Была пятница, и потому они отправились ловить макрель. По пятницам Мэри всегда подавала им на ужин макрель, но Альфи и Джим, его отец, отлично знали, что она не станет этого делать и никакой макрели им не видать, если они не наловят достаточно, чтобы накормить четверых. И Альфи, и его отец отличались отменным аппетитом, по поводу чего Мэри с удовольствием сокрушалась вслух. Но и насыщала этот аппетит она тоже с удовольствием.
– Желудки у вас обоих просто бездонные, – с неприкрытым восхищением приговаривала Мэри, глядя, как сын и муж наперегонки уплетают каждый свою порцию – по три рыбины на каждого, если улов был хорош.
Еще ведь надо было накормить и дядю Билли тоже. Он жил один в лодочном сарае на берегу Зеленой бухты, потому что ему так нравилось. От фермы Вероника, где жили они сами, это было через поле – рукой подать. Мэри каждый вечер относила ему ужин, но, в отличие от Альфи, тот мог и возмутиться, что это снова макрель. «Я люблю крабов», – заявлял он. Однако же, если Мэри приносила ему краба, вместо благодарности она слышала: «Где моя макрель?»
Да уж, поискать еще таких приверед, как дядя Билли. Причем привередничал он почти всегда и по любому поводу. Он вообще был не как все нормальные люди. Как любила повторять Мэри, потому-то он такой необычный.
В то утро клева все никак не было, хоть плачь. Чтобы не унывать, они говорили об ужине, воображали, как вечером Мэри будет готовить для них макрель: обмакнет во взбитое яйцо, обваляет в овсянке, потом приправит солью и перцем. Рыбу она всегда жарила только на сливочном масле. Они представляли, как поплывут по дому запахи, а они будут сидеть за кухонным столом в предвкушении, глотая слюнки, наслаждаясь запахом аппетитно скворчащей на сковороде рыбы.
– Конечно, когда она узнает, что мы с тобой учудили, Альфи, – сказал Джим, налегая на весла, – посадит нас на хлеб и воду на целую неделю. Она как пить дать не обрадуется, сын, ох не обрадуется. Будет мне на орехи, да и тебе тоже.
– Давай поближе к Сент-Хеленс, отец, – отозвался Альфи; мысли его сейчас были куда больше заняты макрелью, нежели неминуемым нагоняем от матери. – Там клюет почти всегда, у самого берега. Помнишь, в прошлый раз мы там выловили аж целых шесть штук?
– Не люблю я это место, – покачал головой Джим. – Никогда не любил. Но может, ты и прав, надо попробовать. Жаль только, ветра нет, парус не поставишь. Умаялся я что-то уже грести. Давай-ка ты, Альфи. Теперь твоя очередь.
Они поменялись местами.
Пересев на весла, Альфи обнаружил, что опять думает об ужине, о запахе скворчащей на сковородке макрели. Потом мысли его перескочили на то, как трудно запомнить и описать запах; со звуками и картинками это почему-то куда легче. Макрель раскладывали по тарелкам, а после полагалось еще прочесть благодарственную молитву. Им с отцом лишь бы протарабанить ее побыстрее – так считала Мэри. Сама-то она никогда не спешила. Молилась она искренне, с чувством, всякий раз по-разному; для нее это был не просто утративший смысл ритуал, который исполнил поскорее, и ладно. Сказав «аминь», она выдерживала приличествующую почтительную паузу, прежде чем приступить к еде. Альфи же с отцом накидывались на свою макрель без промедления, точно оголодавшие бакланы. После еды был еще крепкий сладкий чай с теплым свежим хлебом, а если повезет, то и с хлебным пудингом. Пятничный ужин всегда превращался в настоящий пир.
День уже клонился к вечеру, а похвастать им до сих пор по большому счету было нечем: рыбы наловить удалось до обидного мало. Джим теперь не греб, поэтому ветер пробирал его до самых костей. Джим повыше поднял ворот куртки. «Что за май такой, холодина, как в марте», – подумалось ему. Он посмотрел на сына, – тот легко и размеренно орудовал веслами. Просто завидно, до чего парень сильный и гибкий. Зато и гордиться не грех таким сыном. И он, Джим, когда-то был так же молод и силен.
