катя, прыснувшая на себя перед выходом из пыльного флакона, стоящего на полочке в прихожей.
– Ну ладно, – кивает Витек, заводя машину.
Поручения от Черного поджидали оперов в дежурной части. Непонятно, когда следователь успел их составить, напечатать и принести.
– И еще на словах вам просили передать, что совещание в три, – говорит дежурный. – Вы следаку свои номера дайте, что ли, я вам здесь не передатчик. У меня своих дел полно.
– Че ты бухтишь все время, Мишаня? Попросили – передал, молодец.
Катя берет бумаги.
– Чаю попьем? – предлагает Витек, которому Нелька объявила семейный бойкот за вчерашнее.
– По дороге перехватим.
Катя первой шагает обратно на выход.
Навигатор приводит их к ближайшему университету за десять минут. Здание, построенное в тридцатых годах прошлого века, доминирует, хотя рядом располагаются более современные и высокие. Университет основательный, добротный, с колоннами и крытой галереей перехода между корпусами. Кажется, что он не был построен, а вырос на этом месте, как дуб среди осинок.
Витек лезет в карман за удостоверением.
– Доброе утро!
– Полиция, – говорит Катя, видя, как напрягается за турникетом охранник.
– По какому вопросу?
Мимо идут студенты, не обращая внимания ни на кого. Привычно проходят дальше, открывая турникет карточками. На полицейских и охрану внимания никто не обращает – пусть взрослые занимаются своими делами.
– По важному, – машет Тихомиров раскрытым удостоверением.
– Мне надо доложить, – настаивает охранник.
Смородиновой надоедает торчать на проходной.
– Девушку эту узнаете?
Капитан протягивает свой смартфон с фотографией неизвестной из парка. На фото только лицо и плечи жертвы. Не стоит сразу пугать людей видом изуродованного тела.
– Лицо знакомое. Вам надо не ко мне, а в ректорат. Это на втором этаже. По лестнице налево и до конца коридора. Там табличка будет.
– Нет, ну какого черта? – бухтит Тихомиров, поднимаясь по ступеням. – Как будто мы лично к нему пришли!
– Вить, человек свою работу делает. Мало ли кто мы такие.
– Я тоже делаю свою работу.
Кате хочется поспорить, выплеснуть напряжение, которое копилось внутри. Заменить недовольство собой на недовольство кем-то еще. Но они слишком быстро оказываются перед нужной дверью.
– Это Алина Браун, я веду у ее потока профильную литературу, – говорит представительный мужчина в модных очках с широкой пластиковой оправой. – Только ее неделю уже почти на лекциях нет.
Катя убирает телефон в карман куртки.
– Часто она отсутствует?
– Только по болезни. Алина серьезно относится к занятиям… А что, собственно, случилось?
– Нам бы поговорить с тем, кто был с ней ближе всех.
– Это вам лучше у куратора ее группы узнать… А почему вы так странно говорите: «был»?
Мужчина поправляет очки на переносице.
– Позвоните, пожалуйста, куратору, – просит Смородинова.
– Ну, а я тогда пойду к охране, – с какой-то нехорошей улыбкой говорит Тихомиров. – Раз у них пропускная система, пусть найдут, когда эта Браун пользовалась пропуском последний раз.
– Что? – девушка зажимает рот рукой.
На ее юном, почти детском лице появляется растерянность. Она хлопает большими карими глазами, будто пытаясь сморгнуть попавшую соринку. От новости о смерти подруги кружится голова, а желудок сжимается болезненным спазмом.
Свету выдернули прямо посреди пары. И оглушили сообщением, что Алины больше нет.
– Когда вы виделись в последний раз?
– Я не помню.
– Неделю назад? Больше? – Катя старается говорить мягче.
Им для беседы выделили пустующую аудиторию. Странно сидеть в огромной аудитории вдвоем. На длинной доске – какие-то формулы и цифры, наполовину стертые сухой тряпкой. На партах – записи и примитивные рисунки. На полу – смятые бумажки.
– Да, где-то с неделю, – кивает Света. – Дней пять точно.
– Вы с ней в одной комнате жили в общежитии?
– С первого курса.
– И вас не удивило, что Алина пропала?
– Я же не думала, что такое случилось! Я думала, им там хорошо! А он! Я ведь… Алинка…
Слова застревают в горле, перехваченном осознанием потери, мешаются с подкатившими слезами. Девушка смотрит на оперативницу, но ничего не видит. Ее плач превращается в истерику с причитаниями. Добиться от нее хоть каких-то вменяемых ответов не получается.
«Вот же идиоты! – думает тем временем Смородинова, пережидая приступ плача свидетельницы. – В первом же ВУЗе! В первом! Что за издевательство? И ведь ткнет нас в это мордой! И будет прав!» Хотя Катя понимает, что даже если бы им повезло опознать убитую в последнем по списку учебном заведении или как-то еще, все равно – они начали шевелиться лишь после приезда столичного следователя.
– У нас есть имя. Ее звали Алина Константиновна Браун. Двадцать лет, студентка, – докладывает Тихомиров, усаживаясь напротив Черного.
Черный смотрит на оперативника, ожидая продолжения. Тот ежится под холодным тяжелым взглядом, вынимает из кармана аккуратно сложенный листок и протягивает его следователю.
– Вот справка из университета. Браун училась на последнем курсе. Какая-то мудреная специальность у нее, связанная с дизайном. Там написано.
– Угу.
Черный пробегает взглядом по справке.
– Почему ее не подали в розыск? Она часто прогуливала? Где жила? С кем?
Тихомиров кривит губы.
– С дурой она жила. Представляете, ушла на свиданку и не вернулась. Ни наутро, ни вечером, ни через день. А эта Света Каменева, соседка ее и подружка, молчала! И не просто молчала, а покрывала Браун!
– В каком смысле? – настораживается Черный.
– Думала, что подружка голову потеряла и зависает у своего любовника. Ну и, чтобы никто не спалил, Каменева каждый день за Браун пропуском в универ по считывателю водила. Вроде как Алина посещает занятия. У них на последнем курсе куратор строгий и проверяет явку.
– Хорошо, подруга не придала значения. А родители? Понятно, что Браун иногородняя, но тем не менее. Они дочерью не интересовались?.. Успели выяснить их контакты?
– Да, все записано, – кивает Тихомиров. – Но эта Каменева – дура набитая просто! Я бы ей хорошенечко всыпал!
Николай хмурится. Такие разговоры, даже просто брошенные в воздух слова, которые никогда не станут реальностью, бередят душу. Сидящий напротив оперативник для убедительности еще и ударяет кулаком по раскрытой ладони. Звук шлепка режет слух. Тон Черного из холодного делается ледяным, как и его взгляд.
– Оставьте это себе. По существу докладывайте.
Тихомиров, почуяв каким-то внутренним чутьем намечающуюся бурю, подбирается. Даже садится ровнее, стирая с лица презрительную гримасу.
– Родителей Браун Каменева тоже ввела в заблуждение. Когда они не смогли дозвониться до дочери, позвонили ее ближайшей подруге. И Каменева несколько дней рассказывала им небылицы. То у Алины телефон сломался, то она на дополнительных занятиях, а телефон в комнате, то Алина ушла в душ. Короче, прикрывала как могла.
– Прикрывала как могла… – задумчиво повторяет Черный. – К кому конкретно ушла на свидание Браун, выяснили? Когда? Адрес? Место встречи?
– Смородинова сейчас этим занимается. Она метнулась в общагу, чтобы осмотреть вещи потерпевшей. Ну там, тетрадки ее посмотреть, одежду.
– Почему без постановления?
– Так не обыск же, – напрягается Тихомиров – обычно следаки не наседают так жестко. Просто посмотрит, камеры глянет заодно, с комендантом поговорит, с соседями.
Черный начинает его бесить. Вот что за хрен с горы явился?! Весь такой подтянутый, чистенький! Сидит в кабинете и ничего не делает! Пусть сам по городу поносится, с людьми поговорит, а потом уже за бумажки свои цепляется. Козел!
– Хорошо, допустим, – кивает Николай, поражаясь безалаберности местных полицейских. – Свяжитесь с ней, пусть ничего не изымает без моего ведома. Если будет что-то интересное по делу, пусть сразу мне докладывает, я обеспечу выемку.