Джим опустил взгляд на свои руки – мозолистые, заскорузлые и растрескавшиеся. Грязь в них въелась намертво. Еще бы – столько лет он рыбу ловит и с землей возится. Он снова привычным движением насадил на крючок наживку. Пальцы двигались сами по себе. Он порадовался тому, что не чувствует их. Пальцы задубели от холода и соленой морской воды, занемели от ветра. Некоторые из застарелых трещин на сгибах вновь разошлись и саднили бы сейчас нещадно. Очень даже неплохо ничего не чувствовать, решил он. Удобно. Интересно, почему уши до сих пор ноют? Тоже пора бы перестать.
Джим улыбнулся про себя, вспомнив, как все начиналось сегодня за завтраком. Затеял это все Альфи. Ему не хотелось в школу, а хотелось на рыбалку. Он частенько заводил эту песню, но обычно его никто не слушал. И тем не менее парень не сдавался.
– Скажи матери, что я тебе нужен, – подступил он к отцу с утра. – Скажи, что без меня вообще никак. Она тебя послушает. Я не буду тебе мешать, отец, честно.
Джим и так знал, что никаких хлопот с сыном не будет. Парнишка отлично умел ходить под парусом, мог без устали грести, знал здешние воды как свои пять пальцев и рыбачил охотно. Всегда так и рвался в море, верил, что хоть что-нибудь да поймает. А что тут сделаешь – в его годы все так. И рыба его вроде как тоже любила. Джим частенько замечал, что привозит больший улов, когда берет с собой сына. В последнее время рыба в окрестностях Силли ловилась из рук вон скверно, и Джим выходил в море на ловлю скорее с робкой надеждой, чем с уверенностью. В последнее время все рыбаки возвращались не солоно хлебавши, не только он один. В любом случае в компании Альфи рыбачить было всяко веселее. Так что он согласился. Обещал, что попробует уломать Мэри, чтобы та позволила сыну пропустить денек в школе и отправиться ловить рыбу.
Однако все их мольбы и уговоры оказались напрасны, как Джим и предупреждал Альфи. Мэри была непреклонна: Альфи должен идти в школу, он и так уже слишком много напропускал, вечно так и норовит увильнуть от уроков. То ему на ферме надо отцу помочь, то на рыбалке. Все, с нее хватит. Джим знал, что, когда в голосе жены прорезаются такие нотки, спорить с ней без толку, все одно ничего не добьешься. Он и настаивал-то только ради сына – показать парню, что действительно хотел взять его с собой. Дать ему понять, что отец с ним заодно. Видя, что у отца ничего не выходит, Альфи встрял сам и попытался уговорить мать:
– Это же всего один день, мама, подумаешь, экая важность!
– Когда мы вдвоем, нам всегда удается наловить больше рыбы.
– И вообще, вдвоем в море всегда безопасней, ты сама так говорила, я слышал.
– И потом, я терпеть не могу Зверюгу Бигли. Все знают, что учитель из него никудышный. Только место зря в школе занимает, и вообще, вся эта ваша школа – пустая трата времени.
– Если ты позволишь мне сегодня остаться, мама, я, как вернусь, вычищу тебе курятник и привезу с берега целую тачку водорослей на удобрения. Чего ты хочешь, то и сделаю.
– Чего я хочу, Альфи, так это чтобы ты отправлялся в школу, – отрезала Мэри.
Все было напрасно. Она не уступит, хоть ты тресни. И поделать тут ничего не поделаешь. Поэтому Альфи с унылым видом поплелся в школу. В ушах у него звучали слова, которыми Мэри его напутствовала:
– Жизнь – это не одни только лодки да рыба, Альфи! Что-то я не слышала, чтобы рыбы научили кого-то читать и писать! А тебе по этой части хвалиться нечем, так и знай.
Когда он удалился, Мэри обернулась к Джиму.
– Мне нужно к ужину девять хороших рыбин, Джимбо, не забудь, – сказала она мужу. – Только оденься потеплее. Может, на дворе и весна, да только ветер свищет будь здоров, я вся продрогла, пока кур кормить ходила. Твой сын опять забыл это сделать.
– Как он чего забудет, так сразу и мой, – проворчал Джим, натягивая куртку и сапоги.
– Ну а в кого же еще, по-твоему, он такой уродился? – фыркнула Мэри, застегивая на муже куртку. Потом чмокнула его в щеку и огладила по плечам. Она всегда так делала, и это очень ему нравилось. – И кстати, Джимбо, я пообещала дяде Билли приготовить ему завтра краба – ты же знаешь, он до крабов сам не свой. Только смотри, чтоб был хороший. Не слишком большой и не слишком маленький. Старого, жесткого и жилистого он есть не станет. Он у нас тот еще неженка. Смотри не забудь.
– Не забуду, не забуду, – пробурчал Джим себе под нос, выходя за дверь. – Билли твоему не угодишь. Балуешь ты этого старого пирата, ох балуешь, вот что я тебе скажу.
– Ничуть не больше, чем тебя, Джим Уиткрофт, – возразила она.
– Да и вообще, – продолжал Джим, – старому пирату Джону Сильверу старый, жесткий и жилистый краб будет в самый раз, ему под стать.
Когда речь заходила о дяде Билли, они каждый раз устраивали такую шутливую перепалку. Ведь только и оставалось, что искать во всем этом смешную сторону. Потому что думать о том, как жизнь обошлась с дядей Билли, было слишком больно.
– Джим Уиткрофт! – одернула его жена. – Не забывай, ты говоришь о моем брате. Он не старый и не жилистый, просто живет в своем собственном мире. Он не такой, как все мы, и я ничего не имею против этого.
– Как скажешь, Мэриму, как скажешь, – отозвался Джим и, весело помахав Мэри картузом, двинулся через поле к Зеленой бухте, напевая любимую песенку дяди Билли так, чтобы жена могла ее услышать:
– Йо-хо-хо и бутылка рому! Йо-хо-хо и бутылка рому!
– Джим Уиткрофт, я все слышу! – В ответ Джим лишь снова помахал ей картузом. – Смотри, Джимбо, ты осторожней там, ладно? – крикнула она ему вслед.
Джим всегда восхищался тем, с каким бесконечным терпением и неизменной преданностью Мэри относилась к брату. И все же про себя он возмущался: Мэри столько для него сделала и делает каждый день, а он словно бы и не замечает! С берега Зеленой бухты до Джима доносилось пение: Билли распевал на палубе своей лодки, своей «красавицы „Испаньолы“», как дядя Билли ее называл.
На самом деле красавицей ее мог считать только Билли – это была древняя посудина, прохудившийся остов старого люгера, давным-давно брошенного гнить на берегу Зеленой бухты. Уже пять лет минуло с тех пор, как Мэри привезла дядю Билли из больницы домой и поселила его в лодочном сарае на берегу. Она обустроила для него гнездышко на чердаке, где когда-то хранились паруса, и с тех пор он чуть ли не каждый день в любую погоду копошился на берегу Зеленой бухты, ремонтируя старый люгер. Это Мэри рассказала ему про эту лодку, когда он лежал в больнице, и, едва успев привезти его домой, подтолкнула вновь заняться корабельным делом, которое он так любил в юности. Мэри была свято уверена, что ее брату нужно чем-то себя занять, найти что-то такое, к чему можно приложить руки, вспомнить о том, что когда-то он был мастером.
Все вокруг, включая Джима, считали, что дело гиблое, что за долгие годы под открытым небом люгер безнадежно прогнил и восстановить его уже невозможно, и уж кому-кому, а Билли-Приплыли, как его за глаза называли на острове, это точно не по зубам. Одна Мэри упрямо продолжала в него верить. И очень скоро все убедились, что она была права. В корабельных делах Билли-Приплыли – что бы люди о нем ни думали – разбирался на отлично. С каждым днем старый люгер на берегу Зеленой бухты все молодел и молодел, становился все глаже и красивее.
Сегодня утром, когда Джим шел к своей лодке, люгер стоял на якоре, сверкая свежей зеленой краской, с черными буквами «Испаньола» на боку. Пусть он был еще не завершен, но строгие и изящные линии его корпуса теперь видели все, кто проходил по берегу Зеленой бухты. Несколько недель назад дядя Билли поставил главную мачту, и теперь «Испаньола» выглядела почти законченной. Без посторонней помощи – дядя Билли в житье и в работе предпочитал обходиться без компании – он возродил ее к жизни. Все считали, что дядя Билли не в себе, «немножко с приветом», так о нем обычно говорили, – однако же, глядя на то, во что он за годы упорного труда сумел превратить эту старую посудину, на острове его зауважали. Впрочем, это не мешало ему по-прежнему оставаться в глазах островитян Билли-Приплыли, потому что все знали, где он побывал и откуда приплыл, – по нему все прекрасно видно было.
С берега Джим мог разглядеть, чем занят на палубе Билли. Он поднимал черно-белый флаг с черепом и костями, как делал каждое утро с тех пор, как на «Испаньоле» появилась мачта. На нем была пиратская треуголка, которую соорудила для него Мэри, и он распевал во все горло. У дяди Билли случались хорошие и плохие дни. Сегодня, судя по тому, что он был в треуголке и пел, день был хороший, а это значило, что Мэри придется полегче. Когда на Билли находил очередной приступ черной тоски, он делался совершенно невыносимым. И по каким-то причинам, которых Джим никогда не понимал, Мэри вечно доставалось от него больше всех. А ведь это она спасла его, она привезла его домой, и ее он любил больше всех на свете.