– Сами ей и звоните, – огрызается Тихомиров и, наткнувшись на прямой взгляд, добавляет: – У меня телефон разрядился.
– Пока будете телефон заряжать, зайдите в технический отдел, пусть они пробьют номер Браун – где он фиксировался в последний раз, контакты ее. Сообщения, если есть. Если были удалены, то пусть сделают запрос оператору. Если телефон находится в сети, то немедленно пусть сообщат мне напрямую.
– Бумагу дадите?
Витек и хотел бы прикусить язык, но не может не подколоть этого тощего надутого «важняка».
– Через пять минут подойдите, все будет готово, – очень серьезно отвечает Николай.
Капитан с нарочитым скрипом отодвигается от стола вместе со стулом и выходит из кабинета.
Без второго человека комнатка, выделенная Черному, не стала казаться просторнее. Впрочем, это не самое главное. Черный может обойтись вообще одним столом в любом другом кабинете отдела.
– Ну что же вы, Николай Дмитриевич, какие стол и доступ к принтеру? – удивился Евгений Леванович. – Дело на особом контроле! Думаю, мы найдем вам целый кабинет. Правда, не у нас в комитете. У нас, извините, ремонт и половина сотрудников уплотнена, так сказать. А вот Сан Саныч уже все приготовил… Как вам, кстати, квартира? Нормально разместились?
– Да, благодарю, – ответил Черный, который действительно прекрасно выспался на новом месте.
– Вот и чудесно. Если вам нужна будет какая-то помощь, вы обращайтесь. В конце концов, в наших общих интересах как можно скорее завершить это дело.
Черному было что возразить и высказать по поводу того, каким именно образом его ждали и как хотели завершить дело, игнорируя элементарные вещи. Но, помня слова Максима Игоревича, Николай только прикусил изнутри щеку.
Следователь на мгновение прикрывает глаза, а потом принимается быстро набирать текст на ноутбуке. В его голове начинают выстраиваться версии. Получив даже такие минимальные данные про жертву, можно уже работать.
Нажимая пальцами на клавиши, Черный думает о том, что сейчас должна испытывать Каменева, которая несколько дней тормозила поиски убийцы своей подруги, даже не догадываясь об этом. Или догадываясь? Может ли девушка быть причастна к случившемуся? А истерика, о которой рассказал Тихомиров, – лишь реакция на стресс?
Послав документ на печать, следователь набирает номер Смородиновой.
– Екатерина Владимировна?
– Да. Кто это?
– Это Николай Черный.
– А. – В голосе Смородиновой слышится неловкая заминка. – Слушаю вас.
– Вы сейчас со свидетельницей Каменевой?
– Да. Что случилось? Мы в общежитии.
– Что-то уже успели найти?
– Пока вроде нет. Вы для этого звоните?
– Внимательно слушайте и выполняйте, – строго говорит Черный.
Он не понимает, почему его голос при разговоре с капитаном становится жестче, чем обычно.
– Осмотрите и те вещи, которые принадлежат Каменевой. Пока осторожно. Отметьте все, что покажется вам странным.
– Вы что?..
– После этого берите свидетельницу, – перебивает ее Черный, – и возвращайтесь в отдел. Желательно, чтобы Каменева не успела воспользоваться телефоном. Изымите его немедленно под каким угодно предлогом. Я ясно выражаюсь?
– Че неясного? Все предельно…
Смородинова еще продолжает говорить, но Черный уже отключается.
Кончиками пальцев он осторожно проводит по глянцевой поверхности снимка. Застывшее изображение прекрасно, а внутри все еще теплится то самое ощущение. Как его описать? Эйфория? Оргазм? Восхищение? Воодушевление? Нет, никакие слова, придуманные человеками, не подходят. Это застывшая музыка, божественное провидение, явление чуда. И это сделал он.
Закрыв глаза, он осторожно, будто спящего котенка, подносит фотографию к самому лицу. Будто через бумагу, покрытую цветными пятнами, можно снова прикоснуться к совершенству.
Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
Это удовлетворение Творца. Да. Такого, с большой буквы. Творца, от которого зависит весь мир! Как жаль, что никто не понимает всего величия замысла. Что ж, тем хуже для них.
Тем хуже…