Джим так залюбовался «Испаньолой» и так погрузился в размышления о дяде Билли, что лишь сейчас заметил на борту «Пингвина», их семейной рыбачьей лодки, Альфи, который успел забраться внутрь и уже хлопотал, готовясь к выходу в море. Он отвязал лодку и погреб навстречу отцу по отмелям.
– Что это ты удумал, Альфи? – попытался возмутиться Джим, беспокойно глянув через плечо. – Вот мать тебя увидит…
– Знаю, знаю, она выдаст мне на орехи, – с улыбкой пожал плечами мальчик. – Я не успел на школьную лодку. Страшная жалость. Ты же был там, сам видел, как она уплыла без меня. Так, отец?
Джим не смог удержаться от смеха.
– До чего же скверный ты мальчишка, Альфи Уиткрофт, – сказал он, забираясь в лодку. – Ума не приложу, и в кого только ты такой уродился? Ну, раз так, лучше нам с тобой без улова не возвращаться, а не то нам обоим не поздоровится.
Выйдя в море, примерно через час они пристроились рыбачить в окрестностях острова Форманс. Альфи пришлось попотеть, выгребая против течения, идущего вдоль всего берега бухты Пентл. Пора парню передохнуть, решил Джим и пересел на весла. Он отправился проверять верши, которые расставил в прошлый раз. В них попалось в общей сложности три жирных краба – значит, один достанется на ужин дяде Билли, а два других пойдут на продажу – и один кальмар, которого можно было пустить на наживку. Альфи удалось выудить пару рыбин сайды.
– Это пойдет разве что на котлеты, – проворчал Джим, – а больше-то они ни на что не годятся. Мать сайду не слишком жалует. С таким уловом домой возвращаться никак нельзя. Надо найти макрель.
– Пошли на Сент-Хеленс, – предложил Альфи и снова взялся за весла. – Макрель там кишмя кишит, отец, – лови не хочу, вот увидишь.
На море уже воцарился мертвый штиль, на воде не было ни зыбинки, и течение быстро принесло их к Сент-Хеленс. Опасаясь сесть на камни, они шли с оглядкой; Альфи аккуратно греб к единственному песчаному пляжу на острове. Джим выбросил якорь. Несколько недель назад отсюда они вернулись с отличным уловом – с дюжину рыбин, если не больше, все крупные, как на подбор, и все поймались за несколько минут. Может, и сейчас повезет.
Потому что без везения тут никак. Макрель – дело такое. Бывает, целый день рыбачишь прямо над косяком, и хоть бы крохотная рыбешечка. А бывает, они просто наперегонки на крючки прыгают, только успевай вытаскивать – тугие, гладкие, серебристые, так и пляшут на леске. Джим помнил, как радовалась Мэри, когда они возвращались домой с хорошим уловом и, гордые собой, хвастались ей, как она обнимала их и говорила, что таких отличных рыбаков в целом мире нет.
Джим забросил леску.
– Ловись, ловись, рыбка, – приговаривал он. – Давай, клюй скорей. Ну же, будь умницей, рыбка, и тогда Мэриму снова выйдет нас обнимать, а вечером будет у нас пир на весь мир. Давай, рыбка. Ну, чего застряла? Я, пока тебя не поймаю, не уйду. Пока тебя всю не выловлю.
– Они там, – сказал Альфи, вглядываясь в воду с другой стороны лодки. – Я их вижу. Спорим, у меня у первого клюнет, отец?
Первым услышал этот звук Альфи, но не сразу, далеко не сразу. Ни один из них пока не поймал ни одной рыбины, даже намека на клев не было. Оба молчали, предельно сосредоточенные. Альфи сидел, сгорбившись над удочкой, напряженно вглядываясь в прозрачно-зеленоватую морскую воду, и из глубины ему издевательски помахивали пучки водорослей. Тут-то он и услышал чей-то зов. Этот звук сразу показался ему странным, было в нем что-то не то, что-то неправильное. Альфи оторвался от лески. Звук доносился с острова, источник его находился ярдах[1] в ста, где-то совсем недалеко от берега. Как будто негромкий плач или, скорее, хныканье. Может, конечно, это белёк. Но голос уж очень похож на человеческий.